– Мы с божиею волею отчину свою, Лифляндскую землю, очистили, и ты бы свою досаду отложил. Тебе было в Лифляндскую землю вступаться непригоже, потому что тебя взяли с Седмиградского княжества на Корону Польскую и на Великое княжество Литовское, а не на Лифляндскую землю. О Лифляндской земле с Польшею и Литвою что велось, то делалось до тебя: и тебе было тех дел, которые делались до тебя, перед себя брать непригоже. От нашего похода в Лифляндскую землю наша опасная грамота не порушилась. Неприязни мы тебе никакой не оказали, искали мы своего, а не твоего, Литовского Великого княжества и литовских людей ничем не зацепили. Так ты бы кручину и досаду отложил и послов своих отправлял к нам, не мешкая.
Новое посольство, опять било челом, Иван Васильевичу от имени короля Польского, что затягивать с решением Ливонского вопроса не гоже, и что уже король Мангус начал смотреть в сторону шведов, опасаясь бунтовщиков и изменщиков. Иван уперся в свое.
– Это князья Гедиминовичи, – говорил он, – Были славные великие государи, наши братья, во всей вселенной ведомые, и по коленству нам братья, поэтому Корона Польская и Великое княжество Литовское – наши вотчины, ибо этого княжеского рода не осталось никого, а сестра королевская государству не отчич. Князья и короли польские были в равенстве, в дружбе и любви с князьями Галицкими и другими в украйне, о Седмиградском же государстве нигде не слыхали. Государю вашему, Стефану, в равном братстве с нами быть непригоже, а захочет с нами братства и любви, так он бы нам почет оказал.
– Царь Давид тоже из пастушьего племени был, – вдруг зло шепнула ему в ухо Малка, – Вы ж его по новой вере высоко вознесли. Даже рода свои от колена его Давидова выводите.
– Давида-царя бог избрал, а не люди. Слышите Соломона, духом святым глаголющего: «Горе дому, им же жена обладает, и горе граду, им же мнози обладают», – вслух возразил ей Иван, чем нимало озадачил и послов и ближних бояр своих. Отмахнулся от нее, как от мухи, и приказал писать, – Тебе, соседу, а не брату нашему, Стефану королю в нашей отчине, Лифляндской и Курляндской земле, в наши города, мызы, пристанища морские, острова и во всякие угодья не вступаться, не воевать, городов не заседать, новых городов не ставить, из Лифляндии и Курляндии людей и городов к себе не принимать.
Малка плюнула зло, круто повернулась и вышла в дверь за троном. Тихо свистнула. Рядом, как будто из стены, вышла серая тень.
– Летите к Баторию. Пусть двигает рати в Ливонию. Настал его час, – остановила за плечо пропадавшую тень, – Там при нем кто?
– Там при нем люди Роллановы, братья ордена Святого Иисуса, – шепнул ветерок.
– Пусть и нашему обормоту пришлют, кого поумней. Мне он поперек горла с гонором своим.
– Все исполним госпожа. Будет ему советник и собеседник, – тень пропала.
Рати Батория вступили в Ливонию. А Малка наведалась к его сестре в неприступный замок над отвесной пропастью среди заснеженных пиков Словакии. Чем-то он напомнил ей замок Дракулы, где она была в незапамятные годы. Шагнув во Врата ведунья очутилась прямо в конюшне, откуда дверь вела на широкий замковый двор. Первый кого она окликнула, спросить про хозяйку, оказался бледный высокий человек, одетый во все черное и закутанный в широкополый плащ.
– Ба, какая встреча, – выдохнула Малка, – Сам граф Дракула собственной персоной. Какими судьбами?
– Я то тут почитай дома, – с интересом глядя на гостью, ответил Дракула, но взгляд его потеплел, он узнал Малку, – А вот Солнечная Дева здесь каким ветром?
Как он мог ее забыть. Он помнил ее с той ночи, когда она была в гостях у него в замке. Помнил каждый изгиб ее тела, так им желанного, но так и не полученного. Помнил даже цвет халата прикрывавшего это роскошное тело. За столько лет у него были сотни женщин, но все были лишь тенью этой одной. Тогда она поставила на место его. Посвященного и Совершенного, живущего вечно. Сотни женщин не заменили ее одну. Желанную, но недосягаемую. Сегодня при нем была эта девушка из Нави, хозяйка замка, прихотливой волей судьбы оставленная здесь среди людей, как и весь ее род, еще с великого похода Иисуса Навина, не понятно с какой целью. Но кто знает, как Макошь прядет нить судьбы. Она совсем не соответствовала своему прозвищу Волчица, данному ей темным народом этих гор.
– Песок плохая замена овсу, когда кони голодны, – вслух сказал он, глядя на Малку, – Здравствуй Солнечная дева, – с удовольствием повторил еще раз, катая ее имя на языке.
– Сумеречная Дева, – поправила Малка, заставив графа сразу подобраться, – Да вот, в гости к хозяйке.
– К Эржабет? К моей поклоннице и ученице? Милости просим. Всегда рады видеть у нас посланницу… самой Мараны, – он галантно поклонился, пропуская ее вперед.
– После вас граф, – она не менее галантно раскланялась в ответ.
– Боитесь, что я вам шею перегрызу, – пошутил Дракула.
– Да нет, просто дороги не знаю, – отбила Малка.
