ы не сами они и есть лиходеи. Тот в ответ опустил веки, мол, понял все любомудр, благодарствую.
В залу ворвался гонец в запыленной одежде. Рухнул в ноги царю.
– Государь! В Юрьеве помер от огненного недуга Алексей Адашев.
– Сей изменник, сам себе задал яд смертоносный и умре, – обронил из угла один из Захарьиных.
– Только твоя рука ему этот яд подала или в горло влила, – зло подумал царь, – Шипи змея скоро и твой черед.
Почувствовав, что скинуть вину на отсутствовавших не удастся и вопрос о том, кто ж виноват в смерти царицы, повис в воздухе, Василий Захарьин неожиданно сделал резкий поворот.
– Великий царь! Тут на посаде в стрелецкой слободе есть согласница Алексеева, известная чаровница по имени Мария-Магдалина. Она там с пятью малолетними сынами обретается. То ее рук дело! – он встал, – Прикажи государь на дыбу ее и на правеж!
– Иван, ты эту змею не слушай. Змея она ядом вокруг брызгать будет, – шепот влился в ухо спокойно, – Змея она и под вилами извивается, что б хоть кого ужалить. А Мария-Магдалина из древних берегинь и прадедовых ворожеек, еще Вифлеемскую звезду помнит. Да и нет ее уже в слободе-то. Заведомо все знала и ушла с сынами в обитель мою. Сестры же мои и твоим псарям не по зубам. Так что не слухай ты его болтуна. Сворачивай Собор. Все уши уже прожужжали да и души свои черные уже давно раскрыли.
– Тяжба ваша никому верху не дала, – встал Иван, – Потому на все Божья воля. Пусть Бог рассудит. Того, кто хотел вместе с попом Сильвестром и Алешкой Адашевым, упокой его душу, под ногами своими всю Русь видеть кара божья найдет. Я вам не судья, души ваши загублены, а тело губить не хочу! Все!
Сильвестра привезли и государь, перекинувшись с ним накоротке, приказал вести его на Соловки в дальнюю обитель по дале от своих глаз и чужих ушей. Израдцев, как прозвал Государь всех, кто в Избранной раде состоял, и их пособников гнали взашей отовсюду.
Глава 4Ливонцы
Душа, совершившая предательство, всякую неожиданность воспринимает, как начало возмездия.
После измены Великого Магистра Альберта тевтонский орден лопнул как переспевший арбуз. Левантийские братья ушли на службу к венецианским дожам, отстаивая независимость приютившей их республики на островах. Их белые плащи с черным тевтонским крестом, наложенным на красный тамплиерский мелькали на кораблях венецианцев, сразу отбивая охоту у больно ретивых, желающих поживиться чужим добром.
Из более чем двадцати бальяжей тевтонцев в западных землях с трудом устояли на ногах семь, да и то в земле Лотаря и Остирии. Замки свои они укрепили и превратили в неприступные крепости.
Остальные же начали метаться, кому продаться, по примеру своего Магистра, подороже. Епископ острова Эзеля подался к датскому королю и продал ему свой бальяж с потрохами. Примеру его последовал и Ревельский епископ.
Престарелый Магистр Ордена Фюрстенберг, вставший на смену изменившему Альберту, в окружении самых преданных братьев, не польстившихся на звонкую монету, и посулы предательской короны, направил свои стопы на восток, за подмогой к Ивану Васильевичу. А за его спиной зрел новый заговор против ордена. Заменивший его Кетлер, бросился к Литовским князьям и к польской шляхте, предлагая жалкие остатки ордена в обмен на титул герцога Курляндского. Итак, Орден лопнул как презревший арбуз. Остался кусок в Ливонии, охраняемой братьями Ливонского Дома Тевтонского ордена.
Иван понимал, что войны за Ливонские земли не избежать. Это не война за орден, это война против скверны идущей с закатных земель. Уже отошел Ревель к Швеции, признав лютеранство, а Эзель к Дании. Уже в сердце Ливонии вошли литовские полки, нависшие над Семигалией и Курляндией, которых так добивался продажный Кетлер. Но все еще держался Юрьев и северо-восточные уделы, куда отползли не продавшие честь и совесть ливонские братья.
Государь собрал ближний совет.
– Что скажете советники? – тяжелым взглядом он обвел тех, кому доверял.
– Надоть братьям ливонцам пособить, – пробасил Микулица.
– С чегой-то? – Иван склонил голову, – С чегой-то они тебе сродственники? Ась?!
– А с того, что вороги наши их душат, – поддержала Микулицу Малка, – Возьми в толк государь, враг нашего врага нам друг. С закатного солнца валят на нас протестные наместники и всякие реформаторные веры…
– Каки веры говоришь? Повтори…и разъясни, коли, грамотна така, – Иван весь подался с кресла.
– Реформа – это по-ихнему изменение, переделывание что ли…
– Изменение, говоришь? Измены им надоть, изменщикам! Они значит к нам с изменами, а мы к ним с калачами. Это так наши израдцы хотели!! И что ж они там изменять удумали?
– Так по началу они власть имперскую и ордынскую с плеч скинули, а теперь кажный новый король под себя едину веру примерять стал, по своему росту, – Малка говорила спокойно, но в синих глазах ее метался огонь пожаров, – Вот у кого каков росток, такова и вера новая. Кому, каков костюмчик в пору, такой ему господа услужливые портняги и шьют, и называют это все реформацией, то бишь подгонкой веры под хозяина, что б сидела лучше, – зло закончила она.
