– Пришла, что ли? – встретил ее шепот пустоты. Малка опешила. Но звериное зрение ее теперь разглядело слившуюся с каменной стеной серую тень.
– Пришла. Привет, – таким же шелестом ответила она. Тень с удивлением посмотрела на нее, отметив, что теперь она явно выше в иерархии Совершенных их старого хозяина Роллана.
– Я тебе нужна? – прошелестела тень.
– Вы мне все нужны. Будьте готовы! – тень пропала, но Малка чуяла, что она здесь.
Иван тоже всей кожей почувствовал, что в подвале, что-то изменилось, он только не мог понять – что. Он откашлялся и собрался задать последний раз вопрос этому колдуну, почему тот изменил ему. И, если не получит ответа, дать приказ пытать его, а потом живьем зажарить в этой клетке. В этот момент в ухо влился шепот.
– Звезды говорят, Грозный царь, – он узнал голос своей ключницы, пропавшей еще летом прошлого года. Иван вскинул голову. Никого не было, а шепот лился в ухо, – Звезды говорят, что в году этом московскому царю придет смерть!
– Кто это? – вскочил Иван, – Кто говорит?!
– Я говорю! – сквозь подвал от стены до стены проследовала фигура женщины в черно-сером платье со стальной косой на плече.
– Смерть!!! – в ужасе выдохнул Иван.
– Спасибо сестрица, – шепнула Малка.
– Малка, Малка!!! Здесь ли ты? – как за соломинку ухватился Иван за знакомый шепот.
– Я тебе не нужна, – шепот стал громче, – У тебя советников вокруг, как мух вокруг навоза.
– Ты мне всегда нужна! – вскричал царь.
– Клянись делать то, что я скажу!
– Клянусь! Всеми Богами клянусь. Пусть не иметь мне потом прощения и покоя! – он обернулся. За спиной его стояла Малка в платье ключницы. Только взгляд ее стал пронзительным и всепоглощающим, да под рыжей косой в темноте подвала светился молодой месяц.
Наутро невесть откуда взявшиеся опричники во главе с Годуновым, Щелкаловым и Сабуровым вязали Колычевых и всю их родню. Ломали руки Умному и Тулупову, гнули шею Юрьеву. Очередной заговор схарьевцев вместях с новгородской торговой братией рухнул. Второе новгородское изменное дело разрасталось, собирая кровавую жатву.
Царь вышел на красное крыльцо Кремлевского двора, всмотрелся в лица опальных и коротко бросил:
– На кол! – еще раз обернулся, – А Юрьеву голову долой! Это мой последний приказ как самодержца. Остальное дьяк зачтет.
– Я Великий князь…, – громко начал читать дьяк, о том, что Иван Васильевич Грозный снимает с себя заботу о земле Русской и возлагает ее на плечи Ордынского хана Саин-Булата, Чингизова потомка и судьи дел неправедных, потому, как честию он всех бояр выше, – …Иван Васильевич прозванием Грозный отрекаются, – закончил дьяк.
На троне государевом Саин-Булат, прозванный так среди ордынцев за разящую как булат мысль и остроту ума, имя носил мирское, а не ханское и прозывался Симеоном Бекбулатовичем. На престол Симеон сел с титулом Великого князя всея Руси. Иван же остался при нем князем Московским, Псковским и Ростовским. В его уделе были Ростов, Псков, Двинский уезд, новгородская Шелонская пятина, Дмитров, Ржев и Зубцов. Своей княжеской резиденцией он выбрал Старицу, куда и отослал сыновей под охраной Сабурова.
Вскорости из Старицы в Кремль гонец принес челобитье.
– Государю великому князю Симиону Бекбулатовичу всеа Руси Иванец Васильев с своими детишками, с Ыванцом, да с Федорцом челом бьют, – начиналось оно так. Далее Иван просил, – Милость показать и разрешить ему перебрать людишек, бояр и дворян, и детей боярских, и дворовых людишек, дабы себе в удел взять.
Удельная армия, создаваемая в Старице Иваном, как две капли воды повторяла кромешников старого, первого порядка, еще Басмановских. Сформированная в Старице, он спешным маршем пришла и рассыпалась по старым же опричным слободам Заниглинья. Затем и сам Иван со всеми своими удельными дворянами перебрался из Старицы на старый Опричный двор супротив Кремля. Послу аглицкому сказал, садясь на трон:
– Посмотри семь венцов еще в нашем владении со скипетром, – но осекся под грозным оком Малки.
– Гордыню в себе усмири, государь. Не то смотри, я усмирю.
Мудрый Саин-Булат смотрел на все это через прищуренные веки, зная все делается не без присмотра Богов.
За год, что сидел татарский хан в Кремле, Иван вычистил из своего окружения всю скверну и отправил на кол всех, кто готовил измену.
Через год, сидя за столом на утренней трапезе, он, как бы невзначай, спросил у Малки:
– Помнишь Лучезарная, – он называл ее по старому, – Ивашка Пересвет писал как-то?
– Пересвет много чего писал, – уклончиво ответила Малка.
– Да нет, я про это, – Иван задумался и заучено выдал, – Надобно возвести правителя высоко, да и пхнуть его в зашею на дол.
– Это ты никак про Саин-Булата? – Малка глянула в затылок Ивана, – Смотри, он ордынский царь. Всколыхнешь всех казаков, да татар, потом эту волну назад не осадишь. Да пора Симеону на покой. Он порядок придержал, бунту воли не дал. Отошли его в Тверь. Он, заодно, и за тверскими присмотрит, – про себя подумала, – Надо бы касимовского царя с его ордой поближе к Кудеяру передвинуть, что-то мне ноне Иван совсем не нравиться. Не тот он, ой не тот, – еще подумала, – Или я не та.
