Треники-шаровары, понуро следующий за спортивным – высоким, стройным, подвижным папой – тощий неспортивный сын, в чьей тростниковой пластике я узнаю своих собственных детей. «Интеллигенция», – с некоторым ироническим сожалением, но и смирением любил констатировать папа, глядя на наши с братом фигуры.
С братом мы по-настоящему сблизились во время его смертельной болезни. Прикованный к постели, он, так и оставшийся книжным мальчиком-энциклопедистом из коммуналки на улице Горького, иронически говорил: «Ты потому и стал полупрофессиональным хоккеистом-футболистом-теннисистом, что папа не смог сделать из меня спортсмена и отыгрался на тебе». (Я играл в хоккей в детской команде «Крылья Советов».)
Брат умер. Новость об этом застала меня на Никитской улице в начале одиннадцатого вечера. Я ехал домой после подписания номера «Известий», где тогда работал замом главного и больше всего на свете любил сидеть на выпуске, наблюдая, как из-под моей правки рождается, как тогда еще могло показаться, главная газета страны. Мне представлялось, что я делаю историю, пахнущую типографской краской и запечатанную в макет замечательного художника Андрея Шелютто, который разделял общую страсть тогдашней редакции к виски и хорошему вину. А брат мой Сережа был историком, и делал ее в газете «Правда». Мы одинаково думали и чувствовали, несмотря на разницу в возрасте – 13 лет. Наверное, это был настоящий цирк, когда мы прочитали в Высшей школе экономики курс журналистики – вдвоем. Какой я был дурак, что не записал его на пленку! Кто теперь восстановит все эти детали функционирования советской журналистки, о которых он рассказывал? Только-только я дорос до его уровня – в смысле обрел способность разговаривать на равных. Он тоже любил работу в ежедневке. Только Сережа работал в многомиллионной «Правде». Ему нравилось писать на подписной полосе: «На Москву!»…
Шесть лет брат отработал спичрайтером Черномырдина Виктора Степановича, ЧВСа, человека, который хотел, как лучше. ЧВС мог стать президентом России. После августовского обвала 1998 года Борис Ельцин в алармистском порядке пытался вернуть во власть Виктора Степановича, дважды предложив парламенту его кандидатуру в качестве премьер-министра. Логика была простая: в политике обид нет – как снял с ключевой должности, так и верну, и тот, кого возвращаю, станет преемником. Но в Думе Степаныч, как называли его коллеги, выступил не слишком удачно, хотя участники событий грешат на ситуативный античерномырдинский альянс Юрия Лужкова и коммунистов, проваливших его кандидатуру. Хотели, как лучше…
ЧВС, который был в стране на хозяйстве в самую трудную эру – эру трансформации экономики и низких цен на нефть, – ушел из большой политики много лет спустя, с поста посла России на Украине. А вместе с ним ушла целая эпоха. Эпоха крупных личностей, масштабных прорывов, эпоха по-настоящему смелых политиков, которые принимали тяжелые решения и не стеснялись учиться.
Именно учиться. Попробовали ли бы вы после того, как уже прожили не пустую жизнь, побывали союзным отраслевым министром, получить в руки не просто экономику развалившегося государства, а систему, которая начала работать на совершенно новых принципах – рыночных. Начиналось все с фразы: «Я за рынок, а не за базар». А потом Черномырдин пытался заморозить цены. Но послушал объяснения своих министров и советников – и поверил им, что этого делать нельзя. И пошел против собственной натуры. ЧВС стал рыночником, монетаристом, либералом поневоле – жизнь заставила, потому что ему было не до популизма, потому что он отвечал головой за экономику огромной бедной страны, не оправившейся от социального и психологического шока. Однажды он на расширенном заседании правительства, умело управляя лицом, сказал: «Занимались монетаризмом – и будем заниматься!» А проще ведь было рассказать что-нибудь про величайшую геополитическую катастрофу XX века. И ведь, наверное, для бывшего союзного министра развал Союза и в самом деле был настоящей, а не пиаровской катастрофой. Только Степаныч привык заниматься делом, а его блистательное косноязычие как раз оттуда – из полей, от сохи, с буровой, где не рефлексируют, не заигрывают с избирателем, а работают.
Так же, как ЧВС умел учиться, идя поперек свой советской природы, он мог и ценить не слишком близких ему по складу людей. Однажды так получилось с Анатолием Чубайсом, с которым поначалу отношения были не очень, зато потом он разглядел в своем заме такого же мужика, как он, – человека дела. И шикарно извинился перед коллегой – в знак примирения отправил его в отпуск на горбачевскую дачу в Форосе. А в момент отставки искренне сказал: «С кем же ты меня оставляешь…»
Мой любимый экспромт ЧВСа вовсе не «Хотели, как лучше, а получилось, как всегда» (хотя это единственная точная формула, исчерпывающе описывающая сегодняшнее состояние России), а вот такой, малоизвестный: «И те, кто выживут, сами потом будут смеяться». Выжили не все. Кого равноудалили, кого равноприблизили, кому отсигналили, иных закошмарили или замочили в сортире, заставив параллельно пыль глотать и сопли размазывать, – по словесной части у Степаныча нашлись благодарные наследники, хотя, в отличие от них, его афоризмы никогда не были агрессивными. Но правда в том, что если в 1990-е доедали наследство советской эры, то сейчас, отмазываясь от этих «лихих» лет, как когда-то отрекались от «совка», проедают наследие первого десятилетия новой России. Десятилетия, когда были построены основы рыночной экономики и институты нового государства, когда был заложен фундамент экономического роста, когда политики еще могли жертвовать своим именем ради дела и результата и обладали таким утраченным ныне качеством, как политическая воля.
