щина, которая любила оригинальные шляпки. Это, естественно, помимо того, что она была талантливым хирургом, вырвавшим из лап смерти немало безнадежных больных… На этих словах у меня перед глазами возникла картинка, как Валерия – молодая еще Валерка, как звали ее друзья, маленькая и хрупкая, воюет с большой когтистой птицей, которая пытается заклевать этого самого безнадежного больного. Птица налетает, бьет крыльями, а Валерия прогоняет ее в окно: вот так просто, голыми руками: «Кыш, кыш!»… Одного больного она действительно спасла голыми руками на ночном дежурстве в больнице. Его уже везли на каталке в морг ей навстречу, она эту каталку развернула прямиком в операционную и, едва покойника уложили на стол, рассекла ему скальпелем без наркоза грудную клетку – он ведь все равно уже умер – и просто руками начала массировать ему сердце: систола, диастола, систола, диастола… И сердце завелось, пошло. В свое время она говорила мне, что вообще в больницах умирает очень много подобных больных. Их еще можно спасти, просто этим сейчас никто не занимается. Какой смысл спасать больного просто на интерес, если можно не спасать? За это ведь никто не спросит. Логика нынче такая. А между тем этот неудавшийся покойник вчера сидел на ее поминках. Вообще, как говорила Валерия, случаев оживления явного трупа в научной литературе не описано. Про Христа она промолчала: не только из скромности, она в него просто не верила, такое уж получила воспитание, хотя этот оживший труп и мог бы заронить в нее сомнения. Дело в том, что, когда наутро Валерия вошла в палату, вчерашний труп вспомнил, что где-то он ее уже видел, хотя видеться они могли только в операционной, когда он был мертв и витал под потолком…
Она вообще рассказала мне гораздо больше, чем иным коллегам – и я поняла это только на поминках. Потому что сидела вместе с гардеробщицами, которые – в то время как профессура вспоминала ее шляпки – обсуждали, как Валерию хотели убить. И что якобы сама Валерия знала, кто именно ее заказал, но имени так и не выдала. И что этот человек вроде бы до сих пор работает на кафедре. При этом бабки-гардеробщицы делали таинственные лица и подмигивали друг другу. Вина было мало, вскоре перешли на водку, в том числе и женщины. Валерии тоже налили стопку и поставили к ее портрету на столике у окошка. Окно было открыто, и тюлевая штора трепетала под ветром, как фата… В этих поминках было мало трагизма. Валерия наконец освободилась от тела, давно ставшего ей в обузу, хотя редко кто из живых хочет признаться в этом по отношению к себе. Она, по крайней мере, намеревалась жить и жить, полагая себя по-прежнему юной и хрупкой, особенно после того, как провалилась в блокаду, и до последних дней, пока еще держалась на ногах, ходила на каблуках даже дома – она привыкла за жизнь, потому что была маленького роста. И вот это тело, шатавшееся на каблуках от малейшего сквозняка, еще собиралось наряжаться.
Валерия вообще любила и умела шить, сама придумывала какие-то новые фасоны на основе лекал из модных журналов. Она говорила, что хирурги вообще схожи с портными, только работают с живым материалом и что органы человека тоже можно перекроить при желании, был бы мастер умелый. Ее любимой разработкой, как она говорила, была опухоль пищевода. Она придумала, как выкроить новый пищевод из части желудка – вот так просто надрезать желудок и сшить из него рукав, который притачать к горловине. Желудок в таком случае становится, естественно, чуть меньше и располагается после операции выше за грудиной, но система действует, человек живет!
Впервые такую операцию она сделала в Ленинграде сразу после войны. Тогда было немало бойцов с повреждением пищевода – просвет перекрывал раневой рубец. В желудке им делался свищ, от него гибкая трубка выводилась наружу, в трубку вставлялась воронка, в которую заливалась жидкая пища, как топливо в бензобак, и вот таким образом человек питался. Однажды в Питере в ресторан зашли трое военных, заказали водки, какой-то протертый суп, картофельное пюре… И вот когда официантка принесла им все это, друзья достали из карманов воронки, расстегнули кители и первым делом залили водку в воронки. Официантка хлопнулась в обморок. Один из друзей вскоре попал к Валерии на стол, у него осложнение случилось. Ему-то первому она и сшила пищевод из части желудка. Больной смог нормально питаться, но саму Валерию за это новаторство почему-то очень ругали: ишь, чего придумала. Особенно свирепствовал главврач Пугин, упирая на то, что эта пигалица провела операцию на каблуках, да и вообще зачем разводить самодеятельность, если существует официальная методика, предложенная еще в 1840 году… А между тем каблуки Валерии были необходимы хотя бы потому, что без них ее вообще не видно бы было из-за стола. Потом этот самый больной, который после выписки устроился на завод плотником и даже женился, специально для Валерии смастерил длинную скамеечку, на которую она становилась во время операции.
