После правления Саин-Булата, Иван Грозный построил в Москве особый двор для сыновей своих Ивана и Федора. В службу им были определены думные люди, дьяки и другой народ. В свите царевича Ивана до недавнего времени и служил Борис Годунов. Малка не любила этот двор люто. По многим причинам, но в основном из-за того, что главным боярином и дворецким царевичей был Василий Петрович Яковлев-Захарьин. Соответственно старшим рындой был Протасий Юрьев-Захарьин, троюродный брат царевичей и один из самых ярых схарьевцев. Вторым боярином при наследнике был князь Василий Сицкий. Вторым рындой в свите наследника числился его сын князь Федор Васильевич Сицкий. Он шел с копьем. Оба тоже из схарьевцев.
Борис же занимал совсем невысокую должность. На его долю досталась рогатина, поэтому в нелюбви к схарьевцам он даже опережал Малку.
Совсем недавно Борис Годунов был принят на дворовую службу к государю и получил думный чин кравчего. То была важная придворная должность. Ее занимали молодые люди из числа самых верных и преданных дворовых. За царским столом кравчий ставил кушанья пред государем, предварительно отведав от каждого блюда. Ритуал был древним, но правильным, уж больно много развелось желающих решить проблемы крепкой дозой яда.
В период кромешников должность кравчего исполнял Федор Басманов. Для Жанны за версту знающей о том, что лежит в тарелке с осетром, или чего подлили в пахучую мадеру, должность эта была не в тягость. С этого времени кравчие стали думными людьми наряду с думными дворянами. До Бориса кравчим был сын главы Земской думы князя Ивана Мстиславского. Но не сдюжил, больно страх задавил. Борис же нес службу справно. То ли злоба на Захарьиных и Ситцких была сильнее страха, то ли он действительно страха не ведал, исправно отправляя в рот куски мяса царской трапезы и запивая их добрым глотком вина из царского кубка. Пока Боги его хранили или отравители не отваживались царя на тот свет спровадить.
– Подойдет, этот подойдет, – думала Малка, мерно покачиваясь в такт бегу лошадей.
– Открывай! – теперь стук раздался в дубовые ворота подворья Годуновых.
– Кого там принесло? Хозяева трапезничают! – недружелюбно ответили со двора, даже не приоткрыв вьюшку.
– Значит, придется угощения удвоить, – ехидно заметили с улицы, – Открывай, царский посланец ждет!
– Чего ж раньше молчал? – мигом распахнув тяжелые створки ворот, пробасил сторож, – Милости просим боярыня, – придерживая дверку возка, он протянул руку гостье.
– Где хозяин?
– В трапезной.
– Беги, доложи. Царева ключница приехала. Одна нога здесь, другая там, – она уже всходила на высокое крыльцо.
– Рады, рады лицезреть, – сам Борис встречал ее у порога.
– Веди, угощай, раз от трапезы оторвался. Время к обеду, я с утра по гостям, а во рту ни маковой росинки, – она так и шла не останавливаясь.
– Сей момент, – Борис успевал распахивать двери в последний момент, но все-таки успевал.
– Услужливый черт, и расторопный. Этот и зарежет также расторопно, – подумала Малка, уже входя в трапезную. За столом сидели одни мужики, – Расторопная семейка, – опять подумала она, – Уже успели баб попрятать, – Чегой-то я Малютину сестру не вижу? Да, говорят у тебя и сестра красавица? – она повернулась к Борису, – Али вы, как турки, девок на бабью половину загнали?
– Да нет, они просто душегреи на парадные меняют, раз гостья такая знатная к нам залетела. Сама боярыня Малка, ключница царская. Как тут в грязь лицом ударить?
– Вывернулся угорь скользкий, – с одобрением хмыкнула про себя, – Так угощай тогда! Али без хозяек не знаешь, где что лежит?
– Хлеб да соль! – Борис отодвинул кресло на почетном месте во главе стола, мигнул слугам, мигом подавшим лохань с водой, руки обмыть.
– Дай бог столу этому мир, да изобилие, – Малка села, отломила большой ломоть хлеба, подвинула разваренного осетра, – А вот и хозяйки, – увидев входящих жену и сестру Годунова, сказала она, улыбнувшись, – Садитесь без вас кусок в рот не лезет.
– Здрава будь боярыня, – поздоровалась, давно с ней знакомая, сестра Малюты Скуратова, ныне жена Годунова.
– Здрава будь, – тихо не поднимая глаз, эхом поддержала Ирина Годунова.
– Тиха, тиха, но увертлива и оборотиста, как брат, – заметив живую искру в глазах, прикрытых густыми ресницами, отметила ведунья, – Пошто сестру взаперти держишь? В четырех стенах гноишь?
– Кто ж ее держит! За ней почитай, как за сучкой пол города кобелей бегает, – неожиданно зло ответил Борис. Спохватился, – Так она каждый день, то на Торгу, то в Занеглинье в Охотном Ряду. Любит она места торговые.
– Не любит сестру-то? – отметила Малка. Оглядела повнимательней молодицу, опять отметила, – Все при ней. Статью вышла не хуже Марьи Нагой, а умом так гляди еще и фору даст родному брату. То, что глаз не поднимает, так прячет глаза. И правильно. Глаза они зеркало души, нечего их всем нараспашку держать! А подай-ка ты мне девица меду крепкого, с мороза, что-то застыла малость. Знатен мороз! – громко попросила девушку.
