А по посадам уже набирал силу крик:
– Иван Васильевич Грозный на нас зла не держит! Ему своих изменников подавай, которые измены ему, государю, делали и в чем ему государю были непослушны! На тех опала своя класти царь, надежа наша!
– Не будем стоять за лиходеев! Сами их потребим!!
– Мы овцы царевы, а он пастырь нам! Пусть укажет нам волков, мы их сами порвем!!!
Гул нарастал по Москве. Молот, занесенный в Слободе, молот царевых дружин, дождался, когда на Торгу и Китай-городе утвердилась наковальня посадских и слободских людей, и готов был перековывать мечи боярского заговора в мирные орала государева двора.
Первым это понял митрополит Афанасий и, собрав верных ему епископов и ближнюю к нему мирскую братию, потянулся в Александров челом бить государю. Плакаться царю и великому князю о его государевой милости. В двадцати верстах от Слободы, в сельце Слотине, дорогу митрополитовым санкам перерезали всадники в черном.
– Тьфу, тьфу, тьфу, – заплевался Афанасий, – И впрямь черные клобуки, как в стародавние времена. Сатанинское семя.
– Чего плюешься дядя? – весело заглянул в возок молодой парень с лихо выбившимся из-под скуфейки чубом, – Гляди примерзнет борода-то к оглобле.
– Изыди сатана! – осеняя его крестным знамением, рявкнул, сидящий рядом с митрополитом дьяк.
– Охолонись непутевый! – уже грозно ответил молодец. Поднял коня на дыбы, показав песью голову с высунутым языком. Крикнул, – Скачите в Слободу. Доложите Государю. Митрополит пожаловал со всем вороньем.
– Со всем ворьем, говоришь Малюта? – со смехом переспросил похожий на него, как две капли воды дружинник.
– Со всем, – поддержал его дозорный, – Гони Васька, царь ленивых не любит.
К челобитчикам прибыли приставы, как к иноземным гостям. Взяли в круг и препроводили в новый теремной дворец. У входа их уже поджидали знакомые им псари, распахнувшие двери в царевы палаты, больше напоминавшие братскую трапезную в монастыре.
Иван сидел на невысоком троне в одеянии игумена, скорее Великого Мастера братской общины. Длинные волосы рассыпались по черному кафтану. На голове, чуть набекрень сидела высокая казацкая шапка, как у старых ордынских гетманов. Ноги, обутые в красные сапоги из тонкой юфти стояли на скамеечке. На боку, на наборном поясе, висела казацкая сабля.
– Пошто пришли? – спросил лениво.
– Челом бьем. Не оставь родимый овец своих, – униженно заголосил митрополит и хитро подмигнул Ивану.
– Я от вас ушел, – коротко ответил царь, про себя подумав, – Тонко игру ведет Афанасий, и кто бы подумать мог, что талант в нем такой. Ведь простой брат из монастыря Чудова.
– Вернись не держи зла на неразумных детей своих, – опять запричитал челобитчик.
– Возвращайся отец в град Москву. Волю свою объявлю позже. На все ли согласны? – Иван тоже хитро подмигнул.
– На все заступник наш! Только не бросай чад своих на растерзание волкам злым, сребролюбым и брюхатым от корысти, – посольство выползло задом наперед, так и не встав с колен.
– А вы оба-два задержитесь, – Иван посохом тыкнул в псарей, что стояли у створок двери, – Посмотрим, что за птицы, – под нос себе буркнул он, – Раз вас Лучезарная жалует.
Дверь с треском распахнулась в палату скорым шагом вошла Малка, одетая в платье ключницы, как будто услышав, что кто-то подумал о ней. Быстро бросила взгляд на Ивана цыкнула в сторону дружинников:
– Брысь под лавку. Быстро! – повернулась к царю, – Что ел, пил? Что!?
– Яблочко моченое, – удивленно ответил он.
– Микулица!!! – не таясь, переходя на визг, крикнула Малка. Спохватилась. Повторила спокойней, но громче, – Бомелий!!! – повернулась к Угрюмам, – Откуда яблочко?!!
– Хрен его знает…
– На собственных поясах удушу, волки!!! – завизжала опять, – Бомелий!!!
– Здесь я, – вынося дубовую дверь плечом и вваливаясь в палату, пробасил он.
– Ну! Гляди!! – она тыкнула пальцем в царя.
Микулица подскочил к Ивану, открыл рот, оттянул веко, выдохнул, как плюнул:
– Яд!!!
– Лечи!!! – коротко и теперь спокойно сказала Малка, – А вы мне его, отравителя этого, из-под земли…поняли Угрюмы, – но волосы на ее голове зашевелились, словно медные змеи. Волкодлаков как ветром выдуло.
Яд вышел из нутра, гонимый травками, зельями и отварами. Вышел, унося черноту волос и розовый цвет щек. Богатырский организм сдюжил. К вечеру, царь престал харкать кровью и желчью, испил отвар, что поднесла ему Малка, и впал в забытье.
– Оклемался, – устало сказал Микулица, – Глядишь, поживет еще.
– Пусть спит. Завтра день трудный. Теперь нам не до прохлаждений и пуховых перин. Теперь мы Русь на правеж ставить будем, – она откинулась на подушки, – Завтра надо будет этих ребят позвать, что я сегодня от Ивана шуганула. Хорошие ребята, – она зевнула во весь рот, – Ты побратим поглянь тут, я сосну маленько, завтра денек будет еще тот.
Завтра началось с восходом солнца, даже не восходом, а с первым лучом, осторожно прыснувшим в черное еще небо. Малка протерла глаза, когда в дверь уже настойчиво стучал гонец.
