— Управляйтесь там, бабоньки, поскорее и возвращайтесь в добром здравии. Да смотрите, чтобы вам каких-нибудь кляч не подсунули, а то придется вас самих запрягать, — шутливо наставляла их на прощание Ульяна.
Женщины ушли. Шли дни, а они все не появлялись. Спокойная обычно Ульяна начала уже волноваться и решила послать Сташека узнать, что с ними. Он должен был отправиться в путь утром, а поздно вечером услышали за окном лай собаки и ржание лошадей. Это означало, что женщины вернулись. Все выбежали встречать. У крыльца стояла Настя, держа под уздцы покрытую инеем, навьюченную лошадь.
— Вас только за смертью посылать! — начала повышенным тоном Ульяна, но тотчас же умолкла, видя, что Настя опустила голову и заплакала. — Что-нибудь случилось, Настенька? А где Валька?
— Мужика у нашей Вальки на фронте убило. Уже неделю ее ждала похоронка.
…Настя привезла продукты, письма, последние новости и привела двух крепких лошадок монгольской породы. Тогда же вместо Вальки в лесную бригаду пришел Ваня Воронин…
6
— Ваня! Ты здесь? Скорее бы смерть ожидал встретить, чем тебя!
Друзья долго обнимались, похлопывая друг друга по плечам.
— А ведь немного не хватило, совсем немного, чтобы я посетил тебя как странствующий дух. На небо меня, грешного, наверняка не приняли бы, а до дома, до Сибири, далеко, вот и разыскивал бы тебя по твоей Польше. Тем более что ты столько мне о ней рассказывал. Помнишь, Сташек?
— Как будто бы это сегодня было! Все помню: и то, как ты первый раз появился с Настей на зимовке, и наши скитания с этими чертовыми бычками, и однорукого начальника военкомата, который отговаривал нас от фронта, запугивал, а потом выставил за дверь…
— Видимо, браток-поляк, он был прав: как видишь, никуда это от нас не ушло.
— Да, столько километров пройдено. Слава богу, что всему этому пришел конец! И самое главное, Ваня, что мы живы!
— Да. Жить-то живем, дружище, только скажи, а какой мне прок от такой жизни. — Ваня рванул с себя одеяло. — Посмотри!
Бывают в жизни такие ситуации, когда каждое, даже самое доброжелательное, самое теплое слово надрывает душу и вместо утешения может причинить боль. Поэтому Сташек молчал, уставившись на забинтованные культяшки друга. Молчал и смотревший на него Ваня. Молчала вся палата. В наступившей тишине слышны были лишь стон Яцыны, который приходил в себя после наркоза, да равномерное тиканье больших настенных часов. Сташек нагнулся, поднял упавшее с койки одеяло, чтобы накрыть друга. И только теперь встретились их взгляды, встретились протянутые руки. Они снова бросились друг другу в объятия…
— …тебя всегда тянуло к лошадям, а меня к технике. Можешь представить мою радость, когда меня наконец не только взяли в армию, но и определили в танкисты, — рассказывал Ваня. — Обучали нас недолго и отправили на фронт пополнить сильно поредевший в боях полк. В батальоне, куда я попал, осталось немногим больше десятка машин. Я мечтал быть водителем, а пришлось стать заряжающим. То есть последним чернорабочим в экипаже. Воевал на Т-34. Машина — это машина: скорость, маневренность, огневая мощь! На пехоту мы поглядывали свысока. Жалко было смотреть, как она тащится по дорогам, ползает на брюхе по полям, то и дело зарываясь в землю. Любой пулемет безжалостно косил «царицу полей», не позволял ей даже поднять головы. А когда пехотный десант на броне наших танков шел в атаку — стоило немцам открыть огонь, как все падали на землю. Т-34 — это, браток, машина! Одни расхваливают авиацию, другие твердят, что артиллерия — это «бог войны», а пехота — «царица полей». Может быть, и так. Но скажу тебе, браток, без танков мы бы сейчас не здесь, а черт знает где еще были бы. Как только наши танки вырывались вперед, немцам туго приходилось. Всю твою Польшу я исколесил в танке, начиная с Сандомирского плацдарма. Красивая страна, и люди хорошие, но все искалечено войной, не меньше, чем я. Где бы я ни встречал польских солдат, я всегда расспрашивал о тебе. И наконец-то сегодня мне повезло. Этот проклятый Поморский вал мы тоже вместе с поляками прогрызали. Они шли правее нас, со стороны моря. И ты, по-видимому, был где-то там. Значит, знаешь, что это был за ад. Мы дрались там начиная с января. Атаковали почти беспрерывно. Немцы стянули все, что у них было: «фердинанды», отряды «фаустников». Для танков местность была трудной. Сколько там сгорело машин, погибло экипажей! Только в нашем сменилось за это время пятеро ребят: одного ранили, другой ушел от нас навсегда… А танк наспех залатывали, заправляли горючим, загружали боеприпасы, пополняли экипаж — и снова вперед. С этим Поморским валом мы провозились до первых чисел марта. И вот тогда-то действительно началось! Тогда только наши танки показали, на что они способны, когда двинулись на врага лавиной. Ты сидел когда-нибудь в танке? Тесно, повернуться негде, каждый сантиметр использован. Грохот, вонь от выхлопных газов — и ничего, только натыкаешься везде на металл. Танк стреляет и по нему стреляют. Броня — броней, но и против нее есть снаряды.
