– Ты ее Марией нареки, как всех берегинь в мире Мать Артемида нарекает. Она ведь род от самой Матери Ариев – предков наших ведет. Потому и отец у нее имя Ид-Ар носит, – раздалось у него в ушах.
– Это кто? – неожиданно громко спросил Макарий и закрутил головой.
– Это я, Сиятельная. Дева Ариев. А для тебя Ариния твоя, – опять раздалось в ушах, – Упокоишься, мы с тобой еще встретимся. За грехи твои тяжкие и душу твою продажную. Крести! – вдруг коротко закончил голос.
– Крестится раба божия Кученея, – вдруг жалобно заблеял Макарий, – В имя царское Мария. В честь кающейся грешницы и святой Марии Магдалины.
Иван подарил невесте золотой крест-складень, а сыновья его Иван да Федор по кресту усыпанному каменьями и жемчугами.
Спустя месяц Москву огласил переливчатый звон колоколов, такой звон, что в пору было уши затыкать. На всех колокольнях стояли псари царевы, сами отбивая величальную. Венчался Иван Васильевич и новая царица Мария Темрюковна. Вкруг молодых стояли невестины воительницы, и молодые псари из самых царю приближенных. Бояр потеснили по дале. Пока потеснили чуть-чуть. Но всему свое время.
Спустя короткий срок, рать собранная тайно с большим нарядом, с пушками осадными и со стрелецким боем скоро подошла к Полоцку и штурмом взяла город. Война за Ливонию началась не на шутку.
– Исполнилось пророчество Русского угодника Петра митрополита о граде Москве, – возопил на Торгу Василий блаженный, – Взыдуть руки ее на плещи врагов наших!
– Вот то дело, – похлопал его по плечу, проходящий мимо Угрюм.
– Пронесло, – подумал Василий, потирая отшибленное плечо, – И лапа-то как кувалда.
Угрюм же вошел во двор посольского приказа, сурово спросил.
– Висковатый! Ванька! Посольство к крымчакам готово?
– А тебе-то что? – огрызнулся Висковатый.
– То не я спросил. Царь! – рявкнул Угрюм.
– Готово, – коротко ответил дьяк.
– Пошлите Девлет-Гирею пленных панов, да коней, что по горячее. Да вот еще, – он достал из-за пазухи шкатулку из серебра, – Пусть посол лично в руки хану отдаст. Скажет от государя подарок.
– Глянуть-то можно?
– Отчего нельзя, глянь. Таких запретов не было. Да и запора нет. Говорят заговорена вещица, – миролюбиво ответил царев гонец.
Посольский дьяк открыл шкатулку, развернул тряпицу золотого шитья и опешил. В тряпице лежал кинжал удивительно тонкой работы.
– Эка невидаль! – покачал дьяк головой, – А работа видать мастерская и старая. Пожалуй, старше моего пращура будет.
– Это кинжал раздора. Слыхал о таком? – тихо спросила неизвестно откуда вывернувшаяся черная игуменья Алексеевского монастыря.
– Фу ты, – вздрогнул Иван Висковатый, – Ходишь, словно кошка, и не слыхать тебя. Будто тень черная. Расскажи смиренница, коли ты в кинжалах мастак.
– Как тебе отказать-то? Ты ж у нас всем Посольским Приказом заправляешь. Ты ж у Государя посольский дьяк. Тебе эта байка в пору. Сказка ложь, да в ней намек…. Слушай, дьяк, – игуменья присела на сучковатую корягу, кажется специально выгнувшуюся, как кошка, у ее ноги, и повела рассказ, – В далекие, давние времена, когда князь Даниил – сын Великого князя Владимирского Александра заложил над Москвой-рекой, над Смородиной, на высоком холме Храм в честь Богородицы, произошла эта история. По наущении благоверного Петра, поставил здесь на Бору князь Даниил Дом Богородицы, как еще Андрей Боголюбский завещал, и решил собрать в граде Дмитрове верховых князей земли Русской: Владимирского Андрея, Тверского Михайлу, Переславского Александра, да сам от Дома Богородицы приехать. Собрать и решить всем гуртом, как с ханами в Орде Золотой мир-дружбу держать, и кланяться им поясно или на одной ступени стоять.
– Это что ж еще до Дмитрия Донского хотели Орду на место ставить? – уточнил Висковатый.
– Так, – коротко подтвердила монахиня, – Так вот, про тот сход прознал хан Тохта и созвал к себе чародеев и ведунов своих с четырех сторон земли. Пошушукались чародеи и главный рек: «Пусть съезжаются князья на свой совет. Пусть едят, пьют, пьяные речи держат бахвальные. Пусть строят планы супротив Орды. Не вмешивайся. Нет за ними силы воинской. Нет у них единства полного. Нет у них понимания с братьями орденскими, покуда они вкруг Дома матери нашей Богородицы-Артемиды не собрались. Подари им хан каждому по кинжалу раздора».
– По этому что ли? – дьяк покачал на руке старинный кинжал.
– Вот и хан удивился, – продолжала тихо рассказчица, – Это что за оружие такое? Никогда, мол, не слышал о таком…. Мудрец же ему разъяснил, что ковали клинки такие в далеком городе Хаджи-Тархане. Ковали и слова особые приговаривали. А затем мочили клинки те семь дней в крови семи племен, что из пещер Марановых в свет вышли. Затем опускали их на семь ден в яму со змеями ядовитыми да всякими гадами земными. Вот ты эти кинжалы возьми и вручи их тайно каждому князю, что на совет поедут. Скажи, пусть всегда при себе держат, дескать, помогают те кинжалы тайные мысли открывать, что сосед твой от тебя хранит. Так напутствовали чародеи хана Тохту.