Вечером пришла в подвал к Бомелию, который после клетки железной на свет дневной и не выбирался. Лету свою отослал куда-то, так, что даже службы тайные найти не смогли, сколь не искали.
– Что Микулица, друг сердешный? Что делать будем?
– Будешь! – уточнил чернокнижник, – Ты будешь. Я боле в эти игры не играю. Вот библиотеку до конца соберу, упрячу в тайный схорон. И, прощевай Русь!
– Как так? – опешила Малка.
– Так сестричка дорогая. Я в клетке уже насиделся. Меня в ней еще и зажарить обещались. Ведьм эти выродки в Новгороде пожгли, чего им было и меня не пожечь? Легко! Так что не держи зла на сердце, подаюсь вслед за Жанной. А ты тут одна управляйся.
– Так я ж одна не сдюжу! – плаксиво протянула Малка.
– Сдюжишь. За тобой теперь, почитай, все Боги. Надо будет. Прижмет нужда – сдюжишь. Совсем прижмет, мы все подмогнем. Но в эту игру с паутиной золотой я играть не буду! Все! Отрезал!!! Прощевай! – миролюбиво добавил, – Меня Лета ждет, я ее сто лет не видел.
– Врешь! Сто лет не видел. Ну, лет пять не более, – постаралась свести к шутке волховиня, – Ладно, зла не держу, хотя очень жаль.
– Не держи зла на сердце, – еще раз повторил Микулица, – Сил нет! Прости меня Сумеречная Дева, – он первый раз назвал ее так, – Помни, мы все всегда рядом, – он обнял ее, расцеловал, отвернулся и начал усиленно рыться в своих книгах, так что пыль полетела столбом.
– Микулица, а, Микулица, – голос ее звучал как в детстве в березовой рощице у Суздаля, на старом капище Макоши, – Ты зачем меня бросаешь?
– Я не бросаю, – повернулся к ней монах, – Я передыху прошу. Ты ж сама говорила, что бессмертные не умирают, но болеют тяжко. Так вот, сестренка, сердце жмет и болит…нестерпимо…
– От чего ж так?
– От всего. От жизни этой…от людей, что хуже псов…твои волкодлаки среди них самые человечные…от тебя…
– От меня то что? – она искренне удивилась.
– От того, как ты на глазах преображаешься. Была солнышко в окошке, стала сумрак лесной. Еще чуть-чуть и помраком станешь ночным…
– Не бывать тому! Не бывать тому Микулица!!! Ты ж сам знаешь. Лучше на костер взойду!!!
– Не дай Боги, – он замолчал. Тяжело подумал, – Отпусти. Дай отдышаться. Я с тобой дольше всех держусь. Но ломит в груди. Не стальное там… живое. Извини, если что не так сказал, – он махнул рукой, – Приходи вечером простимся. Ночью уйду.
– Приду, – она повернулась и пошла. С прямой спиной, по которой, казалось, градом катились слезы.
Глава 2На страже портала
Все почести этого мира не стоят одного хорошего друга.
В ясный февральский день в Отрантском проливе при попутном северном ветре, по направлению к Ионическим островам показалась небольшая флотилия под флагами светлейшей Венецианской республики. Капитан, человек бывалый, повиновался старику лет шестидесяти, судя по одеянию и манерам, знатному сеньору. Старый синьор, в свою очередь, повиновался своей спутнице, молоденькой красавице. Капитан был ведущей рукой, несущегося по гребням волн корабля, синьор Баффо, так звали венецианского сеньора, его сердцем, а красавица с красно-золотыми волосами – душою. Синьор Баффо по повелению светлейшей республики отправлялся губернатором на остров Корфу. Опасность, угрожавшая этому острову требовали назначения губернатором человека храброго, энергичного, решительного, и всеми этими качествами, по мнению венецианской синьории, обладал Баффо.
Старого вояку можно было бы обвинить только в одной слабости – в безмерной любви к единственной дочери… Впрочем, она была не то, чтобы бы его дочь. Известный в Венеции холостяк и женоненавистник, удочерил ее буквально за год до этого путешествия, чем произвел большой переполох в республике купцов и мореходов. Все знали, что у него в молодости была какая-то романтическая история, после чего он избегал женщин. Как случилось, что этот закаленный в морских сражениях боец, просоленный забортной водой флотоводец, и прожженный в закулисных играх дипломат, принял в свой дом эту прекрасную рыжеволосую нимфу, осталось для всех загадкой. Так же осталось загадкой, откуда она появилась в доме у Большого канала, стоявшего напротив Золотого Дворца. Только сам старик Баффо знал, что в течение десяти лет не было дня, чтобы он не вспоминал об одном странном предсказании.
Десять лет назад, возвращаясь домой с карнавала, он повстречал старуху, которая предрекла, что синьор погибнет в море, а его дочь станет царицей. Он, тогда бездетный холостяк, из всех женщин имевший в своем доме только ключницу, не отличавшуюся ни молодостью, ни красотой, не обратил на ее слова внимания.
Баффо снова увидел старуху через три года, когда в Венеции свирепствовала чума. Болезнь не пощадила жену его близкого друга и он отправился на кладбище высказать ему слова соболезнования. В день похорон Баффо услышал знакомый голос: «Будет царицей». Предсказание старухи в столь скорбный час показалось ему насмешкой. Он приказал схватить колдунью, и сжечь, но та уже исчезла.