Виктор Черномырдин побывал в разных «шкурах» – «прагматика-хозяйственника», рыночника, «политического тяжеловеса». Именно в последнем своем качестве он и был востребован на беспокойном для нынешних властей украинском «фронте». Ровно там, где наша власть понаделала невероятное число ошибок, запугав себя до смерти «оранжевой угрозой». И если бы не дипломатические способности Степаныча (дипломатические не в рафинированном, куртуазном МИДовско-МГИМОшном смысле слова, а в настоящем, политическом), отношения наших двух стран могли оказаться сегодня еще хуже. А так, сказал: «Напугали бабу туфлями на высоких каблуках» – и очередного конфликта как не бывало…
Ведь мог бы и обидеться на власть – «Газпром», его детище, который он патетически квалифицировал как «становой хребет экономики России», если называть вещи своими именами, у него отобрали. И не сказать, что компанию ждало такое уж блестящее будущее – скорее только усугубили недостатки, которые имелись и при «прагматиках-хозяйственниках». Но, судя по всему, Черномырдин воспринимал свою работу и как службу – в приземленно-конкретном и возвышенном значениях слова. Перебросили на другую работу – значит, надо работать. Советское воспитание…
Разумеется, не надо идеализировать Виктора Степановича. Были у него и соблазны, где Мефистофелем выступал человек, которого потом ЧВС иронически квалифицирует: «Березовский… Борис… Стратех». Были и неутоленные политические амбиции. И слабость к газпромовскому лобби, которому позволялось в свою пользу переписывать протокольные решения правительства. Но по сравнению с грехами иных политиков ЧВС – барышня-институтка с твердыми моральными принципами.
Черномырдин был настоящим политиком, с интуицией, обаянием, хорошо сидящими костюмами и своей изюминкой в виде словесных экспромтов, которые потом повторяла вся страна, как фразы из любимых фильмов. Если бы колесо истории повернулось иначе, скорее всего, за него могли бы проголосовать в 2000 году. И наверное, страна сегодня оказалась бы немного другой. Во всяком случае, ни у кого не было бы сомнений, что он хотел, как лучше…
Смерть делила жизнь на неравные по времени этапы. Кончина брата отделила мою молодость от зрелости, как когда-то смерть родителей знаменовала принципиально новый этап в жизни. Вынос тела бабушки из нашей квартиры, ее лицо под декабрьским небом, которое деликатно, с невыразимой брейгелевской нежностью, облетали медленно падавшие снежинки, означали конец детства и начало отрочества. Долгая болезнь мамы, операция в Таллине, отцовские командировки и, соответственно, моя одинокая жизнь в пустой квартире разграничили отрочество и юность…
… Длинные планы пейзажей демонстрируют еще одну папину страсть – природу. Он обожал снимать лес, поле, море, реку, озеро. Заряжался от всего этого, получал удовольствие. Дышал, размахивал огромными руками, улыбался.
Эпизод пять – подтверждение любви к подмосковным пансионатам и природе. Эпизод шесть – скорее всего, зима 1963/64 года. Точно знаю, что это совминовский пансионат «Бор», расположенный неподалеку от Симферопольского шоссе, который уже в наше время стал дико дорогим и популярным, благодаря невероятным понтам и появлению там базы российской футбольной сборной, ныне невостребованной. Здесь все исполнено классической старосоветской эстетики. Типично номенклатурно-сталинский интерьер столовой, подавальщицы в чепчиках и узорчатых фартуках, чай в подстаканниках. Рядом с братом – какой-то его школьный приятель, которого взяли с собой на несколько дней в дом отдыха.
Дети играют в хоккей клюшками с прямыми крюками – это не признак отставания Советов от заокеанских технологий: в НХЛ в эти годы тоже играли клюшками с прямыми крюками. Советский хоккей в то время только набирал силу и пока не стал народной игрой, как в конце 1960-х и уж тем более в начале 1970-х, после того как был «развеян миф о непобедимости канадских профессионалов». Клюшки явно взяты напрокат на «боровской» спортивной базе. Коньки не понадобились – просто никто кататься не умел, не говоря уже о том, что играть в хоккей, стоя на расползающихся ногах в так называемых «гагах», – это извращение и удовольствие ниже среднего.
Между тем это ведь загадка: как получилось, что не одно десятилетие игра, родоначальниками которой не были д