– Ну и дальше? – раздался молодой голос. Вкруг рассказчицы собралась кучка слушателей из царевых псарей.
– Охолонь, Малюта, что ж ты все вперед норовишь, – отдернули торопыгу.
– Сделал хан, как учили ведуны. Послал каждому князю по кинжалу в подарок с напутствием, – пытливо посмотрев на молодого псаря, продолжила сказительница, жестом подозвав Угрюма поближе, – Данила же перед отъездом позвал своего любомудра, по прозвищу Крив, потому как был одноглаз, после схватки со злобной силой. Пришел старый волхв из лесных чащоб, принес корзину с закрытой крышкой. Показал князю, сказал: «В этой котомке четыре сороки птицы Перуновы. Как поведете речи на своем соборе, так выпусти птицу на волю, она мне все вести на хвосте принесет, а я, чем могу, подсоблю».
– Во как! – не удержался молодой псарь, – Сороки они птицы братские, воинские.
– Тишь ты! – опять цыкнули на него, – И у стен уши есть! – кивнули на двух холуев Макария, трущихся рядом, – А ты тут по старой Вере тявкаешь.
– Я не тявкаю, а говорю, А тебе щас башку собью за тявканье-то, – вызверился Малюта.
– Тихо ты, малец, – отдернул его Угрюм, – Продолжай матушка.
– Только так и не дождался Крив своих птиц в синем небе, – тихо шелестел голос, – Не выпустил Данила-князь орденских сорок, потому как прятал он кинжал в рукаве, что ему хан подарил, все хотел мысли тайные своих подручников узнать. Он прятал и они прятали. И веры у них к друг другу не было. Потому и не собрались князья вкруг Москвы, потому и не скинули дань Ордынскую и позволяли еще долго над собой куражиться. А виной тому – все кинжалы раздора, что каждый в рукаве от другого скрывал.
– А правда матушка, что все князья те в скором времени, опосля того собора, в Ирий ушли? – опять вылез Малюта, с опаской покосившись на кулаки Угрюма.
– Правда, псарь. Последним зарезали в Орде Михайлу Тверского. Тем кинжалом и зарезали. Потому, кто тайное зло держит, того оно и догоняет. Ну ладно пойду я, а то засиделась тут с вами, – игуменья встала. Высокая, статная, чернобровая, она мало походила на настоятельницу смиренных сестер, – А ты дьяк отправляй подарок хану крымскому, ему там место, откуда вышел. В Орде. И в каких закромах его царь нашел? – в синих бездонных глазах ее мелькнула смешинка. Повернулась к Угрюму, – А ты, слуга царев, этого псаря ко мне приведи на беседу смиренную, больно шустер, – она кивнула в сторону того, кого называли Малютой. На ходу обернулась. Тихо добавила, – А братские монастыри все равно вкруг Москвы встали и Орду согнули.
Глава 5Слобода
В жизни возможны только две трагедии: первая – получить то, о чем мечтаешь, вторая – не получить.
События надвигались, как грозовая туча. Черная с рваными краями, с проблесками огненных стрел Перуна, как будто она только что вылетела из темных пещер Мараны. Огненные сполохи предвещали грозные годы, а раскаты грома, напоминающие грохот колесницы громовержца, отгоняли надежды на спокойную и размеренную жизнь.
Все началось сразу после венчания государя с черкешенкой. Неожиданно умер молодой стольник, что прислуживал государю на пиру у князей Старицких. После взятия Полоцка, рать завернула в Старицу. Царь решил отпраздновать победу с родней, с теткой, да братом Владимиром. Щедро пировали. Стольник тот все яства, что царю на тарелку клали, пробовал. Теперь его прибрала огненная лихоманка. Иван вызвал Бомелия. Лекарь колдовал над телом, сказал коротко: «Извели». В Старицу черными птицами полетели псари. Владимира с боярами ближними привезли в Москву. Царь с поклонами разместил его в Кремле, поближе от себя. В почетном остроге. Мать его Ефросинья, судьбы дожидаться не стала, приняла постриг и ушла в Горицкий монастырь на реку Шексну под руку князей Белозерских, древних родов, коим и царь не указ. Однако он для бережения ее все ж послал туда одного из волкодавов своих Мишку Колычева.
Вроде все улеглось. Так нет опять напасть. Под закат года, длинной зимней ночью тихо отошел в мир иной митрополит Макарий. Видать порвалась в нем жила жизни, когда крестил на царское место Кученей Темрюковну, да имя ей дал стародавних берегинь земли русской. Не выдержало сердце у старого духовника. Ходили слухи, что мелькнула в ту ночь тень у митрополитового терема, и узнал страж в той тени старую богиню Макошь с прялкой в руке. Да кто ж ему поверит болезному.
Опять полетели, над землей расстилаясь, вороные кони. Теперь в Чудов монастырь, что на Бору. Представили пред светлые очи самодержца, сидящего в Коломенском своем тереме, старца Афанасия. Монаха черного, царю известного по общим делам орденским, коего и посадили на митрополитов трон.
На обряде Посвящения Бомелий, стоящий рядом с царем, бухнул басом:
– Помнишь, надежа царь, что тебе Иванец Пересвет говаривал?
– Он много чего говаривал. Ты о чем, лекарь? – шепотом ответил Иван.