Карета остановилась на поляне. Анна вышла в высокую зеленую траву, оперлась об руку старого слуги и просительно заглянула ему в глаза.
– Госпожа, идите в конец поляны, там заросшая тропинка, она приведет к столетнему дубу. Там и была Ромова, – слуга показал рукой.
Ягеллонка выпрямила спину и пошла, поддерживая рукой тяжелое парчовое платье, так, как она ходила по дворцовым паркетам. Действительно в конце поляны, можно было едва различить тропинку, ведущую в дубраву. Она смело нырнула под низко опущенные ветви деревьев и вышла к дубу. Тишина не нарушалась даже пением птиц, в воздухе стоял какой-то тонкий звон, как будто от натянутой струны вот-вот готовой порваться. Скорее уже порвавшейся, и, в последнее мгновение, издавшей этот звон. Старая принцесса, она до сих пор была принцессой, направилась к дубу и прижалась щекой к его шероховатой коре. Она не ждала милости богов, да и не верила, что кто-то еще обитает на этом давно заброшенном капище.
– Ты что-то ждешь от Богов? Или хочешь им поведать свою печаль? – вопрос застал ее врасплох. Она приоткрыла глаза. Пред ней стояла девушка в зеленом хитоне.
– Да я хочу поделиться своей печалью, – просто сказала она, – А кто ты?
– Я Малка, Жрица Артемиды. Меня к тебе прислали те, кого ты забыла, но кто помнит тебя, – ответила ведунья.
– Видишь ли Малка…
– Я знаю, – прервала ее Жрица, – Тебе нужен совет. Ты готова его принять?
– Да.
– Даже если он будет тебе не по нраву?
– Да.
– Тогда слушай. В Семиградье живет старый княжеский род. Настолько старый, что даже имя его восходит к ханам Великой Орды. Это род Батори…
– Это волчий род! – с испугом прервала Анна, – У них даже на гербе волчьи клыки. Они не люди, они нежить. Волкодлаки они! Я знаю этот род. Сто лет назад воевода этого рода дружил с князем Дракулой, и они вместе водили по полям и лесам свои страшные непобедимые дружины. Не знаю, но может этот Батори, как и его побратим тоже питался кровью. А может он, как и его напарник получил дар превращаться в волка и стал волкодлаком, страшным и бессмертным. Поэтому и нарисовал на гербе волчью пасть. Хорошая парочка вурдалак и волкодлак. Зачем ты вспомнила об этом роде?
– Да, на гербе Батори волчья пасть. Да, может быть он и нежить. Но помнишь ли ты, когда с Западной Ойкумены на ваши земли накатывала волна Черной Смерти и Великого Мора, не нежить ли во главе со Спасителем из Нави пошла им навстречу и грудью заслонила вас? – голос волховини крепчал, – Не они ли, ведомые Иисусом Навином, спасли ваши города и нивы от неминучего истребления. Ты помнишь это?
– Помню! – с вызовом ответила принцесса, – Ягеллоны не забывают ничего!
– Может быть, пришло то время, когда тебе придется позвать на помощь нежить!
– Бесов!! Никогда!!! – во взгляде Анна сверкнула решимость.
– Тогда Боги бессильны, – жрица понизила голос.
– Ты мне предлагаешь позвать бесов? Ты посланница Богов?!
– Ты забыла этих Богов. Ты забыла, что среди нас нет плохих и хороших. Нет святых и бесов! Может, ты и меня назовешь ведьмой! – голос опять окреп.
– Да! Ты ведьма! Ты не от Богов, ты из преисподней!!! Ты хочешь увлечь меня в гиену огненную!!! – Ягеллонка отшатнулась от нее, закрывшись рукой.
– Успокойся, – раздался рядом тихий голос, – Успокойся Анна. Малка это мой посланец, – к ним шла Артемида в красном плаще поверх зеленого хитона, такого же, как у ее посланницы. Сомнений в том, что это Богородица просто быть не могло. Нимб вокруг ее головы и склонившиеся пред ней в поклоне деревья и кусты подтверждали это, – слушай ее. Она не просто моя посланница, она одна из нас, – Богородица пропала.
– Слушаю Сумеречная Дева, – Анна не знала, как у нее вырвалось такое имя той, которая стояла пред ней, но она назвала ее именно так.
– В Семиградье есть род Батори, – спокойно начала Дева сначала, – Один из этого рода Стефан правит Семиградьем. Трансильванией, как называют ее в ваших землях. Он верный слуга султану. Как впрочем, и владыки Остирии, Угорщины и Румелии. Султан пока стоит на своих землях незыблемо и его не коснулись тлен и гниение, несомые новыми ветрами с заката. Ты призовешь его в ваше королевство. Не сама, а через своих напыщенных петухов, зовущих себя сеймом. Призовешь, чтобы обуздать бунт и измену. Помни только одно. Он прольет нимало крови и нимало кого посадит на кол. И еще помни, он приведет за собой нежить. Если ты готова, скажи «да», и в памяти твоей останется наша встреча. Если нет,…ты все забудешь, кроме запаха цветов и шершавой коры святого дуба исполина. Я не тороплю.
– Да! – коротко и резко, ни минуты не колебавшись, ответила Анна, – Да, я Ягеллонка и последний отпрыск великого рода, который несет ответственность за судьбу этой земли! Да!!! – твердо еще раз сказала она.
– До свидания королева речи Посполитой, – жрица отступила в зелень леса, и ее хитон слился с кронами деревьев, – В гербе своем вспомнишь эту встречу, – прошелестел дуб.