– Так все энти лютеране, да католики с англиканцами оттель, что ли повылазили? – так же спокойно уточнил Иван, – А пошто к нам лезуть? Своей земли маловато?
– Значит маловато! – глухо обронил Микулица.
– Вот им!!! – Иван сложил дулю, – И тамошним и тутошним. Подавятся жрать даже с медом и маслом. Чего ж там ливонцы-то? – он всем телом повернулся к Микулице.
– Рубятся пока что. Засели в замках своих и рубятся. Да еще часть к нам на Москву подалась.
– А ты что думаешь, пошто им Ливония? – теперь он повернулся к Малке.
– Я тебе государь грамотку зачту, что мои людишки из кармана гонца вытягали.
– Что за людишки? – подозрительно сощурился царь.
– Так были в ордене тевтонском еще братья, о коих и не знал никто. Звали их Фема, да Вехм. Тайные такие братья. Орден лопнул, а они в мире растворились, аки лед в воде, аки пар в воздухе. Вроде нет их нигде, а вроде и есть везде. Такие вот братья – серые тени. Вот, они и принесли.
– Чти!
– Слушай тогда, – она размеренно начала читать, – Ливония знаменита своим приморским положением, обилием гаваней. Если эта страна будет принадлежать королю, тому будет принадлежать и владычество над морем. Необыкновенно увеличилось благосостояние людей с тех пор, как королевство получило во владение Прусские гавани, и теперь народ наш немногим народам уступает в роскоши относительно одежды и украшений, в обилии золота и серебра. Обогатится казна королевская взиманием торговых податей. Кроме того, как увеличится могущество силы королевства через присоединение такой обширной земли. Как легко будет тогда управляться с Москвою, как легко будет тогда отвечать ей, если у короля будет столько крепостей, – Голос ее лился бесстрастно и спокойно. Иван сидел бледный слушал молча, – Но главная причина заставляющая нас алкать Ливонию, состоит в том. Что если мы ее упустим, то эта славная гаванями, городами, крепостями, судоходными реками и плодородием земля останется у опасного соседа. Надо вести войну супротив Москвы с постоянством, всеми силами, или заключить честный и выгодный мир, но условия мира не могут называться ни честными, ни выгодными, если мы уступим Ливонию…
– Какой мир-то говоришь? Перечти! – хрипло попросил Иван.
– Честный и выгодный мир, – также бесстрастно перечла Малка.
– Так, ясно, чти дале, – Иван опять замолчал, только сгреб бороду в кулак.
– Но если мы должны непременно изгнать москвитян из Ливонии, то с какой стати нам не брать Ливонии себе, с какой стати отвергать награду за победу? Вместе с москвитянами должны быть изгнаны и шведы, которых также опасно тут держать. Но прежде надобно покончить с Москвою, – Малка замолчала.
– И кто кому пишет? – в бороду процедил Иван.
– Литовский гетман Радзивилл Рыжий королю своему Сигизмунду Августу.
– Сбирайте рать! – коротко кинул Иван, – И вот что еще, как там Цареградские кесари молчат все еще, вместе с попами своими?
– Есть весточка. Летит гонец, – ответила Малка.
– Хорошо. Что везет, не спрашиваю, знаю, что знаешь!
– Признал тебя Царьград царем! Признал! Пора и о женитьбе подумать, – вдруг резко закончила она.
– Сбирайте рать и готовьте невесту. Все – царь резко встал, – Гонцу навстречу стражу верхами. «Народ наш немногим народам уступает в роскоши относительно одежды и украшений, в обилии золота и серебра», – вслух повторил он строчки из письма, – В этом они все. Сребролюбцы!!! Для того и Империю порвали. Сволочи!!!
– Государь! Государь! Царь-батюшка! Гонец из Царьграда!! – в дверь стучали.
– Сейчас выйду! – Иван с удивлением посмотрел на Малку и вышел в залу, – Что принес?
– Грамоту от Константинопольского патриарха Иосифа, – с поклоном отвечал гонец.
– Возьмите, – государь кивнул боярину.
Ближний боярин взял из рук гонца грамоту протянул царю.
– Чти, у меня от народа тайн нет! – он уже безоговорочно верил в ведовство Малки.
Боярин сорвал сургучную печать, громко зачитал.
– Не только предания людей достоверных, но самые летописи свидетельствуют, что нынешний властитель Московский происходит от незабвенной царицы Анны, сестры Императора Багрянородного, и что митрополит Эфесский, уполномоченный для того Собором Духовенства Византийского, венчал Российского великого князя Владимира на царство, а посему и тебе Иоанн шапку Мономаха и его бармы носить, и впредь быть по его званию и трону Мономахову, на отчем столе, на старшего место. Подписано Патриарх Иосиф и еще тридцать шесть митрополитов и епископов, – он закончил и пал ниц пред Императором. Остальные последовали его примеру. Остались стоять только ближние псари.
– Спасибо, – тихо сказал Иван.
– Не за что. Готовься к свадьбе, – прошелестело на ухо, – Не гоже Мономаху вдовцом обретаться.