— А я у вас вот что хотел спросить, э…
— Антон Николаевич.
— Да? Извините. С Калистратом все ясно, как я понял. Каторга ему полагается, как он и полагал.
— Вероятнее всего.
— Но, знаете, у нас есть еще один умник.
— То есть?
— Некто Фрол, Фрол Бажов. Здоровенный такой. Плотник. Говорит, что не убивец, но убить, знаете ли, обещает.
— Кого?
— Меня, естественно. — На лице говорившего появилась страдальческая улыбка.
— Я вам рассказывал, Антон Николаевич, — прогудел батюшка.
— Ах да. — Следователь озабоченно покивал.
— И что? — потянулся к нему всем существом Афанасий Иванович. — В свете случившихся событий такие обещания особенно пугают.
— Сказать честно, я, как и отец Варсонофий, придерживаюсь того мнения, что это какое–то психическое отклонение. Тут дело врача, а не полиции. Фрол этот, как мне донесли, поведения трезвого человек, уравновешенного.
— Мне, знаете ли, все равно, какая репутация у моего будущего убийцы.
— Дя–дя Фаня, — тихо–укоризненно сказала Настя.
— При чем здесь «дядя Фаня», — сказал злобно Афанасий Иванович, — надо говорить об этом «убивце»!
— Вы же все часы в доме переколошматили, неужели не успокоились? — усмехнулся профессор. Все засмеялись. Даже Настя, даже отец Варсонофий. Особенно сочно — генерал. Ему было приятно, что не он один находится в тяжелом положении. Только Зоя Вечеславовна не поддержала всеобщего веселья.
— Надобно вам всем заметить, что смеетесь вы зря.
— Зря?
— Да, господин генерал заштатный.
— Зоя, Зоя! — Евгений Сергеевич положил руку жене на плечо.
— Фрол Бажов действительно зарежет Афанасия Ивановича в «розовой гостиной» этого дома.
— Может быть, и когда именно это случится, скажете? — неудержимо бледнея, спросил дядя Фаня.
— Скажу.
Все заинтересованно смолкли.
— Почти ровно через четыре года. В июне, кажется. Афанасий Иванович встал, застегнул сюртук.
— Могли бы и поточнее. Как–никак мы родственники. Должны помогать друг другу.
— Ей — Богу, точнее не могу, — совершенно серьезно,
почти извиняющимся тоном сказала Зоя Вечеславовна, отдалив ото рта папиросу. — Точная дата мне не будет сообщена.
Дядя Фаня вышел из–за стола, спустился по ступенькам веранды на мокрый гравий под дождь.
— Чего это он? — прошептал кто–то. Словно в ответ на этот вопрос Афанасий Иванович подскочил на месте, выкаблучил какое–то тяжеловесное па, скорчил веранде рожу и прокричал:
— А часики–то тю–тю!
И удалился, разговаривая сам с собою. Генерал попытался разрядить создавшуюся мрачную неловкость:
— Браво, Зоя Вечеславовна. Вы можете не только судьбу
Сербии предсказывать. Судя по поведению нашего милейшего кузена, ваши предсказания очень влиятельны. Торжественно посему объявляю: верю любому вашему слову касаемо будущего. Когда, вы говорите, начнется всеевропейская война?
Зоя Вечеславовна спокойно, без тени кокетства, апломба и прочих психологических мерзостей сказала:
— Двадцать восьмого, кажется, числа Австрия объявит войну сербам. Первого августа Германия — России, третьего — Россия Германии. Сначала война будет для России успешна, мы займем часть Восточной Пруссии. Потом кайзер перебросит часть войск из Франции.
— Так Франция тоже будет воевать? — как можно более игриво поинтересовался генерал.
— И Франция и Англия.
— И когда же эта война закончится?
— Через несколько лет. В восемнадцатом году.
— А кто победит?
— Франция и Англия победят Германию.
— А мы?
— А Германия нас.
Василий Васильевич откровенно засмеялся.
— Но это же нелепость! Мы союзники с Францией и Британией. Если они победят, значит, и мы тоже. Элементарная логика так диктует.
— История редко подчиняется законам элементарной логики, — вступился за жену профессор. Побарабанив удивленно по стопке газет — никак не мог понять, почему никто вместе с ним не смеется над этой курящей дурой, — Василий Васильевич попытался налить себе чаю.
— Мадера, — тихо подсказала Настя.
— Ах да. Кто–нибудь еще желает, господа? Вы, отец? Отлично.
Проглотив стакан темно–янтарного напитка и разметав привычным движением бакенбарды по щекам, генерал понял, что ему одному придется атаковать демагогический бастион, воздвигнутый этой самодовольной бабенкой. Поскольку лобовая атака не удалась, придется зайти с фланга.
— Ну, хорошо, дражайшая Зоя Вечеславовна.
— Разве я дрожу?
— Что? Ах да, я забыл, вы же словесный тоже человек. Но не это сейчас в центре. Так, в европейской войне мы разобрались, ладно. Я, видя всю вашу проницательность, обращусь с корыстной просьбой.
— Я жду.
— Хотелось бы, пользуясь обществом такого оракула,
спросить о своей судьбе. Личной.
Зоя Вечеславовна извиняющимся образом вздохнула.
— Что так, дража… дорогая?