– Чего тебе родимый? Не видишь, что ль спит государь? – Микулица говорил ласково, но его пудовые кулаки уже готовы были все объяснить гонцу.
– Вот нет Угрюмов и укоротить некому, – Малка накинула цветную шаль и выскользнула в сени, – Чего грохочешь? Говори!
– Я с Рязани гонец, – как будто это говорило обо всем, бухнул тот.
– Ну что? Сгорела Рязань что ли? Али Олег Рязанский из гроба встал? Что случилось-то? Отдышись. Водички попей, – она протянула ковш, – Говори, я ключница царева. Проснется царь, от меня первой все узнает.
– У Рязани был Девлет-Гирей! – переводя дух, выпалил гонец.
– Был? А сейчас где?
– Не знаю, – оторопел гонец.
– Ты по порядку говори, малец. Тебя ж не гонит никто, – гонец обстоятельно поведал красавице ключнице все.
Иван проснулся, как с того света вернулся. Улыбнулся ласковому лучику солнца, пробившемуся через ставни и гладившему его по серой щеке. Попросил взвару медового на лесной ягоде морошке. Выпил ковш, почувствовал, что живой, повернулся на подушке. У изголовья сидел Бомелий, помешивал что-то в большой ендове, глянул на него, улыбнулся, то же, как лучик пробежал. В углу под образами сидела Малка. Как она так садиться умела, царь все время не мог разгадать. Солнечный свет, падавший из-за ставни, нимбом окружал ее рыжую голову, создавая видимость святого свечения над ней.
– С добрым утречком царь-надежа! – она протянула ему ржаной сухарик.
– На вот, похрусти. Окромя этого в твое нутро пока ничего совать не надо. А для радости тебе, новость расскажу, что гонец из Рязани припер.
– Говори, говори. Заступница моя. Берегиня, – Иван попытался сесть. Микулица подсунул ему подушку под спину.
– Ну, так вот, – как будто она продолжала долгий рассказ, начала ведунья.
– Сродственник наш Девлет-Гирей, кинжал раздора получив, ума не прибавил, а повелся на подкуп польской шляхты и изменника Андрюшки Курбского. Ты лежи, лежи, – остановила она царя, пытавшегося поднять руку, – Повелся на подкуп, поднял крымскую орду и бросил ее на Рязань.
– А там ведь и дружины нет, – слабым голосом то ли спрашивая, то ли сожалея, сказал Иван.
– Зато там Жанна с Данилой, да со своей малой дружиной, что из берсерков и вравроний набрана, на беду его пробегали, – вела рассказ дальше волховиня, – Они значит, в детинце заперлись, народ посадский туда собрав, вооружили их кое-как, взломав склады оружейные. Потом Данила напомнил рязанцам, что на гербе у их града, князь, что ни разу врагу спину не показывал. Крымцы на приступ пошли, за поживой легкой…. Хотела бы я знать, кто им донес, что в Рязани дружины нет? – задумчиво, вслух сказала она, как бы самой себе, качнула головой, стряхивая мысль, – А Данила открыл ворота главные и со всей своей ратью малой покрошил татар в мелкое крошево. Кто ж из них ожидал здесь медвежьи шкуры да секиры увидеть. Они стрекача дали еще до сшибки, как только боевой клич берсерков, да валькирий услыхали. А уж когда Жанна со своей секирой, да в окружении двух своих оруженосцев в гущу боя врезалась, им как пятки салом намазали. Одно только жаль, что она Девлет-Гирея не достала,…но это впереди. Вот такие новости ноне. А ты пей отвар. Скоро на Москву поедем. Пойду хабар собирать, да дружину отбирать. Жди, скоро твоих цуциков приведу, так что прихорашивайся.
– Каких таких цуциков? – удивился Иван.
– Да тех, с какими ты разговор затеял перед приходом моим. Псарей молодых.
Угрюмы тем временем серыми волками рыскали по Москве. Встретились с такими же, как они, серыми тенями, перебросились словом и помчались дальше, под испуганный вой дворовых псов. Кольцо теней все плотнее смыкалось вкруг двора князя Старицкого, что на Бору.
В Слободе же в опочивальню Ивана Васильевича были вызваны дружинники, на коих указал пронырливый служка, какого – то серо-землистого цвета, невесть откеда взявшийся и невесть куда пропавший тут же.
Они вошли, чуть грубовато ткнутые в спину древками топориков царских рынд, на время вместо Угрюмов вставших у двери в царские палаты.
– Ну, проходите, молодцы, – миролюбиво сказал лекарь Бомелий, сидящий у царевой кровати, – Чего топчетесь в дверях.
– Проходьте, проходьте, – раздалось с кровати, – Усаживать не буду. Не по чину.
– Не по Сеньке шапка, – весело добавил лекарь, и дружинники рассмотрели, что он совсем не стар и немощен, как говаривала молва, а совсем даже наоборот дюжий мужик, кровь с молоком.
– Рассказывайте, что вы за птицы такие? – государь привстал на подушке.
– Можно? – первым оправился шустрый псарь с лихим чубом.
– Валяй, – разрешил царь.
– Я Малюта Скуратов-Станищев из захудалого Мещерского рода. Батька мой Лукьян Скурат службу нес при Ростовских князьях в малой дружине. Я же определился на службу при дворе, когда для кабардинской княжны челядь охранную набирали. Вот тогда и подался в псари…
– Врет все государь, – прервал его тихий девичий голос, – Врет все, – из темного угла вышла уже знакомая псарям ключница, ка