— Послушайте, — услышал я. — Разрешите пару слов… Извините, что прямо так к вам обращаюсь… Это просто совет постороннего…
Я повернул голову и увидел, что ко мне обращается, да еще норовит взять поглубже под руку, какая-то подозрительная личность, которую можно было принять за бродягу, сумасшедшего или педераста. Он заглядывал мне в глаза с одновременным сочетанием льстивой искательности и взвинченной бесцеремонности. Первым моим побуждением было с отвращением его оттолкнуть или даже ударить, однако обходительная, вежливая и даже как бы архаичная речь заставила меня лишь высвободить руку и вопросительно поднять брови.
— Я, пожалуй, абсолютно бестактно вмешиваюсь в ваши дела, не имея никакого на то права, — говорил он торопливо, — но, может быть, вы соблаговолите выслушать человека, который по крайней мере много старше вас и желает вам добра…
Я сумрачно кивнул, поглядывая на проститутку, которая затягивалась сигаретой и лениво поглаживала ладонью плоский живот.
— Нет! Не нужно! Вам никогда не нужно платить за это денег! — вдруг сказал он возбужденно.
— Что-что? — удивился я.
Он отступил на один шаг, как бы внимательно всматриваясь в меня, а потом, не то спрашивая, не то утверждая, многозначительно произнес:
— Ведь вы поэт, прозаик, художник, музыкант?..
Напоминание об этом содержало для меня мало приятного.
— Ну, допустим, — осторожно согласился я.
— Конечно! — воскликнул он, еще больше возбуждаясь. — Это видно! Я сам художник и, поверьте, могу вас понять!
— Вы художник? — рассеянно спросил я.
— Я лучший художник! — с неожиданным достоинством заявил он. — Среди всех умерших, ныне здравствующих и даже будущих — я лучший!
— Верю, — кивнул я и, отвернувшись от него, сделал движение в сторону моей незнакомки.
— Погодите, — взмолился он, снова заступая мне путь, — не предлагайте ей денег!
— Да почему нет, собственно говоря? — нетерпеливо осведомился я.
— Да потому, — горячо зашептал он, — что они должны почитать за счастье уже просто принадлежать вам! И не только должны, а так и есть на самом деле… Вот эта, например, стоит ей только узнать, кто вы такой, затрепещет от сильнейшей страсти и изойдет в экстазе от одного вашего благосклонного взгляда, и предстанет пред вами в таком неистовстве и блеске своего ремесла, как ни перед одним из щедрейших клиентов! Вы понимаете меня? Деньги только все испортят!
В его словах как будто содержалось рациональное зерно, но уж как-то очень несогласно контрастировали они со всем его видом: что-то среднее между небритостью и бородой, задрипанные советские джинсы, пиджак явно от старьевщика и, наконец, неожиданно новенькие кеды, что наводило на мысль об их криминальном происхождении, проще говоря, что он их где-то спер, — все это, внешнее, впрочем, само по себе, конечно, не могло вызвать у меня особого неприятия или осуждения, — недоверчивое отношение вызвало разве что его экзальтированное заявление, что он «лучший художник», хотя его рассуждения уже пробудили во мне некоторое любопытство, достаточное для того, чтобы пока что не прерывать наш внезапный разговор. А он словно почувствовал это и продолжал увереннее и доверительнее:
— Настоятельнейше повторяю: деньги все испортят! Вы ведь не хотели бы ограничиться, так сказать, лишь стандартными и формальными услугами. Напротив, вы желали бы сейчас окунуться в нечто не только запредельно чувственное, но и одновременно неповторимое и неподражаемое… именно этого должен желать человек нашего с вами склада души. Признайтесь мне! Мне можно признаться. Я сам все это прожил и изучил доподлинно.
— Теоретически вы, пожалуй, правы, — грустно согласился я, — но практически… Звучит вполне литературно, но этот рафинированный романтизм не приложишь к жизни. В жизни им всем на это наплевать.
«Лучший художник» даже побагровел от нетерпения. Он взъерошил свои жесткие, цвета соли с пеплом волосы, и в его облике проступило что-то пиратское. Он словно уловил тот звездный момент, когда меня, тепленького, можно было брать на абордаж.
— Ради бога, не обижайтесь, — сказал он мне, — но то, что вы — неудачник, видно с первого взгляда… как, впрочем, и то, что вы талантливый человек… И вот что я вам скажу. Причина всех ваших крушений содержится как раз в ваших последних словах. Она — в вашем трогательном непонимании, что именно «рафинированный романтизм», как вы выразились, только и приложим к жизни! И именно то, что является, к примеру, высшим литературным достижением, является в то же время высшим достижением в практической жизни и эффективнейшим инструментом для достижения ваших целей!.. Обиднее всего, что эту маленькую истину поняли и взяли на вооружение люди с несравнимо ничтожным талантом, чем у вас…
— Откуда вам знать о моем таланте? — усмехнулся я, ловя его на дешевой лести. Я уже чувствовал, что он чего-то добивается от меня.
— Потом вы мне покажете ваши работы, и я вам скажу более определенно, чего вы стоите, — спокойно усмехнулся он в ответ. — А сужу я сейчас по степени вашего чайльд-гарольдовского разочарования в настоящий момент.