– На здоровьечко, – Ирина как пава проплыла вдоль стола и с поклоном подала ендову с медом, – Ничего идет, справно, – Малка выпила мед, вытерла губы платочком, – Благодарствую хозяева. Пора и честь знать. Да! – хлопнула себя по лбу.
– Я ж по делу к вам. Ты Борис готовься. Государь женится. Жена твоя завтра поедет сватать невесту в дом бояр Нагих…
– Марью что ль? – ахнула Мария Скуратова.
– Ее, так что готовься. А ты сам будешь дружкой от нее. От невесты, то бишь. Понял все? Чего сидишь столбом?
– Не по чину жене моей царской свахой быть, а мне дружкой царевым! – честно выпалил Годунов.
– А первой свахой я сама поеду, – ухмыльнулась Малка, – Она второй. Да и ты вторым служкой. Первым Бельский Богдан, брат ее, – она кивнула на жену Годунова, – Ему по чину он Рюрикович. А третьим Шуйский Васька,…а посаженным отцом у государя – сын его Федор – она задумалась о том, что она увидела, про себя добавила, – Все цари престола русского пред одним алтарем. Тут тебе и Иван Васильевич Грозный, и сын его Федор Иванович – будущий царь и его жена Ирина – царица, и даже Борис Годунов и Васька Шуйский – смутные цари. Более такого не будет, – вслух спросила, – Поняли все?
– Да боярыня. За тобой завтра заехать или тебя ждать?
– Сама приеду! – пошла к выходу. Опять остановилась, вспомнив что-то.
– Послезавтра невесту в баню поведу осмотреть, ты сваха со мной. Да еще Ирину прихвати, хочу ее тоже осмотреть, что за невеста у царевича Федора будет, – она сказала об этом, как о давно обсужденном и решенном вопросе.
– Ах! – раздался тихий вскрик, и Ирина упала, обомлев.
– Поднимите и скажите. Это последний скомороший спектакль при мне! Впредь буду по щекам хлестам, не в чувство приводя, а дабы дурь отбить. Невесту царевича, – повернулась она к Скуратовой-Годуновой, – С собой, ко мне в баню! Все! Радуйтесь! Мне медку твоего пахучего пришли и бок осетровый. Понравились, – она повернулась, кивнула своим, что бы взяли опашень, и, не одеваясь, вышла на двор и, прыгнув в возок, погнала к себе в терем.
В бане Малка сама парила обеих молодок: Марью Нагую и Ирину Годунову. Рассмотрела со всех сторон, осталась довольна. Потом послала Жриц Забвения, те вышли, одобрили, подтвердили, что обе еще курочки не топтаные, хотя и не бутоны уже. Пошептались, сказали, что Ирина годится для куражу, а Марья токмо детей рожать.
Обе свадьбы отпраздновали вместе. Точнее одна за другой. В первый день – Ивана да Марьи. Во второй – Федора и Ирины. Гулял весь двор.
– Вот и породнили опять Сабуровых и Годуновых с Рюриковичами, – сидела в дальнем углу свадебного стола Малка, – Вот будет теперь у государя венчанная жена. Пусть родит ему маленького наследника. Знаю я почему, да не хочу праздник себе портить. Гарем пора гнать в шею. Кого куда, – она покосилась на скомороха трущегося рядом, – Чего сказать хочешь?
– Да нет госпожа, гуляй. Нет пока новостей ни хороших, ни плохих, – он ударил в бубен и покатился в центр палат.
– И то хорошо, – Малка опять обвела всех взглядом, – Все цари здесь…и царица, – встретилась глазами с Ириной, улыбнулась одобряюще, – Для куражу, – вспомнила слова жриц, – Вот и заберу потом в монастырь, будет Жрицей Забвения.
Пир шел своим чередом. Последний пир последних Рюриковичей на Мономаховом троне. Дальше будут одни тризны.
– Уйдут потомки Андрея Боголюбского и я, берегиня рода их, свободна! – неожиданно с радостью подумала Малка. Встала, выйдя из тени, подняла бокал красного, как кровь, вина, – Долгие лета государю нашему Ивану Васильевичу и царице его Марье!!!
Глава 4Стефан Баторий
Судьбу считают слепой главным образом те, кому она не дарует удачи.
Анна Ягеллонка, последняя из рода Ягеллонов, правящих на землях Полонии еще со времен Дмитрия Донского, ехала в Краков в тяжелом раздумье. Земли Литовские и Полонские слились в одно королевство – речь Посполитую, но все равно пропитались насквозь гнилью протеста и реформации. Генрих Ангел, Анжуйский, как зовут его галлы, сидевший на троне ее предков по новым законам, выбранный этой расфуфыренной шляхтой, бежал к себе в Париж, под юбку своей мамки Екатерины Медичи. Да и чего ждать от отпрыска торгашей из Флоренции. Только одно и мог, что кричать тосты за столом вместе с избравшими его воеводами. Королевство трещало по швам. Она понимала, что не старой тетке, разменявшей полвека жизни, наводить порядок в стране разобщенной драками между шляхтой, разграбляемой разбойничьими шайками, молящейся неизвестно каким богам и неизвестно в каких соборах, и живущей по неизвестно каким законам. Дума ее была тяжкой. Она готова была завернуть к старым капищам и молится старым богам, но она давно забыла даже их имена. Помнила только, что самой ей дали имя «благодать», в честь Матери-Земли, но об этом забыли уже все. На подъезде к Кракову она все-таки приказала вознице повернуть на старую лесную дорогу, когда-то ведущую к старой Ромове, где горел знич в честь самой Богородицы.