– Расскажи нам, Неистовый наш, что там у вас твориться? – дождавшись, когда гость утолит голод и жажду и, разливая по бокалам красное вино, сказала она.
– Я так думаю, что вы обо всем знаете, но так в деталях уточню, – отхлебнув изрядный глоток, ответил Роллан.
– Сначала. Каким ветром, какими судьбами? – прямо спросил Микулица.
– Устал, – коротко ответил гость, – Устал и хочу к Раймону…или лучше к Старцу. Костры сердце опалили, – Малка понимающе сжала ему руку. Он допил бокал, налил новый, – Слушайте братья…и сестры.
Роллан неторопливо повел рассказ.
– То, что, назовем это заговор, так вот, то, что заговор против Империи зрел давно было секретом разве только что для полных недоумков. Шила в мешке не утаишь.
– Это поэтому ты орден Иисуса – иезуитов своих создал? – встрял Микулица.
– И это тоже, – невозмутимо ответил Роллан, – Заговор короче зрел, зрел и созрел. Реформация, по сути, есть восстание народов диких и воинской касты разжиревшей на горбу этих народов, против господства Империи. В энтом случае восстание сие с двух рук рубилось. Супротив власти центральной – Ордынской скажем и супротив власти духовной. Не нравилось местным царькам и под Израилем ходит и под Иудеей. Много чего не нравилось. Догляд имперский не нравился, дань – десятина не нравилась. Ордена и братские общины поперек горла. Отчет за самоуправство и…короче самому по себе жить проще. Кажный прыщ себя горой возомнил, кажна кочка. Кажная лягушка до размеров вола надуться решила, – он опять отхлебнул из бокала.
– Реформация это что и отколь ноги растут? – опять вставился Микулица.
– Тогда начнем от Ноя, – Роллан устроился на подушках полулежа, по старой Иерусалимской привычке, – Реформация – преобразование, исправление по-книжному. Изменение по-простому. Им надо было изменить порядок вещей, порядок власти. Во всем…
– И в вере? – коротко спросила Жанна.
– И в вере. Вот мы тут с вами все изгои. За исключением сестер, – он галантно раскланялся в сторону дам, – Потому, как из общества ушли в свой мир. Опричь общества живем. А те решили опричь веры старой, единой жить, из веры отшатнулись. Изуверились, как они говорили, от того и изуверы они. Решили себе новые веры сделать, потому и назвали их религии, Опять же из объединенной веры, единой, решили переобъединить. Из Лиги – Собора общего, религу сделать. Такие любители появились все перелопатить и перелицевать, – он поудобней подложил подушку под спину, – Вернемся к нашим баранам. К истокам что ли.
– Попробуй, – тоже откидываясь на персидских подушках, сказала Малка.
– Недовольство в закатных уделах бурлило давно, время, от времени вырываясь наружу, то бунтом против братьев храмовников, то чумным бунтом, то каким-нибудь самозваным герцогом, поднявшим знамя неповиновения. Однако все это носило локальный характер бури в стакане воды. Лет сто, сто пятьдесят назад, правда, супротив Иудеи, против чистых резко поднялись во многих землях. Ну и, в общем-то, я согласен, жрецы тогда утомили всех, своей безгрешностью и искуплением. Да вы сами помните, как альбигойцев, катаров, богомилов и всех просветленных бить начали повсеместно. Я, конечно же, на их стороне, но уж больно они себя выше всех ставить начали. Почти что с Совершенными сравниться решили.
– Они кстати и называть себя начали Совершенные, – поддакнул Микулица, – Но то, когда ж было. Забыли все уже давно.
– Но и здесь-то первая искорка вспыхнула по тому же поводу, – Роллан поискал глазами кувшин, нашел, налил, – Очередные особо правильные, которые назвали себя Чашниками, в честь того, что только они имеют право на Святой Грааль, начали опять всех учить уму-разуму. Вроде все полыхнуло и прогорело, но видать огонь под торфяники ушел и начал там, в глубине обнищавшего воинского клана тлеть. И то, правда: войны нет, грабить не дают. Как жить им ордынцам?
– И где полыхнуло? – теперь уже спросила Жанна.
– Да в полабских землях. Там атаманы ордынские – гаупманы собрали некий круг по старым казачьим законам от трех уделов. Своему верховному гетману дали полный отлуп, и пошли за правдой маткой к местному главному по вере – церковному князю. Однако большинство еще империю чтило. Горожане – эти бараны безмозглые еще своего пастыря не нашли, а доблестное рыцарство занималось грабежом и надуванием щек перед грязными прачками, коих они держали за благородных дам.
– Да ты брат Роллан, остался прежним. Тебе на язычок не попадайся, – бросила Малка.
– Да уж, я не добряк, – согласился инквизитор, – Малое войско это побурчало, попетушилось, всем надоело и его скрутили в одночасье прямо в замке его самозваного командира, где его самого при штурме ранили смертельно. Все утихло, но за это время к гнилой и шалой этой братии подвязались самые прохвосты. Торгаши и жиды. Они-то и влили новое вино в старые меха. Кстати Малка у тебя вино кончилось, – он перевернул пустой кувшин.
– Рядом второй стоит. Только там белое. А вон в маленьком – это то, чем Микулица светильники заправляет…
– Я, Сиятельная, масло не пью…
– А это не масло. Глотни для пробы, – со сдавленным смешком ответила игуменья.
