оторый будто смотрел на нее с высоты птичьего полета, когда дороги, деревни, реки, мосты, возделанные поля и леса сливаются воедино и начинают походить на человеческое лицо, на котором читаются все горести людские.
Матье понимал не все из того, что говорил священник, но слушать его было приятно. И речи эти настолько увлекли возницу, что он забыл, куда идет.
Улицы все еще были почти пусты; пока они шли через город к площади мэрии, им встретились лишь двое-трое горожан да столько же солдат и ополченцев.
В прежние счастливые времена в такой час на этой широкой площади жизнь била ключом. Повозки, всадники и пешие, торговцы, работники и ремесленники – все шли и ехали сюда, едва займется рассвет. В это же утро здесь не было никого, кроме них троих, и шаги их звонко отдавались в безлюдной пустоте. Солдат, неподвижно стоявший у входа в мэрию, казался в рассветных сумерках каменным истуканом. Справа, у стены, дожидалась кого-то огромная, четырехколесная повозка с поднятыми оглоблями. Ни дуги, ни боковых решеток у нее не было, а под вылинявшей, плохо натянутой парусиной угадывался груз бочек и мешков.
Отец Буасси, указав на повозку, заметил:
– Похоже, эту повозку нам придется взять с собой.
Стражник исчез под сводами мэрии и почти тут же вернулся с высоким сухопарым стариком в черном, наглухо застегнутом плаще и рыжих кожаных сапогах. Повернувшись к Матье, который никогда прежде его не видел, человек этот резким голосом произнес:
– Тебе повезло, Гийон. В другом городе тебя бы повесили или пристрелили. Ты ведь пришел к нам в Сален, не сказав, от чего умерла твоя жена.
– Но она же не от…
Иезуит крепко сжал запястье Матье и сказал старику:
– Господин советник, не столь уж это важно, от чего умерла его жена. Мы с Гийоном настроены одинаково. Он по доброй воле готов идти в бараки и помочь там.
Тонкие губы советника раздвинулись, приоткрыв желтоватые зубы. Он усмехнулся и, дернув подбородком в сторону стражника, сказал:
– По доброй воле и в сопровождении солдата!
– Гийон не знал, что наверху нужны люди. Но как только услышал, что там ждут могильщика, тут же сказал, что может выполнять эту работу. Спросите у него.
Отец Буасси повернулся и посмотрел на стражника.
Тот, поколебавшись секунду, подтвердил:
– Так и есть, господин советник.
– Тогда стражник может не идти с вами. Оно и к лучшему, потому что у меня здесь не так уж много здоровых людей.
– Как бы то ни было, я отвечаю перед вами за Гийона, – заверил его иезуит.
– Благодарю вас, отец мой, – сказал советник. – Пусть Гийон запрягает. А я тем временем изготовлю вам пропускной лист.
– Да хранит господь ваш город.
– Благодарю, отец мой. Я сообщу вашему настоятелю, что вы пошли в наши бараки.
Советник ушел в сопровождении стражника, а Гийон направился в конюшню. Там стояла одна-единственная кобыла, которая прежде, видимо, была вполне крепкой, но теперь явно ослабела от недоедания. Матье отвязал ее и подвел к повозке, где отец Буасси укладывал под парусину свою дорожную сумку.
– Ежели весь этот воз должна тащить вот эта животина, мы не скоро наверху будем.
Отец Буасси усмехнулся и потрепал кобылу по холке.
– Ну вот, вам уже не терпится поскорее туда добраться, – сказал он. – Если бы советник вас слышал, он бы окончательно успокоился.
Вернулся стражник и протянул священнику бумагу.
– Кроме этой животины, ничего у вас нет? – спросил Гийон.
– Скажи спасибо, что тебя самого не запрягли, – ухмыльнулся стражник.
Гийон пожал плечами, подтянул подпругу, а когда обернулся, стражника уже не было. Видя, что Матье ищет глазами стражника, отец Буасси со смехом заметил:
– Решил не задерживаться… Он уверен, понимаете ли, что в вас сидит зараза.
– Господи боже мой, да на этой кляче мы ни в жизнь не доедем.
– Не поминайте имя господа всуе и трогайтесь в путь.
– А вы не сядете, святой отец?
– Нет, сейчас я предпочитаю идти пешком. Ну, двинулись. Мне не терпится выйти из этого города.
Возница внимательно посмотрел на священника, но взор того был по-прежнему ясен и невозмутим. И все же Гийон решил, что неспроста это – поначалу иезуит солгал, чтобы избавиться от охраны, а теперь торопится выйти из города. Он взял кнут, заткнутый за передок повозки, щелкнул им, а левой рукой сгреб вожжи, чтоб сподручней было править кобылой. Стук ее копыт и грохот железных ободьев заполнили всю улицу.
– Ну что, приятно снова заниматься своим делом? – заметил отец Буасси.
– А вы прямо мысли мои читаете. Ведь как щелкнул кнут и завертелись колеса, я как раз об этом подумал.
– Иначе и быть не могло. Вы – возница. И сейчас вновь вернулись к привычному занятию… Но я просил уже вас не поминать имя господа всуе.
Свернув налево, на Гальвозскую дорогу, они сразу опознали городские ворота по густым клубам серого дыма, поднимавшегося от костра, который жгли стражники, чтобы не подпустить к себе болезнь. Указав на дым, что стлался над городом и наискось перерезал долину, священник сказал:
– Только что ветер дул с востока, а теперь подул с севера. Сейчас середина ноября, и, если этот ветер удержится, начнутся холода. А с холодами и эпидемии придет конец. Давно замечено, что зима без труда расправляется с эпидемиями.
