Подтверждением этому мог служить разговор, происшедший у нас за столом в начале ужина. Миссис Найт сообщила, что на бал в сопровождении своих друзей прибыл епископ. Не следует ли мистеру Найту и ей подойти к епископу, чтобы поздороваться с ним? Я понял, что она еще не потеряла надежды добиться для мужа повышения.
— Не стоит, дорогая, разве что он сам нас позовет, — слабым голосом промолвил мистер Найт.
— Но ведь не может же он всех помнить, — весьма рассудительно заметила миссис Найт.
— Меня-то он должен помнить! — сказал мистер Найт. — Должен помнить!
Я понял, что разговор этот ведется не впервые. Миссис Найт всегда считала, что муж должен сделать блестящую церковную карьеру: ведь он был даровитее многих, кто добрался до самой вершины. Выходя за него замуж, она намеревалась изыскать способы познакомить его с высокопоставленными сановниками церкви. Но сам мистер Найт ничего для этого не делал. А с возрастом он и вовсе утратил всякую способность к уничижению. Он был слишком высокомерен и слишком застенчив, чтобы рассчитывать на успех. Впоследствии я встречал немало людей, блиставших подлинными талантами, но на житейской арене потерпевших фиаско. Они во многом походили на мистера Найта: высокомерие и застенчивость мешали им добиться в обществе видного положения.
Итак, мистеру Найту было не по себе, миссис Найт сердилась, Шейла нервничала. Разговор у нас сначала едва клеился; вот тогда-то, в отчаянии, я и рассказал про Мартино.
— Должно быть, он просто сумасшедший, — заметила миссис Найт, когда я умолк.
— Да, миссис Найт, нормальным человеком его не назовешь, — согласился я.
— Должно быть, Гарри Иден доволен, что расстался с ним, — решила миссис Найт.
— Не думаю, — возразил я. — Мистер Иден был очень к нему привязан.
— Гарри Иден вообще очень приличный человек, — продолжала миссис Найт.
Тут в разговор неожиданно вмешалась Шейла и, словно думая вслух, заметила:
— Ну и счастливец же он!
— Кто счастливец? — не поняв ее, переспросила мать.
— Твой Мартино! — Шейла взглянула на меня. — Достанется же человеку такое счастье! Ведь это вовсе не жертва с его стороны.
— Да, конечно, многие верования зародились именно так, — своим самым парадным, звучным голосом произнес мистер Найт. — Не надо забывать, что в каждом веке были сотни людей вроде Мартино. Они-то и становятся творцами всяких лжерелигий. Впрочем, я допускаю, что кое-кто из них придерживался истинной веры.
Как богослов мистер Найт был довольно беспристрастен, но чувствами своими владеть не умел. Уж если кому и полагалось ораторствовать в нашей компании, так это ему. И он начал рассказывать длинную историю об Онеидской общине. Рассказывал он с большим мастерством, несравненно лучше меня, и когда мы начали смеяться, дурное настроение его немного рассеялось. Его история, конечно, интереснее моей, — не без раздражения подумал я, ибо меня злило то, что-мне не дают блеснуть перед Шейлой, — зато моя — это рассказ очевидца.
После ужина я танцевал поочередно то с Шейлой, то с ее матерью. На балу было много их знакомых, которые часто приглашали Шейлу. Я смотрел, как она кружится по залу, и ревнивая подозрительность вновь овладевала мной. Словно сыщик, призванный выполнять неприятную обязанность, я наблюдал за Шейлой и думал: «С кем она танцует? Не тот ли это, чьим именем она пугала меня в прошлом году?» Но когда, я танцевал с ней, она ни словом не упоминала о своих партнерах. С присущей ей безжалостной прямотой она вдруг заявила, что отец ее ведет себя отвратительно, но вообще была малоразговорчива, видимо, насытившись по горло болтовней с другими партнерами. Поэтому большую часть вечера мы танцевали молча, что очень тяготило меня.
Совсем иначе обстояло дело с другой моей партнершей. Миссис Найт недолюбливала меня, но ей хотелось подвигаться, и она танцевала энергично, непрерывно поддерживая беседу со мной. Она умела веселиться от души. Жених я, конечно, был никудышный, но надо же с кем-то кружиться по залу. Она оживилась, раскраснелась; когда мы скользили в танце мимо ее знакомых, она приветствовала их своим громким хриплым голосом. Под конец она немало удивила меня, посоветовав не пренебрегать своим здоровьем.
— Выглядите вы хуже, чем раньше, — изрекла она с материнской безапелляционностью.
Я объяснил, что это от усиленных занятий.
— Вы явно нездоровы, побледнели, — продолжала она. — Сколько вам осталось до экзаменов?
Это я точно знал.
— Десять недель.
— Смотрите не загоните себя.
Я и сам знал, что должен следить за здоровьем. Миссис Найт начинала мне нравиться, хоть я и предпочел бы, чтобы у Шейлы была не такая мать. И в голову мне пришла одна занятная мысль. Мы с Джорджем, равно как и все те, кто вместе с нами задумывался над проблемами настоящего и будущего, предсказывали, что еще при жизни нашего поколения в мире произойдут коренные перемены. В начале 1927 года на этом благотворительном балу, так же как и в особняке миссис Найт, осуществление этих предсказаний представлялось делом бесконечно далеким, а сами они — жалким лепетом, не более реальным, чем многие другие идеи, исходившие из уст Джорджа. Но если бы они сбылись и миссис Найт, потеряв свое состояние, дом и слуг, вынуждена была трудиться и собственноручно готовить обед для мужа, она делала бы это, я уверен, так же весело, как танцевала сейчас. Правда, возмущение ее было бы велико, и мне не хотелось бы попасться ей под руку, но она бы, несомненно, выжила.