– Тьфу ты холера вас задери, – сдавлено ответил рыцарь, отхлебнув из маленького штофа, – Вы тут, чем православный народ травите? Однако в башку бьет. Вот ты, книжная твоя душа, чего ты тут в подвалах творишь!
– Это вода огненная, – с улыбкой ответил Микулица, – Сиятельная твоя, у меня ее, почитай, раз в три дня берет. Говорит, что книги листает по вечерам, а сдается мне, она ее пьет.
– Типун тебе на язык пустомеля, – не скрываясь, со смехом отмахнулась Малка, – У меня вин да медов полон погреб. А энту водичку я тем даю, кому язык развязать надо…Тебе дала, вижу, что вином себя глушишь. Пожар сердца тушишь. Этим сразу зальешь. Говори дале.
– Нашлись у городского быдла свои вожди. Мартин Лотарь, да Кальвин, да Цвингли, да Меланхтон. Все из торговой братии. Надо правду сказать учили их всех в монастырях. Проморгала братия змеюк на груди своей. Вот они и подняли знамя протеста. Против империи, мол, мы. Против власти единой. Всяк, мол, кулик свое болото хвалит. Наместники рванули власть – всяк под себя и, всяк под себя, решили веру кроить. Отсюда и реформация, перекройка власти и веры.
– Так ты хочешь сказать, что эти торговые ребятки подняли все западные уделы в бунт и поставили всех на уши, – Микулица почесал затылок.
– Так и было. Все поднялись как медведь шатун зимой, и начали крушить все вокруг. Наместникам до власти добраться, попам до веры, торгашам до денег, горожанам и народу до свободы и, пошла гулять губерния. Вал пожара этого покатился с Полабской земли. Захлестнул Свейские земли, Острийские, Прибалтийские, Франкские, Лотарингские, проник в Швейцарские кантоны и на остров – в Англию и Шотландию. Поэтому я и создал военный орден, гвардию против них. Ныне был большой Собор, и против их пала пустят встречный пал,…а я устал. Опалил крылья на кострах, – он повернулся к Малке, – Как ты вещая и предсказывала.
– А как там Раймон наш. Не встречал? – неожиданно спросил Данила, – Он мужик ухватистый и надежный был.
– Почему был, дядька? Он и есть, – поправил его Роллан.
– Дак от твоих имен этих сурожанских голова трещит. Как Раймон там? Не ответил ты, – Данила говорил тяжело.
– Видишь ли, случилась у него незадача. Вы все Сибиллу помните? – он обвел всех пронзительным взглядом.
– Как не помнить, – ответила за всех хозяйка, – Она ноне в гареме у Солимана Великолепного обретается, под именем Роксалана. Такая, то ли правительница, то ли любимая жена, то ли постельный советчик.
– Значит, знаете, – подвел итог рассказчик, – Вот ей кто-то, чего-то пообещал. Чего сам не знаю. Денег у нее не меряно. Дар прорицания – равных нет. Красоты – так одна из лучших. По постельной части – мастерица, даже нет, не так – Мастер. Короче, нашли к ее сердцу дорожку. Струнку тонкую. Для меня женская душа – загадка, – он посмотрел на Жанну и Малку.
– Пусть такой и остается, – отбила Жанна, – И что Сибилла?
– Она насвистела в уши Солиману. Она это умеет – поучиться многим. Насвистела, что он гроза морей, что его пираты лучшие морские волки и что братья госпитальеры крадут его славу и что-то там еще…не суть. Тот снарядил флот и бросил его на Мальту.
– На Волшебный остров? На остров Раймона? Где эта коза…толстозадая в садах хвостом мела? – Малка аж задохнулась от возмущения, – Она совсем опьянела от любовных утех? Или, наоборот, к ней теперь в Сераль кроме евнухов не ходит никто?
– Это вам дамам виднее, – укусил Роллан, – От чего вы такие выкрутасы делаете. От воздержания или пресыщения. Но флот пошел к берегам Мальты, собрав вокруг себя все отребье Средиземного моря, желающего поквитаться с госпитальерами за то, что те им разбоя на морских дорогах не давали.
– А Раймон? – гнул свое Данила.
– Раймон примчался, взял на себя оборону своего замка Святого Ангела, а Замок Святого Эльма попросил оборонять Старца.
– И они их разделали под орех?! – то ли спрашивая, то ли утверждая, закончил Данила.
– Да! Под орех! Тридцать шесть дней держался Старец в замке Святого Эльма. Разнес в клочья всех высадившихся на берег джентльменов удачи во главе с самим Мустафой, помог оставшимся четверым рыцарям переплыть бухту и уйти в замок Святого Ангела. Там Великий Магистр Валет, за спиной которого стоял Раймон, выдержал осаду и заставил отступить янычар.
– Значит все великолепные сады Раймона, беседки, фонтаны все пошло прахом? Нет теперь Волшебного острова? – с сожалением спросила Жанна, вспоминая свое детство и Эолову арфу в беседке над морем.
– Все пошло прахом. Раймон ушел к Старцу, куда-то за цепь заснеженных поднебесных вершин. В последний приют, что готовит Саббах для нас всех. Туда, куда держу путь и я. Вот так! – он опять наполнил кубок вином.
– А мне все-таки интересно, кто же и чего обещал Сибилле, так, что она голову потеряла? – Малка взяла персик, задумчиво откусила, – Ты брат Роллан совсем со всеми своими ниточки порвал, али так, еще держишь, что про запас? Про черный день? – в глазах ее мелькнули хитринки.