Старик Куцыбала закончил свое трагическое повествование, но ведь в доме у него гости. А дом этот и обычаи в нем польские. Поэтому налил по рюмке, по другой. Что-то рассказал Браун, бросил шутку Гожеля. И завязался у земляков разговор, как всегда за столом у гостеприимных хозяев. Сташек поднялся со своего места, сказал, что должен что-то проверить в мотоцикле. Стоял на ступеньках крыльца, смотрел на видневшуюся отсюда морскую гладь, но желал в тот момент лишь одного: чтобы Ванда вышла вслед за ним. Вздрогнул, услышав ее голос:
— Когда закат багряный, это к шторму.
— У нас говорят — к ветру.
Девушка стояла рядом с ним, ростом она была ему по плечо. Четко очерченная, высокая грудь вздымалась под платьем. Она смотрела на Сташека, находясь совсем близко от него, и только сейчас он мог увидеть, какими же голубыми были ее большие глаза. Шелковисто-гладкое лицо, длинные, трепетные ресницы, изящный носик, розовые, красиво очерченные губы, ровные белоснежные зубы.
— А вы издалека?
Понял, что она спрашивает его, из каких сторон Польши он родом. Улыбнулся, потому что вдруг понял, что не сможет коротко и однозначно ответить на этот вопрос. Ведь он появился на свет в Жешовском воеводстве, жил до войны на Подолии, а теперь возвращается вместе с армией прямо из России.
— Да. С другого конца Польши, с востока.
— Я так и думала.
— Почему?
— Да вы говорите как-то иначе… Вот, к примеру, ваш товарищ, тот пожилой, блондин…
— А, Браун!
— Он говорит так, как у нас в доме.
— Потому что он родом из западной Польши. Из Силезии. Но вы очень хорошо говорите по-польски. А жили ведь среди немцев.
— По правде говоря, это заслуга моей мамы. В нашем доме нельзя было произнести ни одного немецкого слова. Мы всегда разговаривали между собой только по-польски.
— Но немецкий-то знаете?
— Знаю, конечно.
— А я ни в зуб ногой. Только «Hände hoch!»… Пойду проверю мотор, а то что-то он сильно чихает.
Сташек вспомнил о мотоцикле к слову, чтобы что-то сказать. И это «Hände hoch!» тоже у него вырвалось ни с того ни с сего. Вместо того чтобы сказать девушке что-то приятное, попробовать как-то расположить к себе — пустая болтовня. Но ничего не мог поделать с собой — в ее присутствии робел. А как обрадовался, когда она вышла вслед за ним, об этом только и мечтал, чтобы стояла рядом, разговаривала с ним. Сташек спрыгнул с лестницы, присел у мотоцикла и делал вид, что чинит. Ванда подошла поближе.
— Что-то испортилось?
— Да вроде нет. Впрочем, попробуем-ка завести.
Нажал на стартер. Раз. Другой. Мотоцикл взревел так, что дым повалил из выхлопной трубы. Сбросил газ, сел на сиденье.
— Не хотите прокатиться?
— С большим удовольствием. Только не очень быстро!
— Не бойтесь.
Он рванул с места как снаряд. Ворота. Дорога. Пригорок за деревней. Мелькают придорожные деревья. Ветер бьет прямо в лицо. Что за девушка! Сташеку хотелось петь от счастья. Время от времени он поглядывал на Ванду. Сидит в коляске, разрумянившаяся, улыбающаяся. Что за девушка! Ехать бы с ней да ехать хоть на край света! Но надо возвращаться. Поворот. Скорость. Деревня. Ворота. Двор. Счастливые, искрящиеся глаза девушки.
Ну и влюбился Родак. Насмерть.
Когда они возвращались в Зеленое, вечерело.
Подвыпившие Браун и Гожеля, особенно последний, начали подсмеиваться над Сташеком. Зубоскалили, стараясь перекричать треск мотоцикла.
— Ну и гусь наш Сташек, а?
— Мы там стариков развлекаем, о политике разговор ведем, а наш сержант в это время их дочке зубы заговаривает.
— Такую бы и я не прочь приголубить. Девочка что надо!
— Такую бы и в кроватку положить не грех!
— С нею не соскучишься.
— Сташек, ты ее хоть приголубил?
— Ты его, браток, еще не знаешь! Он только тихоню из себя строит. А как до бабы доберется, то хо-хо!
— Даже эту чокнутую Клару не пропустил…
Сташек так резко затормозил мотоцикл, что его товарищи просто чудом не вылетели из коляски, как из катапульты.
— Что случилось?
— Ты что, спятил?
Сташек помолчал минуту, а затем прошипел сквозь стиснутые от бешенства зубы:
— Вон с мотоцикла. Ну, быстро!
— Какая муха тебя укусила?
— Перестань дурить, Сташек! Ты что, шуток не понимаешь?