Один из танцев обе мои партнерши танцевали со своими знакомыми, и я остался за столиком с мистером Найтом. Краешком глаза он, должно быть, заметил, что я то и дело поглядываю на Шейлу. Он все еще был раздражен тем, что ему мало уделяли сегодня внимания, и отнюдь не собирался предоставить меня самому себе. Ему требовалась аудитория, и я должен был выслушать основные тезисы письма, которое он решил написать в «Таймс». Затем он не без задней мысли обратил мое внимание на темноволосую девушку в красном платье, танцевавшую неподалеку от нас.
— Я не знаю вашего вкуса, Элиот, — сказал он, — но как по-вашему, она красивая?
— Очень, — согласился я.
— Она живет в моем приходе, но в церковь не ходит. Боюсь, что она разбила множество сердец.
Я понял, что он намеренно отвлекает меня. Не подавая виду, что наблюдает за мной, мистер Найт хотел переключить мое внимание на девушку в красном.
— Ей давно пора замуж, — продолжал он. — Давно пора. Плохо, когда человек разбивает слишком много сердец. Это указывает на то, что в душе у такого человека… — он помолчал, — в душе у такого человека есть какой-то надрыв.
Намеки его были очень прозрачны: он только что не упоминал имени Шейлы. Но я не мог понять, куда он клонит. Предостерегает ли он меня? Хочет ли поделиться со мной своей тревогой, зная, что я люблю Шейлу, чувствуя, что не понимаю ее и волнуюсь за ее судьбу? Или же — хоть это и маловероятно — он поощряет меня? А быть может, просто потешается надо мной? Я терялся в догадках. Когда мистер Найт переставал позировать и говорил серьезно, я ничего не мог понять.
Вскоре к нам подошла Шейла и заявила, что хочет подышать свежим воздухом. Мы вышли из помещения. Присесть здесь было негде, разве что у подножия колоннады, обращенной к парку. Мы остановились в тени ее; и Шейла взяла меня под руку. Позади нас прохаживались парочки, хотя дул резкий мартовский ветер. Противоположный край парка отмечало ожерелье из фонарей, установленных вдоль трамвайной линии. Мы смотрели в ту сторону: там я шел — не шел, а летел на крыльях надежды — в сочельник в позапрошлом году.
— Красиво, — промолвила Шейла и вдруг спросила: — А во что верит Мартино?
Мне понадобилось некоторое время, чтобы собраться с мыслями.
— Я не уверен, что он сам это знает, — сказал я. — Скорее всего, он считает, что жить по-христиански — значит жить, как Христос. Но…
— Он поступил так потому, что ему этого хотелось, — заметила Шейла.
Свет, струившийся из бального зала, позволял мне разглядеть ее лицо. Морщинки на нем обозначились резче, и оно сразу стало сосредоточенным, встревоженным и вместе с тем каким-то вдохновенным. Шейла была все так же красива, но казалась изможденной. С горячей убежденностью в своих словах она продолжала:
— Все люди эгоисты. Только иные умеют это скрывать, а я — нет. Мартино решил надеть тогу смирения и помогать своим ближним только потому, что это доставляет ему удовольствие. — Вперив взор в окутанные мраком просторы парка, она вдруг спросила: — А ты во что веришь?
Я взял ее за руку, но Шейла не отступалась:
— Во что же ты веришь? Только не надо красивых слов.
Я сказал — хотя любой ответ на вопрос, заданный таким взволнованным тоном, показался бы будничным, — что не верю ни во что. Веру мне заменяет нечто другое — стремление познать человека.
— Понятно, — заметила Шейла. И, помолчав, добавила: — Я тоже верю кое во что.
— Во что же?
И она сказала:
— Я верю в счастье!
Не произнеся больше ни слова, мы вернулись к своему столику, Танец, который мы пропустили, еще не кончился, и миссис Найт была явно довольна, что мы так скоро вернулись. Мистер Найт, грузно откинувшись на спинку стула, распушил перья перед женской половиной семьи. А у меня в ушах звучали слова Шейлы, которые я помнил до самой ее смерти, да и потом, — звучали отчетливо, взволнованно, так, как она произнесла их, глядя в темноту парка, сознавая всю тщету своей мечты и в то же время надеясь на ее осуществление. Однако в тот вечер я забыл о них так же быстро, как в детстве забывал о своих страхах. Тогда они показались мне лишь фразой, брошенной мимоходом и уже забытой. Усталая и притихшая, Шейла заняла место рядом с отцом. Мистер Найт возвысил свой великолепный голос, и мы все стали внимать ему.
Глава 28ПРЕДЛОЖЕНИЕ СДЕЛАНО
Порою мне доставляло удовольствие лежать ночью без сна. Изредка за окном с ревом и грохотом пронесется по мосту поезд. (В дни налетов немецких цеппелинов мама, бывало, говорила: «Поезда — наши друзья! Мчатся с грохотом по рельсам — значит, все в порядке».) С очередным учебником покончено, — лежишь и ликуешь, потому что ты теп