Раннее утро. В низинах еще лежит туман. Ракета. Сигнал к бою. Едва успеваю загрузить боеприпасы. Т-34 устремляется вперед. Десант уже давно спрыгнул. Перепахиваем немецкие окопы, подавляем огневые точки. И тут из-за какой-то хаты начинают лупить по нас «фердинанды». Слышу в шлемофоне: «Бронебойным заряжай!» Потом снова. И снова! Вдруг яркая вспышка, грохот, резкая боль. В глазах потемнело, в горле пересохло. Механик мертв. Раненый радист стонет. Танк стоит. Броня на правом борту разворочена. Чувствую — горим. А тут по нас опять — бабах! Видимо, «фердинанд» серьезно взялся за нас и решил, сукин сын, добить. Командир, старшина Вася Климов, кричит:«Уходим, ребята!» Склоняюсь над радистом — он без сознания. Хочу помочь ему, вытащить наверх, но ноги не слушаются — подгибаются, как у тряпичной куклы. Чуть было сам не потерял сознание. Огонь и дым заполнили весь танк. Хватаюсь руками за выступы, подтягиваюсь к люку и переваливаюсь через борт. Убей, больше ничего не помню. Очнулся в полевом госпитале. Чувствую себя ничего. Хотел было подняться, встать. Не получается. До сегодняшнего дня жалею, что у меня не было под рукой пистолета…
Сташек вышел из госпиталя поздно ночью. Его прогнал дежурный врач. Светила луна. Было тепло. Пахло сиренью. Попискивала какая-то ночная птица. Браун храпел в кабине. Сташек подумал, что будить его нет смысла. Присел на подножку, оперся спиной о крыло автомашины. Прямо перед ним темнело мрачное здание госпиталя. Кое-где в окнах светился затемненный свет, мелькнула тень склонившейся над раненым медсестры. Свет горел и в угловой палате, на втором этаже, где лежали Яцына и Ваня Воронин…
Сташек знал Ваню по поселку, как и многих других ребят, но познакомились они по-настоящему и подружились лишь на вырубке, в бригаде. Ульяна выделила им лошадь и велела стаскивать бревна к берегу Поймы. Ох, и наработались они тогда, а еще больше намучились с упрямыми, полудикими монгольскими лошадками. Сташек с детских лет любил лошадей, и поэтому ему было легче. Ваня готов был обменять табун арабских скакунов на один хороший трактор. Он дал слово, что весной поступит на курсы трактористов, а может даже шоферов.
— Послушай! Да одним «челябинцем» можно захватить сразу с десяток бревен, и в два дня мы бы со всем этим управились. А эта дикая скотина не только не хочет тащить одно бревно, но еще кусается и брыкается.
— Да, на тракторе ты бы сюда, конечно, заехал! Тут даже танк не пройдет. А с лошадью, браток, обращаться надо ласково.
Там же, на вырубке, начались их нескончаемые разговоры и мечты о фронте. Ребята, перебивая друг друга, делились самыми фантастическими помыслами, ни минуту не задумываясь над тем, что могут погибнуть на войне. Их юношеского оптимизма, веры в счастливую звезду не омрачали все чаще приходившие в таежный поселок похоронки. Вскоре после Вали извещения о гибели мужей получили Наташа и Ульяна. О своем отце Сташек по-прежнему ничего не знал. Отец Вани погиб на фронте в первые месяцы войны…
— Только одно-единственное письмо дошло до нас. Отец написал его незадолго до гибели, а спустя несколько дней — потом мы сравнили даты письма и похоронки — его уже не было в живых. Даже неизвестно, как и где погиб. Военная тайна. «Ваш муж, Дмитрий Иванович Воронин, пал смертью храбрых, защищая Советскую Родину в борьбе против немецко-фашистских захватчиков». И все. Батя у меня был мировой. Веселый. На охоту в тайгу с собой брал, на деревья научил лазить, кедровые шишки срывать.
Ваня знал и понимал тайгу не хуже деда Ефима. Иногда они ходили на охоту. Ваня почти никогда не промахивался. Сташек восхищался им — что тут скрывать. Зато Сташек брал над ним верх, когда вечерами женщины одолевали его просьбами, и он рассказывал о Польше, о больших городах, автомашинах и поездах. Ваня поезд видел только в кино. С берегов Поймы до железной дороги было много сотен километров. А в городе Ване побывать пока не довелось. Да и не все женщины могли этим похвастаться. Только дед Ефим снисходительно слушал рассказы Сташека, поскольку он — участник двух войн и одной революции — отмахал по железной дороге от Владивостока до Перемышля и обратно.
— Ну и что из того, что где-то там есть поезда и самолеты? Одно несчастье от них простому человеку, да и только. Если бы не эти адские машины, то и Гитлер так далеко бы не дошел. А может, и войны совсем бы не было…
…Солнечный, теплый день — предвестник весны. Тает снег. Ваня и Сташек наткнулись на небольшую кедровую рощу. Высокие, красивые деревья. Шишки еще не все осыпались. А в них орехи — маслянистые, сладкие, вкусные. Только как к ним подступиться? Сташек стоит, задрав голову, и смотрит, щуря глаза от солнца.
— Ну что ж, попробуем что-нибудь придумать. Дай-ка мне свой ремешок.
Ваня связывает узлом два ремешка, скидывает валенки, надевает ремешки на ноги, обхватывает руками толстый ствол кедра и карабкается вверх. Ноги его работают, как пружины: раз, раз, раз. Вот уже и крона дерева. Ваня перелезает с сука на сук. Вниз летят кедровые шишки, разлетаются во все стороны темно-коричневые вкусные орешки.