ик перед тем, как уйти к себе, – придут волки. Тем, кто будет сторожить лошадей, надо хорошенько следить за кострами.
Безансон пошел распорядиться и вскоре вернулся, присоединившись к остальным, сидевшим у глинобитной печки. Отблески огня плясали на лицах.
– У нас мало свечей, – сказал старик, – но вечерами делать особенно нечего, так что это не слишком нам мешает.
Как только Безансон сел, советник обвел всех внимательным взглядом и сказал:
– Мы живем общиной. Послезавтра мы выходим в кантон Во. С общего согласия. Благодаря Добряку Безансону, путешествие наше подготовлено хорошо. Осталось доделать всего одни сани…
Безансон поднял руку.
– Хорошо, – раздраженно сказал старик, – но ты бы мог дать мне закончить… Так что?
– Трое саней, ежели считать два ихних фургона, которые тоже надо приспособить.
– Вот я и собирался к этому перейти.
– Тогда вы уж меня извините, – сказал Безансон.
Старец прикусил нижнюю губу, собираясь с мыслями, и продолжал:
– Итак, раз мы живем общиной, мы и принимаем решения сообща. Я спросил, можете ли вы ехать с нами… И все ответили мне согласием.
Взгляд советника обратился к Мари, потом к малышам, которые жались к ее коленям. Его высохшая, чуть дрожащая рука потянулась погладить детские головки.
– Ваше горе никого не оставило равнодушным, – сказал он голосом, в котором слышалось волнение. – То, что вытерпели наши люди, не ожесточило их сердца. Они, знаете ли, остались чуткими… Только вот…
Старик запнулся. Он явно был смущен. Посмотрел на супругу – маленькую, сухонькую, немощную старушку с обтянутым личиком, бледность которого подчеркивал черный платок. Она качнула головой и тонким, вполне соответствующим ей голоском проговорила:
– Нужно сказать. Это же всем понятно… Они не должны обижаться.
Советник подождал, пока Безансон подкладывал в печку дрова, потом, откашлявшись и сплюнув в огонь, сказал:
– Так вот, все согласны, но при одном условии: вы должны дать слово, что эти последние дни никак не знались с чумой… Я уже задавал этот вопрос Гийону, но обязан спросить и вас.
Матье, который до сих пор смотрел на старика, опустил глаза, затем поднял их на Мари и встретился с ней взглядом. Ее прекрасное печальное лицо было совершенно спокойно. В глазах играли отблески огня, и смотрели они куда-то вдаль, сквозь Матье. Выждав с минуту, она негромко произнесла:
– Мы едем из Старого Лои, что посреди леса Шо. Даже когда чума подобралась к Долю, у нас в деревне ее не было, а по дороге мы никуда больше не заезжали.
Мари умолкла, и пока она молчала, Матье казалось, будто глаза ее стремятся сказать ему тысячу разных вещей, которых ему никогда не понять.
– А теперь, – продолжала она, – я должна вам признаться, что по пути сюда – из-за тумана и потому что мы старались обходить большие дороги – мы заблудились. И нам попался человек, который копал землю среди поля. Он показал нам путь… А потом сказал, что он – могильщик из саленских чумных бараков… Тогда мужчины хлестнули лошадей, и мы поскорей от него уехали.
Воцарилось тяжкое молчание. Дети дремали, положив головки на колени Мари. Советник обвел глазами присутствующих и взгляд его, казалось, вопросительно остановился на Безансоне. Тот пожал плечами.
– Да все мы наверняка знавались с чумой, хоть знать об этом не знали, – сказал он, безнадежно махнув рукой. – И куда ближе, чем они. Так вот я и говорю, что если бы болезни суждено было к нам явиться, она уже давно была бы тут. Да и потом, с наступлением зимы чума вот-вот кончится… Мое мнение такое: нечего об этом и говорить. Не станем же мы бросать этих людей из-за того только, что они издали видели могильщика и, кстати, не больного!
Безансон произнес это громко, и когда он умолк, тишина, в которой гулял лишь ветер, показалась еще более гнетущей. Старик оглядел всех и сказал:
– Безансон прав. В своих странствиях он обрел великую мудрость и глубокое знание людей. – Он рассмеялся. – А заодно и в ремесле своем преуспел.
От рулад Безансонова смеха затрещали стены хижины и вздрогнули дети.
– Хорошо, – продолжал старик, – завтра на рассвете ты пойдешь за железом. И за день авось переделаешь их фургоны в сани.
– Я помогу тебе, – сказал Матье.
– Я тоже, – подхватил Пьер.
– Да, – сказал Безансон, – в рабочих-то руках у нас тут нет недостатка, вот материалы – другое дело. Но не беда, найдем чего-нибудь и для ваших фургонов.
Они заговорили о предстоящем пути, но возница из Эгльпьера уже не слушал их. Он пристально смотрел на языки пламени, что вздымались над поленьями и вновь опадали, сливаясь в один длинный огненный язык, который, извиваясь, терялся в черной трубе дымохода. Время от времени Матье поднимал глаза на Мари. И каждый раз, как взгляды их встречались, Матье испытывал глубокое волнение. Лицо Мари выражало одновременно отчаяние и глубокий покой. И вместе с тем в нем была безграничная чистота. Казалось, эта женщина говорила ему: «Ты спас нас, мне хотелось бы отблагодарить тебя и позвать с нами, но ты знаешь сам, что у тебя нет на это права. Ты солгал людям, приютившим нас. Ты предал иезуита, так верившего тебе. И все это ты совершил из страха. А я не приму дружбы от человека, который поступает как подлец».