— И «дорогая» не говорите, так богатые волжские купцы обращаются к содержанкам. Василий Васильевич прижал руки к груди:
— Каюсь.
— Про ваше личное будущее ничего сказать не могу.
— Почему? Я вам почти такой же родственник, как Афанасий Иванович.
— Дело в том, что ваше будущее никак не связано со Столешиным.
Генерал понимающе усмехнулся. Он как бы хотел сказать: «Вот, значит, для чего был разыгран весь этот спектакль с предсказаниями: чтобы лишний раз уколоть соперника в погоне за наследством».
— А ваше? А ваше будущее будет связано?
— Нет. — Зоя Вечеславовна равнодушно покачала головой. — Мы с Евгением Сергеевичем будем жить за границей после войны.
— Господа, господа, господин генерал, — опять вмешался судебный следователь, — я в ваших словах слышу нечто вроде иронии в адрес Зои Вечеславовны. Антон Николаевич был уверен, что генерал безжалостно издевается над самоуверенной и не вполне нормальной дамой. Почему же никто не считает своим долгом вступиться за нее?!
— Не знаю, кто там кого победит, но что касается войны… Посмотрели бы вы, что происходит на станции у нас. Все словно с ума посходили. Можно сказать, что мобилизация уже в известном смысле идет.
— Да, второй день там в буфете бедокурит Аркадий Васильевич. Уймут, а он опять. То плачет, то пьет. Генерал поморщился.
— Надо за ним послать кого–то.
— Саша ездил за ним, но он его не слушает. Драться полез, зуб выбил, — сообщила Настя. Василий Васильевич повернулся к следователю.
— Это уже по вашей части. Некому, что ли, его связать, запереть?!
— Помилуйте, — улыбнулся Антон Николаевич, — как можно господина Столешина связать. Хоть и студента. Но, с другой стороны, если вы хотите…
— Хочу, хочу и очень хочу!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Если вдуматься, Василий Васильевич, у вас еще более Неправильное представление о будущем, чем у Зои Вечеславовны.
Евгений Сергеевич достал папиросу из коробка, оставленного на столе женою, и закурил, причем сделал это умело. В его пальцах таилась ловкость старриного курильщика.
Антон Николаевич, отец Варсонофий и Саша ждали с интересом, каким образом профессор станет развивать тему. Ждал и генерал — в предвкушении того, как его антагонист будет терять свою научную репутацию на столь сомнительных путях, как рассуждения о природе времени.
— Мало того, что оно неправильное, оно еше одновременно и дикарское, детское. Только, извините, дикарь может с такой полнотой убеждения поклоняться такому примитивному идолу, как абсолютная непроницаемость будущего. И только ребенок может пребывать в полной безмятежности в связи с наличием такой веры. Не надо так торопливо краснеть, генерал. Ни в малейшей степени я не хочу вас оскорбить. И даже не мщу за ваши иронические нападки на Зою Вечеславовну. Она и так, без моего вмешательства, осталась выше ваших нападок, хотя и слегка нездорова, по–моему.
— Отчего же вы так настойчиво и определенно относитесь именно в мой адрес, герр профессор?
— Потому что вы — фигура, в наибольшей степени выражающая некую идею. Идею непроницаемости будущего. Скажем, наш уважаемый батюшка не годится на эту роль уже потому лишь, что принадлежит к организации, верховное учение которой, безусловно, отрицает эту непроницаемость. Не ходя далеко, можно указать хоть на «Откровение Иоанна Богослова», текст, в котором будущее описано весьма подробно. Правда, и невнятно. Прошу прощения, отец Варсонофий, ежели задел вас или Священное писание.
— Бог с вами, говорите что хотите, — усмехнулся батюшка, — ваше безбожие не моим осуждением будет наказано. Евгений Сергеевич совершенно серьезно поклонился ему.
— Что касается нашего молодого друга…
Саша, как всегда при обращении общего внимания на
его персону, покраснел.
— …то он по складу ума человек ищущий, и для него в принципе не заказаны никакие интеллектуальные пути. Хотя бы они и вели в самое будущее.
— Что же вы скажете обо мне? — спросили пунцовые губы.
— Я вас недостаточно знаю, господин Бобровников, для того, чтобы предпочесть господину генералу.
— Что ж, — Василий Васильевич плеснул себе мадеры, — пока мне нечего возразить. Но пора переходить к сути.
— Извольте! — Профессор поправил галстук и медленно погладил мертвенного цвета щеку. — Но, как вы, наверное, догадываетесь, разговор о будущем надобно начинать с разговора о прошлом. Что касается будущего, все мы примерно в равной степени уверены, что оно наступит, в отношении же прошлого средь людей большее разнообразие мнений и чувств. Прошлое для нас более недоступно, чем будущее. Нам оно явлено в виде какой–то свалки старых книг, жутко искалеченных или бездарно помпезных статуй, осыпающихся картин и особенного племени существ — стариков. Эти конные статуи стоят так, будто громадное чудо и честь — умереть. Но Бог с ним; слишком многие люди слишком много изучают то, чего, собственно, нет. Не будем присоединяться к безумцам и обманщикам, заставившим государство оплачивать их труд и считать их фантазии о несуществующем наукой. Сидящие за столом удивленно переглядывались.