— Не люблю таких шуток. Потому что для вас, особенно для тебя, Фелек, нет ничего святого. Ладно, сидите. Но если еще хоть разок пикнете…
— Ну хорошо, хорошо, будет тебе. Ведь мы только пошутили…
Клара, Ванда… Они не были первыми девушками в жизни Сташека. Если бы кто-нибудь обладал способностью читать мысли, то он многое мог бы рассказать об этом. Сам Родак на эту тему распространяться не любил и ни с кем не откровенничал о своих чувствах. Может, только Ваня Воронин был посвящен в некоторые сердечные дела Сташека, но также не во все, потому что о Дарье, к примеру, он наверняка не знал. А еще там, на Подолии, была чернобровая Наталка, Кася из городка на Пойме, Галя из совхоза, Таня из города, в который они пригнали стадо и откуда вскоре удрали на фронт. Были и Дарья и Данка-телефонистка, женщины зрелые, знающие жизнь, полностью сознающие свои возможности и превосходство над еще застенчивым, но жадным к жизни молокососом…
На Подолии белеет камень,
Подолянка сидит на нем…
Рядом с их домом росла небольшая рощица акаций. В ней было много дикой вишни. От этой рощи по головоломной крутизне глубокого каменистого яра можно было сбежать вниз к маленькому быстрому ручейку. Вода в нем была прозрачная, родниковая, холодная. В излучинах, небольших затоках, ямах под камнями можно было разглядеть проворных пятнистых форелей. Приятно было бродить по каменистому дну, поднимая фонтаны брызг, и на худой конец даже выкупаться. Сташек любил сбегать к ручью, бросать от нечего делать камни в воду. Иногда спускал с цепи Трота и брал его с собой. Обрадованный пес носился как сумасшедший, кубарем скатывался вместе со Сташеком с крутого склона, припадал к воде и лакал ее долго и жадно. Потом каждый из них занимался своим делом. Пес чаще всего забирался в тень, дремал и лениво щелкал зубами, когда какая-нибудь слишком назойливая муха садилась на нос. А Сташек бродил, собирая камни.
Позднее лето в Подолии раскинулось в полной красе. Сташек что-то приметил в роще. Трот первым спустился в яр и сразу же завизжал, залился истошным лаем. Потом раздался чей-то крик и гогот переполошенного стада гусей.
— Трот! Трот, к ноге! Слышишь? Отпусти!
Пес бушевал в середине плещущегося в воде стада гусей, аж перья летели. На другом берегу по огромному валуну бегала взад-вперед отчаявшаяся пастушка, размахивала прутом и по-украински причитала:
— Іди ти, чорний дідько! Щоб тобі лихо…
Сташек позвал пса, который уже и сам ретировался с бесславно поджатым хвостом под натиском шипящего, как паровоз, и хлопающего крыльями гусака. Гогот начал стихать. Успокоенная пастушка разглядывала исподлобья Сташека. Он тоже рассматривал ее. Видел ее впервые. Догадывался, что девочка живет по другую сторону яра, в стоящей одиноко мазанке, посреди кукурузного поля, окруженной раскидистым, старым садом. Она была его ровесницей. Черные, длинные косы. Смуглое, живое лицо. Белая льняная блузка, цветастая юбочка и босые ноги. Он не знал еще украинского, поэтому не мог сообразить, как с ней заговорить. Вот и сказал просто так, чтобы сказать что-то:
— Он не укусит, — показал на Трота. — Не бойся.
— А я его совсем не боюсь. Только испугалась, что он мне гусей передушит. Ну и всыпала бы мне мама! — сказала девочка по-польски.
— Ты живешь там? — показал Сташек на другую сторону яра.
— Ага. А ты в поселке?
— Ну, да. Как тебя зовут?
— Наталка.
— А меня Сташек. Никогда тебя не встречал.
— Я пригоняю сюда гусей почти каждый день. А я тебя уже видела.
— Где? Когда?
— Как в воскресенье вы все вместе шли в Тлустый. Наверное, в костел. И здесь я тебя тоже видела. Ты ловил рыбу. Только у нас так не ловят. Надо искать рыбу под камнями. Если хочешь, покажу как…
Он, конечно, хотел. С тех пор они часто встречались с Наталкой в яру, у ручья. Вместе бродили по воде, выискивали под камнями рыбу, грызли початки молодой кукурузы и лакомились сладкой красной мякотью огромных, спелых арбузов. Была Наталка, ну и что из того. Точно так же на ее месте мог бы быть и парень. Довольно долго она не интересовала его. Но все же именно эта чернобровая, смуглая и ловкая, небольшого роста украиночка стала как раз той, на которую Сташек посмотрел однажды, как смотрит мужчина на женщину. Они бродили по ручью, гонялись друг за другом, брызгались водой. Наталка упала и быстрое течение ручья задрало ее платьице. Мелькнуло обнаженное тело. Которое обычно скрыто от постороннего глаза. Она вскрикнула то ли от страха, то ли от стыда. А у него пересохло в горле. Он подбежал, чтобы помочь ей встать. И совершенно бессознательно обнял ее так, что его ладони оказались на твердой, упругой как пружина девичьей груди.
— Пусти мене. Ось дурний! — Она вырвалась из его рук, выскочила из воды и начала проворно карабкаться по обрывистому склону яра.
— Наталка! Куда же ты, подожди…
Не подождала. И несколько дней — обидевшись или со стыда — не приходила к ручью. Сташек носил в себе образ ее смуглого тела и думал о том, что должен жениться на Наталке. Много позже он даже сказал ей об этом. Ведь она была так прекрасна в своем вышитом бисером и украшенном разноцветными ленточками украинском костюме. Сидела на камне и грызла семечки.
— Хочешь? — протянула ему половину огромного, как сковорода, подсолнуха с крупными семечками.
— Хочу. А знаешь, что я еще хочу?
— Ну?
— Жениться на тебе!
Она зарделась как маков цвет и громко засмеялась.
— Ось дурний ти, Стась. Боже мій, який ти дурний! Пойдем лучше поглядим, как на вечеринке танцуют.
Она встала и протянула ему руку: маленькую, т