Вторую подобную операцию она сделала женщине, которая уже не могла есть из-за опухоли, забившей просвет пищевода, не проходила даже вода – дисперсия пятой степени, как это называется по-научному. Лечащий врач в поликлинике сказал, что нужно формировать свищ, делать ход в желудок и питать через воронку. Иного выхода не существует, если только опухоль не рассосется сама, и вот больную привезли в отделение крайне исхудавшую и готовую умереть. После операции она выписалась полноценным человеком и прожила еще тридцать шесть лет, но это нам известно сейчас, а тогда больничное начальство осталось не очень-то довольно. Тогда в хирургию шли в основном мужчины, тогда резали и шили, не больно-то задумываясь об эстетических последствиях: опухоль удалить, сформировать свищ, хирургия – это вам не курсы кройки и шитья. Полевые хирурги хорошо владели операциями по поводу различных ранений, в хирургии мирного времени они пока не поднаторели, да и вообще в то время людей рассматривали как рабочий материал для строительства нового общества и латали их нахраписто, грубо, ничуть не заботясь о воссоздании божественного облика. И говорили при этом исключительно о красоте души, как ни странно, без веры в существование этой самой души.
Вряд ли Валерия сама верила в наличие души у человека, состоявшего для нее из соединения мышечных волокон, тканей скелета и прочего. Она просто верила в то, что человеческая жизнь самоценна, и знала, что долг ее – продлить эту самую жизнь, вмешаться в естественный процесс умирания. Возможно, она бессознательно действовала вразрез государственной политике, которая работала на уничтожение собственного населения. Советскому государству не нужны были герои войны, уже свершившие свои подвиги. Государству было необходимо, чтобы люди, видавшие, как живут за границей те же рабочие и крестьяне, поскорее умерли и не смогли никому рассказать о том, что колхозы страшнее гнета помещиков и капиталистов, да и вообще лучше, если некому будет рассказать о том, как на самом деле бывало на войне. Естественно, ни о чем таком не думал грозный главврач, выживая Валерию из своей больницы, ему просто не нравилось, что какая-то пигалица ростом едва ли метр пятьдесят делает то, до чего не додумался до сих пор никто из профессуры, увенчанной орденами, лаврами и лысинами. Вообще, это была обыкновенная профессиональная ревность, окажись на месте Валерии молодой талантливый парень, он бы наверняка быстро пошел в гору с подачи того же главврача, которому пора было готовить себе смену. Но… пигалица разгуливала по госпиталю на каблуках, задорный стук которых невольно рождал у него головную боль.
Супруга секретаря писательской организации Сыченкова, больная пятидесяти восьми лет, которой Валерия сделала аналогичную операцию по поводу опухоли на границе пищевода и кардии желудка, умерла через двадцать один день после выписки. Вскрытие показало разрыв «грудного», усеченного желудка. Больная, вернувшись с базара, подняла на третий этаж сумку, упала возле дверей и скончалась… Вообще, в хирургии не бывает сплошных праздников, больные могут умереть и после удаления аппендицита, но какого лешего перекраивать органы на свой манер, если можно действовать по старинке? «По вашей вине, Валерия Павловна, скончалась жена Сыченкова, исключительно по вашей вине! А в результате страдает честь целой больницы!» С подачи главврача Пугина случай разбирали на заседании хирургического общества Пирогова – с той именно целью, чтоб заклеймить и обезвредить… За Валерию вступился тогда генерал-полковник медицины Иван Трофимович Есинский. Очень высокий грузный человек с мягким густым голосом, он начал как-то бытово и вовсе не по-научному, что ежели Сыченков дорожил своей супругой, ему вовсе не стоило заставлять женщину таскать тяжелые сумки, а то ведь как случается у нашего брата: выписали жену из больницы – сразу за картошкой дуй… Осекшись, он прокашлялся в кулак. И кашель этот показался Валерии подозрительно глубоким, болезненным. Потом, как будто опомнившись, Есинский заявил, что Валерия Павловна предложила блестящую методику восстановления пищевода и что в скором времени она еще прославит советскую медицину. Вот, кстати, и тема для диссертации… Возражать генералу никто не посмел. Скорее всего, именно по причине генеральских погон.
Вскоре стало известно, что похожий метод восстановления пищевода – из большой кривизны желудка – разработал румынский хирург Дан-Гаврилиу, под его именем он и вошел в практику.
Генерал-полковник Есинский овдовел еще во время войны. Второй раз жениться он не спешил. «Не везет, не получается подобрать супругу по ранжиру», – шутил он среди коллег. Поэтому, когда все поняли, что Есинского в Куйбышевской больнице интересует не только раскрой и пошив нового пищевода из части желудка, Валерия спросила напрямую в ответ на приглашение посетить премьеру балета: «Иван Трофимович, может быть, вам для этого подобрать даму посолидней?» – «Мне нравятся маленькие женщины», – просто ответил Есинский вразрез собственному недавнему утверждению. Вскоре после того балета он сделал Валерии предложение с такой оговоркой, что жить ему остается недолго. Так именно и сказал, волнуясь и мучая в руках папиросу: «У меня рак легкого. Но я еще успею тебе помочь». «Зачем же вы курите?» – растерявшись, спросила она, понимая, что генерал предлагал ей в большей степени именно помощь, а не совместную жизнь. Но ведь в этом ничего плохого не было. Генерал-полковник Есинский видел в ней талантливую ученицу, которую без его покровительства наверняка заклюют пугины и прочие научные пигмеи, потому что именно так устроен был их медицинский мир, что карьера строилась как-то отдельно от оказания непосредственной помощи больным. Он понимал, что Валерия не сможет сделать в медицине то, на что в принципе способна, если сейчас не поддержать ее.