— Рассуждаете вы занимательно, — признал я, — и в другой раз я бы с вами охотно поболтал, но в настоящий момент…
— Прекрасно! — Он деловито потер ладони. — Вам, стало быть, требуется практическое подтверждение моих рассуждений. Такая малость. Ну, извольте… Опыт сводничества у меня совершенно уникальный. В трудные времена своей биографии я организовывал подпольные публичные дома и даже самолично работал в них вышибалой, имея, правда, массу неприятностей с властями…
— Вы — вышибалой?.. — не поверил я, подразумевая его довольно-таки плюгавенькое сложение.
— A-а, ну вы-то ведь не знакомы с этой терминологией. Конечно же, не тем вышибалой, который в вестернах вышибает из салуна неугодных посетителей. Моя функция заключалась в том, чтобы когда кто-то из моих высокопоставленных клиентов — а у меня других не было — сообщал, что девочка, с которой я его подружил, вдруг залетела, и в этом случае у него могли возникнуть чисто бытовые сложности — она ведь могла потребовать и замуж, и всякого разного, — то я специально приглашал ее к себе и уж скакал на ней целыми часами — «вышибал», пока у нее, так сказать, естественным порядком не случался выкидыш, и проблема не становилась исчерпана… Кстати, я и сам обучал, натаскивал девочек для работы. Большинство из них теперь отличнейшим образом устроились благодаря моей выучке. Ведь я натаскивал их не только в смысле техники — как лечь, как сесть, как взять и как дать, но обучал высшему пилотажу — как разогреть клиента психологически! Истинный эрос всегда начинается со слова! Теперь они жены и подруги известных деятелей культуры, а также высших государственных бонз. Надо ли говорить, что, кроме неприятностей, это, увы, не приносит мне ничего…
Он излагал очень быстро и горячо, и я уже начал терять нить.
— Мы, кажется, несколько удалились от темы, — вставил я, стараясь собраться с мыслями.
— Нисколько! — воскликнул он. — Это как раз по вашей теме! Вы готовы воспользоваться моими услугами. Вы желаете, чтобы я преподал вам как старший коллега младшему небольшой урок. Я даже с удовольствием продемонстрирую вам, как воспользоваться вашим «рафинированным романтизмом». И, может быть, у нас с вами даже сложится, таким образом, классический коан.
— Что, простите?
— Коан! — повторил он. — Постойте, да вы, творческий человек, даже не знаете, что такое коан?! Позор. Это у вас, вероятно, от слабой начитанности… Ну-ну, не морщитесь!.. Это род отношений, который у нас будет. Я учитель, вы ученик. Коан. Я беру вас в ученье с тем, чтобы преподать вам высшую мудрость. Так вы согласны?
— Ну…
— Отлично! Наши отношения будут образцово возвышенными… Однако поскольку первоначально вы все-таки вознамерились потратить определенную сумму… Кстати, сколько, если не секрет? — быстро спросил он.
— У меня всего двести рублей, — ответил я.
— Так вот, — взволнованно продолжал он, — у меня к вам совершенно незначительная просьба, чтобы просто так, в знак дружеского контакта, вы передали мне эти самые двести рублей. Для вас ведь это теперь не должно ничего значить, для вас это мелочь, отошедшая в прошлое, а взамен вы приобретаете несравнимо больше — наш коан. Вы согласны со мной?
— Вот оно что, конечно, — улыбнулся я иронически. — Да вы банально сребролюбивы!
— А вы, — ничуть не смутился он, — а вы, похоже, ни за что не любите платить! Отвратительная плебейская черта. А одаренный человек — тот же аристократ, легко расстается с деньгами.
— Деньги чепуха, — отмахнулся я и, оглянувшись вокруг, огорченно рванулся и запнулся на месте. — Черт вас возьми! Она уже исчезла!..
Я бросился сквозь толпу, проклиная заговорившего меня бродягу-художника.
— Скотина, свинья, трепло, — бормотал я. — Да я бы все, все отдал, чтобы заполучить ее! А теперь кто-то другой тащит ее к себе, чтобы сделать еще на йоту или унцию большей шлюхой, чем она была сегодня…
— Эй, спокойно! — уговорил он, с трудом поспевая мной, задыхаясь от астмы и с вылезающими из орбит глазами.
— Трепло, свинья, скотина!
— Не обижайтесь, ведь нет проблем! Остановитесь, сейчас вам будут девочки!
— Мне другие не нужны!
Я едва не опрокинул какой-то лоток с лакированными шкатулками и расписными пасхальными яйцами, за что все-таки получил от молодого торговца-коммерсанта в армейской валютной ушанке «СА», который скакнул следом за мной, злобный и безжалостный удар по шее, но, не обращая внимания на замелькавшие перед глазами огненные круги, поспешил дальше.
— Подождите же! Слово чести, я отыщу ее вам и все улажу как нельзя лучше!
Задыхаясь, мы оба упали на окрашенную скамейку за Арбатской площадью на Суворовском бульваре, и я убито простонал:
— Пропала жизнь…
— То же самое сказал и я вслед за классиком на закате своей половой жизни, — заметил, отирая с уголков губ признаки бурой пены, «лучший художник», — да однажды в Батумском обезьяннике наблюдал, совершенно пораженный, как самец-павиан сам себя развлекает французской любовью…