В Семиградье полетели послы шляхетского сейма с приглашением трансильванскому князю Стефану Баторию на трон королевства Польши и Литвы.
Он пришел по зову. Пришел во главе своих угорских дружин. Каждый воин в них отличался тем, что на боку его висела кривая сабля, которую ему подарил лично Стефан, и которые ковались в его кузнях, как говорили на адском пламени раздутом самим Дракулой. Сабли эти не знали себе в сече равных, разрубая любые доспехи и брони. Спутать их с чем-то другим было нельзя. По всему клинку вился узорчатый орнамент, резной либо травленый и инкрустированный золотом. На орнаменте были погрудное изображение самого Стефана Батория, герб его рода «Вилче Клык» и надписи. С одной стороны – «Стефан Баторий, Божией милостью Король Польский, князь Прусский». Может, это и задевало честь шляхты, еще не выбравшей его королем, но на другой стороне клинка вилась надпись Genoa, Genova, Frangia, Frigia. И каждый прочитавший тут же вспоминал об несгибаемых дружинах генуэзцев, гвардии швейцарцев, франкских копьеносцах и фригийских всадниках в своих неизменных колпаках, державших в страхе все земли и называвших себя Мешех. А еще говорили, что тот, кто получил баторовку, так называли, по имени вождя, свою саблю воины Батория, давал на ней клятву, лизнув клинок, так что сталь окрашивалась кровью. Давший же эту кровную клятву, получал от своего воеводы неуязвимость. Поэтому и молчали гордые ляхи, даже прочитав на клинках надпись про польского короля.
Рассыпавшись по улицам Кракова, дружина начала готовиться к свадьбе Стефана с Анной и к сейму, где чванливые польские паны должны были прокричать Батория своим королем. Сам же князь семиградский послал скорым скоком гонцов к казакам на Днепр, зная, что без их казачьих орд он с бунтами и изменами не справится. Не с этими ж зажиревшими городскими ополчениями ему гнуть в бараний рог восставшие медвежьи роды.
Гонцы летели к Днепровским порогам, где на острове Хортица, самому Хоросу посвященному, стояли шатры казацких гетманов. В переметных сумах везли они от Стефана золотописную красную хоругвь, знак того, что чтить воевода внуков Дажьбожих, и их солнечного отца, с наказом и уважением войску из народа ассийского, от которого и победы получены трудом гетманским и кровью казацкой.
В тех сумах лежали бунчуки гетманские, жалованные казацким воеводам, о семи прядей конского волоса и двух серебряных кистях, как у султанских янычар. Отдельно в ларце из дорогого дерева красного, везли гонцы булаву, переданную запорожцам Стефаном Баторием. Так признавал он днепровскую вольницу. Булава представляла собой палицу из орехового дерева длиной в локоть с позолоченным шаром на конце, как солнца лик. Рукоять же вся покрыта была бирюзой, изумрудами, жемчугом. Со стародавних времен никто булаву казакам не дарил, только в те времена, когда они сами себя внуками Бога Солнца чтили.
А еще везли гонцы кроме флага, бунчука и булавы, гербовую печать, литавры и духовые трубы, напоминая казакам, как предки их Ярхан брали. На печати той вырезано было рядом с казаком на кургане копье, чтобы те чародеи и волхвы, что на острове живут, поняли, что бережет Стефан древние знания, знает, символом Орды было копье Одина, и возвращает им символ этот, призывая на службу к себе.
Рассмотрели старые волхвы и любомудры дары Баторием присланные и порешили, что надобно казакам новому владетелю Посполитой Речи служить, хотя он и из нежити Навиной, что и видно по всем его дарам. Но и другое видно, рассудили чародеи, что призвали его старые Боги новым верам заслон поставить, дабы не пустить их на земли, где Священную Чашу укрыть Совершенные пытаются. Быть по сему, так решили старейшины, так и прокричали на казацком круге посреди острова, Солнечному богу посвященного.
Стефан Баторий короновался в Кракове на следующий день после свадьбы с Анной Ягеллонкой. Короновался и начал собирать войска для похода в Ливонию. А пока подходили дружины, братья иезуиты, Роллановы братья, выискивали, вынюхивали измену, и на костер.
Послы нового Польского короля поскакали в Москву, повезли письмо государю Руси, о том, что бы жить в вечном мире и что войско Стефана выступает ему на подмогу в Ливонские земли. А еще просил Баторий дать его послам опасную грамоту, дабы на всех землях подлунных, во всех Вселенных уделах, был свободный проезд и проход. За Ивана ответила Удельная дума.
– Мы удивились, что господарь ваш не называет нашего господаря царем и великим князем смоленским и полоцким и отчину нашего господаря, землю Лифляндскую, написал в своем титуле, – писал в ответ думный дьяк, – Господарь ваш пришел на королевство Польское с небольшого места, с воеводства Седмиградского, которое подчинено было Угорскому государству; а нашего государя все его братья, великие господари, главные на своих королевствах, называют царем: так вам бы, паны, пригоже было советовать Стефану-королю, чтоб вперед таких дел не начинал, которые к разлитию крови приводят.
Послов не позвали обедать за то, что они не объявили, на вопрос бояр, о родстве Батория, но опасную грамоту дали. Иван же приказал Бельскому в Ливонии непокорные крепости жечь. На замечание Богдана, что король Речи Посполитой идет к ним с подмогой по доброй воле, Иван повелел послать в Краков еще одно письмо.