— Спасибо за напоминание.
— У вас нет друзей в этом городе.
Я подумал о докторе Сволочеке и сказал:
— Нет.
— Тогда я стану вашим секундантом. Можете на меня положиться.
— Не надо, не надо становиться моим секундантом!
— Мы теперь друзья, а друзья должны чем–то жертвовать друг для друга.
Я попытался осторожно исчезнуть. Сделал шаг назад, но уперся в подлетевшего Ворона.
— Теперь выпьем шампанского, — закричал он.
— Я не хочу, у меня уже мозг от него пузырится.
— Это настоящий Дюдеван, триста франков бутылка. В Стардворе вам такого не подадут.
— А я и не рассчитываю там быть.
— У руситов есть поговорка: от дворца и от ямы Дво–рецкой (наименование самой известной тюрьмы) не зарекайся. То есть может кого угодно судьба вознести, а может и к подножию жизни бросить.
— Не хочу шампанского, — тупо настаивал я на своем.
— Ну, тогда без него, пойдемте, она уже ждет.
— Кто?!
И тут я увидел, кто. Ее светлость стояла у противоположной стены, опираясь слишком гибкими пальцами о золоченую консоль и купая подбородок в веере. И поощрительно улыбаясь. У меня от этой приязни обледенел желудок. Но офицерская воля уже влекла меня. Положение мое было вполне безнадежным. Я еще ловил возмущенно распахнутым ртом последние глотки свободы, а ревнитель родовой чести уже рекомендовал меня Ее светлости.
Кажется, я что–то отвечал, с перепугу — по–русски. Родная моя речь странно подействовала на высокопоставленную немку.
— Тебя удостаивают танца, — прошептал мне на ухо прусский ус.
Я еще не успел испугаться, а рука княгини уже закогтила мое плечо. Оркестр швырнул нам под ноги что–то неотвратимо танцевальное. Смычки стаями рушились на струны.
Меня учили танцевать, но меня не учили танцевать с царствующими особами. К тому же мне следовало помнить о скрытом дефекте ее походки. Или все же это дефект моего зрения?
Три–четыре пары закружились вслед за нами. Я был им благодарен.
— Вы русский? — спросила княгиня.
— Да, Ваше высочество.
Она улыбнулась и закатила задумчиво глаза. То ли в
восторге от сделанного открытия, то ли в попытке что–то
вспомнить. Вспомнила и поинтересовалась с искренним участием:
— Пшепрашем вшистко?
Звук неродной, но родственной речи смутил меня. Я
знал, что должен понять, о чем меня спрашивают, но не
понимал.
— Тепло? Студено? Наистудено?
Она продолжала меня ласково пытать, а я вспыхнул от
стыда, словно вопрос касался моего белья или стула.
— Заедно? На здрав?
Тут уж нельзя было отделаться одними красными пятнами на физиономии, я собрал в кулак все свои умственные силы, и пожалуй что зря. Потому что мой ответ получился никак не иначе как вот таким:
— Вшистко, студено, на здрав.
Ее высочество чуть не подвернула свою таинственную походку, приходя в тихий экстаз; так бывает, когда внезапно встречаешь в толпе врагов родственную душу. Вальс меж тем великодушно заканчивался. Я в три вращения препроводил Розамунду к консоли, у которой отнял ее пару минут назад, и начал откланиваться.
— Тырново! — торопилась мне что–то сообщить венценосная танцовщица.
— Трнава, — почти резко парировал я, делая шаг прочь. Последним с ее губ слетело «Буг», но я уже был вне пределов досягаемости.
— Она что, ненормальная? — спросил я вернувшегося господина журналиста, стремительно уносясь в сторону выхода.
— Ну зачем вы так, — урезонил меня ругатель всех и вся, — просто ее высочество думала, что говорит с вами по–славянски. И тем делает вам приятное. Она у нас тут панславистка — на свой особый манер. Вы отличены, поздравляю.
— К дьяволу!
Я быстрым шагом покидал танцевальную залу.
— Может быть, может быть. Но в данном случае на вашем месте я не уносился бы с такой скоростью. Ее высочество решит, что вы делаете это под впечатлением, которое она произвела на вас.
— К черту!
— Если вы твердо решили составить компанию именно этим двум господам, то не могу не отметить — вы следуете правильным путем.
Мне и самому пришло в голову, что я заблудился. Ничего похожего на выход, через который я явился на бал, по дороге мне не попадалось. Все меньше света и все больше пыли. Не слуги, а тени. Назло себе, Ворону, Штабсу я сделал еще несколько поворотов, промчался еще несколькими тусклыми коридорами, и передо мною оказался заброшенный подъезд дворца. Я убегал в сторону, противоположную спасительной. Огромный темный вестибюль со скошенным вдаль и вниз потолком. Дно его не ощущалось моими чувствами. Забит он был отслужившим мебельным веществом. Щепки, обломки, ржавые пружины, тряпки, обглоданные листы фанеры, рваные края мраморных плит. Элементы мебели превращались здесь в элементарное вещество. Из этого темного зрелища я сделал неожиданный для моих спутников вывод:
— И все же я не понимаю, почему должен стреляться с
Вольфом!
Журналист поскреб матерчатую лысину.