Дорога полого спускалась под откос, и кобыла шла резво. Путники добрались до заставы, где два стражника, стоя возле костра, разведенного в основании редута, швыряли время от времени в огонь еловые и можжевеловые ветки. Они потрескивали; ветер же выкручивал дым, точно мокрое белье, а потом расстилал его по крышам и садам.
Гийон остановил повозку, и один из стражников, приблизившись, спросил:
– Куда едете?
– В новые бараки, что за Белиной, – ответил отец Буасси. – Вот пропускной лист.
Он достал из нагрудного кармана бумагу и протянул стражнику. Тот прочел и вернул ее.
– Проезжайте, – сказал он. – Но только на этой кляче не скоро вы будете наверху.
– А мы не спешим.
Стражник вытянул длинный шест, лежавший на двух рогатинах, что стояли по обе стороны дороги, и Гийон щелкнул кнутом.
Не прошли они и сотни шагов, как священник спросил:
– Вы умеете читать?
– Только цифры знаю. В моем ремесле надо знать цифры и считать.
Священник рассмеялся:
– Жаль, что вы не знаете букв. Но вы не один такой. Стражник у заставы тоже не умеет читать.
Смех его был таким же ясным, как взгляд; лицо так и искрилось весельем.
– Понимаете, – продолжал он, – вы могли бы выйти из города без всякого сопровождения, представив любой клочок бумаги. Я показал ему письмо одного из наших братьев, а вовсе не пропускной лист.
Тут и Гийон рассмеялся.
– Но ведь это ложь, отец мой, – помолчав, сказал он. – А вы как-никак священник.
– Можно иногда и позабавиться. Не для того создатель послал нас на землю, чтобы мы всю жизнь только плакали. Он хочет, чтоб мы жили в радости. А на свете и так много горя. Поэтому, если ложь пустяковая, – поверьте, за нее отвечать не придется.
Он умолк. Дорога мало-помалу пошла в гору, а главное, становилась все уже, зажатая между зарослями кустарника, с одной стороны, и лесом. Ветер время от времени кидал в путников пригоршни холодных капель, колючих, как песок. Они ускорили шаг и обогнали кобылу, чтоб идти посередине дороги, где ноги не так вязли.
– Неужели вы бы предпочли, чтобы кто-нибудь из стражи провожал нас до бараков?
– Нет, – ответил возница. – Но что, ежели бы тот, который приходил за мной, сказал советнику: мол, врет Гийон все, не хотел он идти к больным?
– Конечно, тот субъект не очень умен, это сразу видно. Но все же в нем есть проблески разума. И я почувствовал, что ему вовсе неохота лезть с нами наверх. Слишком он боится заразы.
Судорожный порыв ветра с дождем заставил их пригнуть голову. Иезуит взялся рукой за шляпу. В молчании дошли они до поворота, где было не так ветрено. Оба выпрямились, и священник, взглянув на Гийона, сказал:
– Момент был удобный.
– Удобный?
– Да, когда я шел, опустив голову. Достаточно было ударить рукояткой кнута пониже затылка.
Возница почувствовал, как у него вспыхнуло лицо. Он хотел возмутиться, но сумел лишь пробормотать:
– Ах, святой отец… Что же вы…
– Остановимся на минутку. Лошади нужно передохнуть, да и мне тоже.
Гийон остановил упряжку и пустил кобылу пощипать кустарник. А отец Буасси вошел под прикрытие ближайших деревьев и сел на пенек. Шум ветра в верхних ветвях, шуршанье редких капель по ржавым листьям, еще висевшим на буках и дубах, создавали впечатление, будто рядом течет река. Гийон опустился на толстое корневище напротив иезуита – тот молча, внимательно глядел на него. Возница чувствовал, как этот взгляд пронизывает его насквозь, и все же не в силах был отвернуться.
– Вы, верно, неплохой парень, – сказал отец Буасси, – но боюсь, иногда вам недостает храбрости. Поначалу вы хотели предложить мне бежать. Добраться до Савойи или до Во, как делают многие. Потом вы сказали себе: «Если этот дуралей сам напросился в бараки, вряд ли он меня послушает; я посильней его, при первой же возможности оглушу его и удеру вместе с кобылой».
Матье открыл было рот, пытаясь что-то сказать, но священник перебил его:
– Нет, Гийон, я еще не кончил. Мы с вами пустились в путь, навстречу случаю, который может оказаться для нас гибельным. Я не лгу, говоря, что наступление холодов вселяет в меня надежду, но мы должны приготовиться к худшему. К тяжким страданиям, а быть может, и к смерти. К смерти мучительной. Я соборовал великое множество больных чумой. Поверьте, это далеко не весело. Так что, Матье Гийон, выслушайте внимательно то, что я вам скажу.
Он замолчал и, приподнявшись с пенька и переступив ногами, вытянул левую перед собой. Взгляд его как будто смягчился, и на секунду вознице показалось, что сейчас иезуит заглядывает себе в душу. Но глаза священника почти тотчас загорелись прежним огнем, и Матье снова почувствовал себя их пленником. Спокойный, размеренный голос отогнал в лесную чащу капризные завывания ветра.