Такими представлялись вознице мысли Мари, а потом он говорил себе, что, верно, совсем обезумел: Мари же ничего о нем не знает. Знает только, что он хоронил чумных.
Невольно он сравнивал Мари с Антуанеттой. Но Мари, конечно же, ближе к отцу Буасси, чем к этому исчадью ада. Темные глаза Мари не похожи на чистый родник, но разве не становятся они прозрачными, когда в них отражается пламя очага?
Наконец старик встал, давая понять, что настало время отправляться ко сну; Матье не спеша и не сразу поднялся следом за остальными. В теле его застыла тяжесть, он чувствовал себя неловким. Конечно же, виной тому была усталость, но и еще что-то засело в нем и давило точно ком глины.
Все пожелали друг другу доброй ночи. Пьер и Матье вышли за Безансоном. И сразу попали в объятия метели.
– Идемте, – сказал Безансон, – хочу взглянуть на лошадей.
Луна еще не взошла, но молочная белизна уже затопила все кругом, проникая меж жалобно стонущими кронами деревьев. Они направились к костру, горевшему на краю селения. Возле него грелись, пританцовывая, двое мужчин, с головы до ног закутанные в длинные коричневые плащи.
– Все в порядке? – спросил Безансон.
– Можешь не волноваться, – ответили они.
С десяток лошадей и две коровы стояли, привязанные в ряд под заваленным снегом навесом. Морды животных были обращены к бревенчатой стене, защищавшей их с севера. Снега у стены намело до самой крыши, что создавало преграду, неодолимую для порывов вьюги. Из огня торчали две длинных прямых палки, чтобы пугать ими волков в случае, если те подберутся к скотине.
– Кто вас сменяет? – спросил Безансон.
– Бертье и Марешаль.
Безансон повернулся к Матье и сказал:
– Ежели мы пойдем за железом затемно, так оно будет спокойней. Верно?
– Само собой.
Пьер предложил свою помощь, но Безансон ответил, что они справятся и вдвоем, а Пьер поможет им завтра. И, обращаясь к сторожам, добавил:
– Скажите Бертье, чтоб разбудил меня, как луна поднимется.
Матье подошел к лошадям, похлопал их по бокам, на которых поблескивали рыжеватые отсветы пламени, и прошел вслед за остальными в хижину Безансона, где очаг уже погас.
– Ни к чему сейчас его разжигать, – сказал Безансон. – Под одеялами холода не почувствуем. А нам еще и не так придется померзнуть, пока доберемся до Швейцарии… Оно, конечно, только по снегу и можно пройти, чтоб на солдат не наткнуться, но, однако ж, в лесу есть места, совсем нелегкие для перехода.
Когда все трое улеглись под одеялами и козьими шкурами, Безансон долго еще продолжал говорить об этом их переселении, которое он так тщательно подготовил. Он понимал, сколько опасностей подстерегает их, но, казалось, был непоколебимо уверен в успехе. В словах его не чувствовалось и тени беспокойства, – он просто как бы предупреждал, что им предстоит жестокая борьба с зимой и горными кручами.
На сей раз Матье слушал. Уж он-то знал, чего стоит эта борьба. Нередко ему приходилось ее вести. Ибо в этом и заключалась его жизнь. Лошади, повозки, дороги – в солнце, в дождь; размытые низины, превратившиеся в топь, снежные бури, лютые холода. Он, Матье, рожден для такой работы.
Он слушал. И представлял себе поросшие елями откосы, сугробы, проходы по краю пропастей, где ревут потоки. Он просматривал весь маршрут, точно проделал его уже раз сто. И все же что-то в нем неудержимо росло и крепло, превращаясь в неодолимую преграду. Что-то такое, им еще до конца не осознанное, что заставляло его лежать без сна, с ноющим сердцем и прислушиваться к морозной вьюжной ночи, где издалека вдруг раздался волчий вой.
22
Матье так еще и не уснул, а сторож уже пришел будить их. Под одеялами было тепло, и возница неподвижно лежал, глядя, как сквозь дверные щели, все разрастаясь, сочится свет. Мысль о переселении, задуманном Безансоном, не оставляла Матье, но другие образы затмевали теперь картину гор. Перед ним вновь возникла дорога к баракам. Перед ним вновь возникли – отец Буасси, Антуанетта и исполненный чистоты взгляд Мари.
– Фонарь вам не понадобится, – сказал Бертье, – сейчас очень светло. Но и очень холодно.
Безансон с ворчанием поднялся.
– Скорей бы уж добраться до кантона Во, – пробормотал он, – там я хоть чуток отдохну, займусь своим ремеслом.
Он сдержал смех – из-за Пьера, похрапывавшего во сне. Они бесшумно оделись и вышли.
Вся поляна была залита светом. Полная луна висела над лесом в искрящемся вьюжном небе. Пламя костра казалось мертвым в этой яркой белизне, где светились даже тени хижин. Сторожа налили Матье и Безансону по стакану обжигающего питья, пахнувшего хвоей и фруктами.
– Ну что, приходили волки? – спросил Безансон.