— Попытаюсь объяснить несколько издалека. Вот, скажем, все знают, что Цезаря зарезали Брут — простите, капитан, пришлось, так сказать, к слову, — Брут и Кассий. Но почему имя первого стало нарицательным, а второй превратился в нюанс для специалистов?
— Откуда мне знать? Потому что Цезарь не сказал: «И ты, Кассий!»
— Нет, дело не в этом. А в том, что может быть только один. Только один, понятно?! — проникновенно произнес Штабе.
— Великолепно, капитан! Есть дела, в которых возможен только один! Вы мешаете Вольфу. Я чувствовал, что мне говорят правду, на все вопросы отвечают полностью и максимально точно, но ничего не понимал.
— Но это какая–то чушь! Кто такой этот Вольф?! Откуда он взялся? Вы можете мне это сказать?!
— Лично мне о нем известно очень мало. — Ворон выпятил губы. — Он повсюду следует за мадам. Фигура загадочная, с призрачным прошлым. Знаете что, пойдемте отсюда.
И мы стали подниматься по широкий, застеленной драным ковром лестнице. Я заметил, что деревянная свалка потянулась за нами, как будто мы ее разбудили своим вторжением. Как из первобытного океана, из нее выбирались зародыши вещей. С каждой ступенькой их вид становился все осмысленнее. Наконец стало возможным применять к ним какие–то, для начала уродливые, названия: продавленная кушетка, кривой стул, бюро с вырванной ящичной челюстью, кресло со взорвавшимся сиденьем.
Наступил момент, когда закончилась изнаночная сторона дворца, уроды вымерли. Но легче не стало — повсюду торжествующе правили свой стоячий бал отвратительно смешанные семьи. Кровать из рода бидермаеров топталась в обществе стульев рококо, венецианские кресла жались к английским готическим ящикам, а меж консолями от Людовиков XIV и XV нагло торчала решетчатая спина Чиппендейля.
Профессиональная тошнота подступила к моему горлу и превратилась в чисто человеческое страдание. Мои спутники показались мне иллюстрацией хаоса, в который мне только что пришлось опуститься. Я давно догадался, что эти двое не случайно вьются подле меня и лезут с разговорами. Они приставлены. Кроме того, они явно не союзники, чем дальше, тем явнее становилось, что они не могут меня в каком–то смысле поделить.
— Между прочим, уже светает, — сказал Штабе, отдернув на мгновение гардину, — мне пора готовить пистолеты.
— Какие пистолеты? — жалобно просипел я.
— Так езжайте, — пожал плечами Ворон.
— Но вам не пора ли в редакцию, мсье?
— Может, и пора.
— Какие пистолеты?!
— Я ваш секундант, вы разве забыли, мсье Пригожий?
— Так идите, приводите в порядок свои железки.
— А вам неплохо бы очинить свои перья… Мы все втроем продолжали передвигаться и уже оказались на территории, обжитой балом. Появились группки балагурящих фраков и платьев.
— У меня такое впечатление, капитан, что вы мне, как бы это мягче сказать, слегка не доверяете.
— У меня сходное мнение на ваш счет. Меня смущало и пугало то, что они почти полностью перестали считаться с фактом моего присутствия. Чем бы это кончилось, сказать трудно, когда бы не появление откуда–то сбоку мадмуазель Дижон.
— Вот вы где, — без какой–либо эмоции в голосе сказала она.
— Мы осматривали дворец, — нашелся Ворон.
— Осматривали, осматривали, — присоединился капитан.
— Мне кажется, нашему гостю пора поблагодарить мадам за приглашение на бал. Мои спутники тут же стали пятиться в разные стороны.
— Следуйте за мною, — сухо предложила мне суровая дева.
Я последовал. Идти пришлось недалеко, но через самые освещенные и густонаселенные места. Меня видели все. Включая панславистку из дома Гогенцоллернов. Мадам стояла в окружении нескольких оживленно беседующих господ и дам. Вернее сказать, оживленно слушающих. Говорила мадам. До того момента, как она обернулась ко мне, я успел понять, что на ней то же самое черное платье и те же бриллианты, в которых она была встречена мною нынче утром. Легкомысленный маскарадный пеплос был отринут.
— А, это тот самый молодой человек из России?! Надев прежние одежды, она не осталась прежней. Ничего от величественной заторможенности не осталось. Она была едва ли не игрива, несмотря на всю свою крупность.
— Да, тот самый, о котором я вам рассказывала, — сообщила мадмуазель, отступая на несколько шагов. Беседующие с мадам как по команде заработали веерами и стали расплываться в стороны.
— Ну и как вам мой прием, юноша?
— О, мадам.
— Вы тут со всеми перезнакомились, и я слышала о вас массу лестных слов, мол, вы именно то, что нужно. Так легко войти в общество не всякому удается. Такой успех не случаен.
— Мадам, я бы хотел…
— А как вам, в свою очередь, понравились мои гости? Я лишь начал набирать воздух в грудь.
— Не правда ли, собрание ослов и негодяев? А главное,
ничтожеств?
Нет ничего обременительнее чужой откровенности.
— Я видела, вам и со здешней ученой княгиней удалось потанцевать. Вам не кажется, что у нее хромает не только славянское произношение?