Эржабет Батори была достойная ученица Дракулы. При одном упоминании ее имени кровь стыла в жилах, даже у самых отчаянных жителей этих мест. При ее появлении на балу падали в обморок юные девушки и бледнели отважные рыцари. Легенды и сказки, про ее зверства, могли уже поспорить с балладами о самом графе, но он только ухмылялся в седые усы. Тихо рассказывали, что она принимает ванны из крови девственниц, что служанки в ее замке обслуживают гостей голыми даже в лютые зимние холода, застывая с подносами в руках. Добавляли, что она обмазывает медом любительниц сладкого и ставит их перед пасекой или в муравейник, а еще, что она заманивает в свой замок падких до золота бедных девушек из благородных семейств и отдает их волкам, которые являются ее братьями. Дракуле все это было знакомо, про него и про ее деда тоже ходили страшные байки, даже пострашнее этих. При знакомстве же она оказалась невысокой, малокровной девушкой, отдаленно похожей на своего родственника, короля Стефана Батория, с высоким лбом и волевым подбородком. В глазах ее была какая-то неземная грусть и страдание.
– Все переживает, что ее местный люд не любит, – заметил Дракула за вечерней трапезой.
– А чего ее любить-то? Нежить она нежить и есть, – нисколько не смущаясь присутствия хозяйки, отрезала Малка, – Брата ее тоже не любят. Волкодлак. От моих Угрюмов, так вообще шарахаются.
– Тебя ж любят! – тихо и печально вставила Эржабет.
– Так я ж на грани стою. Я ж не нежить! – обернулась к княжне Сумеречная Дева, – Спасибо за угощение. Посмотрела я на вас. Трудно вам жить. Ой, как трудно, …но надо! Доля такая.
– С Богами не спорят, – хором ответили обитатели замка.
Малка вышла из замка пешком помахала его обитателям, провожавшим ее до ворот, чуть прикрыла глаза, увидела суд, Эржабет, кривляку судью в напудренном парике. Услышала его слова.
– Ты есть дикий зверь, Эржбета. Тебе будет оставлено несколько месяцев жизни для мучительной смерти. Ты недостойна дышать свежим воздухом, и созерцать Свет Божий. Посему ты навеки исчезнешь из этого мира. Тени окутают тебя, и будешь ты оплакивать нечестивую жизнь свою. Замуровать ее в ее же собственной спальне, – отдал он приказ и сорвался в крик, – Ведьма! Упырь! Умрешь в своих нечистотах! Задохнешься в своих зловонных испарениях!!!
– Глупый, – подумала Малка, – До чего глупы и жалки людишки. Эту ведьму ждет ее любимый учитель, сам Дракула, которого ваши суды будут судить вечно и приговаривать к смерти… так же вечно. Он не оставит ее одну. Он заберет ее с собой из любой замурованной комнаты и из любой темницы. Смешные люди и смешные суды.
У нее было еще одно дело, ей надо было на Генеральную хунту инквизиции.
Глава 5Инквизиция
Не берись судить других, прежде чем не сочтешь себя в душе достойным занять судейское место.
В затерянном в Кастильских лесах горном замке собралась Супрема – Верховный Совет инквизиции. Само слово «инквизиция» на языке Посвященных означало «розыск». Но это была имперская инквизиция, это был розыск врагов Империи. Малка притулилась в темном углу огромной, величественной залы, колонны которой, поддерживающие стрельчатый потолок, казалось, уходили в небеса. Прислонившись к одной из таких колонн, она стояла, надвинув капюшон серого плаща на самый лоб. Мимоходом отметила, что последнее время предпочитает серые плащи зеленому, и опять же мимоходом сделала вывод, что так легче быть незаметной. Зала наполнялась народом, съезжавшимся на Верховный Совет со всех концов Ойкумены. Это истинно была Вселенская Супрема. Малка поплотнее закуталась в плащ и медленно обвела взглядом огромное каменное поле, раскинувшееся меж этих гигантских колонн, как поле соборов меж стволов священной рощи.
Почти рядом с ней у соседней колонны стояли тихой группкой братья в белых шерстяных подрясниках с наплечниками, сверх которых были накинуты черные рясы с длинными широкими рукавами, перетянутые кожаными поясами. Капюшоны у них были надвинуты на глаза.
– Братья августинцы, – про себя отметила Малка, – Соглядатаи за августейшими особами. Следят, кто нарушил волю имперскую. От них голубая кровь не спасет. Жалости не знают. Хотя с виду кротки, как ягнята, но как там у них девиз-то? – она наморщила лоб. Вспомнила. Прошептала про себя, – Мы не вправе роптать на судьбу, ибо все мы злы! Чур. Чур, меня! От такой судьбы, – оторвала взгляд от августинцев, перевела его дальше.
У следующей колонны стояли другие братья. Малка поняла, что колонна это ориентир для тех, кто группируется вокруг своих. Пересчитала. Колонн было двенадцать.
– Опять двенадцать, – мелькнуло у нее в мозгу, – Опять двенадцать колен и двенадцать апостолов, – присмотрелась к следующим соседям.
Вокруг сурового аббата стояли братья в белых рясах с белым капюшоном. Но, как будто стесняясь этой белизны, поверх них были наброшены черные мантии с черными же капюшонами. Они напоминали ей ласточек или сорок. На плаще аббата, который, по всей видимости, был у них за старшего, она своим новым кошачьим зрением рассмотрела герб ордена. Герб, изображающий собаку, которая несет во рту горящий факел, чтобы выразить двойное назначение ордена: охранять мир от ереси и просвещать его проповедью истины. Также она заметила рядом с братьями и сестер в белых рясах с черным плащом и черной вуалью.