— Хорошо, иди пока, мне поработать нужно.
Оставшись в кабинете один, пустыми глазами с минуту смотрел на картину на стене. Они с Ириной купили ее недавно на аукционе, и Лёня был весьма доволен приобретением. Теперь картина казалась ему жалким подобием и бессмыслицей. Внутри нарастало раздражение, граничившее с агрессией.
«Зачем нужно было оставаться здесь, когда уже были куплены билеты в Лондон? Зачем нужна была вся эта сельская публика? Я столько лет, столько сил потратил, чтобы подняться наверх, забыть эту навозную жизнь… Они согласились… Да мне плевать на них, независимо от того, согласились бы или нет. Кто мне эти люди, которые родились здесь, здесь и подохнут. Пыль у меня под ногами…»
Ему было неприятно вспоминать вчерашний вечер. Он попробовал переключиться на бумаги, но по свойственной привычке русской души ковырять у себя под кожей, снова возвращался мыслями к этим людям. Сейчас они были ему неприятны, потому что в глубине души сознавал их правоту, ведь они проживают настоящую жизнь, где нет места ему и ему подобных. Он не стремился быть похожим на них, но отчетливо понимал, что они сильнее и чище. Это знание задевало, хотелось избавиться от него, доказать самому себе, придумать какое-то обоснование своего превосходства.
Он закурил, зазвонил сотовый. С силой отшвырнув его, налил коньяк, выпил. Алкоголь, разогрев кровь, несколько успокоил. Мужчина, успевший вчера обменяться взглядами и телефонами с белокурой Тамарой из банка, присел за стол, взял в руки фотографию Иры, долго смотрел на нее, но взгляд был холодным. Вернув фото на место, подумал, что пора заканчивать деревенские игры.
«Этой деревенской учительнице, как и всем остальным, нужен не я с моим животом, залысинами и нудным характером. Ей необходимы банкноты, которыми я буду ее обеспечивать. Прав Борис — везде можно найти рациональное зерно. Пусть эти былинные герои творят историю своей деревни в родном клубе. Хорошо, что я не вляпался в строительство».
Он налил еще рюмку, выпил, закусил лимоном, чуть улыбаясь, потер руки, позвал телохранителя:
— Вот что мы сделаем, Сережа. Попроси горничную собрать вещи Ирины и отвези ей. Передай, чтобы не искала меня, — он достал пачку сторублевок, положил в конверт. — Роман завершен. Ко мне на три вызови бухгалтера. Валеру выкинь из дома, а мне позови Олю, скажи, пойдем на речку погуляем.
Он собрал документы со стола, закрыл в сейфе и вышел за дверь, спокойный и удовлетворенный своими действиями.
12
— Ой, бабоньки, комедия прямо, ей-богу, говорят, они в красных шелковых трусах и красных накидках прямо с потолка на веревках влетят! Не толкайтеся тама! А ты, малой, куды протискиваешься?
— Куды? Туды! У меня билет.
— У него билет! Глаза-то свои разуй! Детям до шестнадцати вход запрещен.
— А мне семнадцать.
— Кому там семнадцать? Здорово, бабоньки.
— И тебе, Сергеевич, не хворать. Этому сопле неужто семнадцать уже? Катерина, он ведь с твоей Нюркой в одном классе учился?
— Брешет. Нет ему шестнадцати. Куприяновна, этого бритоголового не впущай.
— Да уж не сумневайтесь, ни один не проскочит. Клуб и так переполнен будет. Председатель строго настрого наказал, чтобы все по билетам на представлении были да без семечек и папирос. А речь он здесь, у клуба, говорить станет, чтобы все услышали.
— Вот это правильно. А чего? Погода хорошая, день-то, гляньте, нынче какой!
Это воскресенье, и правда, выдалось на славу. Утром прошел весенний дождь, и прямо над деревней повисла радуга. Почти все жители собрались сейчас у клуба.
Весть, что на открытии их земляки будут показывать сеанс стриптиза, взбудоражила всех.
Бабки плевались. Но авторитетный батюшка, читая проповедь, остановился на этом событии и назвал друзей героями, чуть ли не причислив к лику святых. Проповедь возымела действие, и уже никто не ругался, но с жадным любопытством все ожидали представления.
И вот они появились. Не спеша, по прибитой дождем дороге шли под радугой к клубу.
— Ну, прямо Армагеддон! — восхищенно заметил агроном дядя Митя Анохин.
— Глянь-ка, словно херувимы плывут, — прошамкала старая Евдокия.
— Не, больше на космонавтов перед полетом похожи, — заметил учитель Щербаков.
Из клуба вынесли колонки, включили музыку. Председатель поднялся на ступени и, когда все затихли, сказал короткую речь. Все дружно похлопали и, держа в руках билеты, повалили к входу, пропустив вперед сельское начальство с их женами.
Подростки облепили окна, в надежде увидеть хоть что-то. В зале рассаживались зрители. В комнатке за кулисами переодевались артисты.
13
— Мишь, телка чой-то неспокойная уж второй день.
— А чего?
— Да сама не пойму. Соседка сказала, пастух стадо на лесные отводы гонял, может, трав там каких нахваталась. А может, рогом бычок чужой задел. Дорох мне никогда не нравился, у него к коровам доброты нет. Зря его пастухом поставили.
— Покажи ветеринару.
— Где его найдешь! Он теперь один на три деревни. Ты сам бы глянул.
— Гляну.
— Когда?
— Верунь, сказал, гляну, значит, гляну. Вот завтра перед работой и посмотрю. Или тебе прямо сейчас загорелось? Сама тоже не глупая, живот болит у коровы, знаешь, поди, чем лечить? Или мне еще и доить корову прикажешь?
Михаил не хотел грубить жене, но, весь измотанный последними событиями, не сдержался. Сон прошел, он вышел на крыльцо покурить. Ругая себя последними словами, что подписался на это идиотское соглашение со стриптизом, мысленно прокручивал все происходящее. Леонид уехал из деревни, но от своего условия не отказался. Оставив им Валеру в качестве учителя, которого после долгих препинаний взяла на постой соседка тетя Таня. Председатель, матерясь и фыркая, согласился оплатить постой дармоеда. Они работали в поле до позднего вечера. Наскоро перекусив, собирались в недостроенном клубе. Сторож дядя Федор топил для них буржуйку, чтобы, как он выражался, приятнее было дрыгаться. Первую неделю совсем ничего не получалось.
То, что показывал тощий стриптизер, было противным и гадким. В деревне над ними смеялись. Несколько раз Василий грозился убить Валеру, а один раз все-таки врезал ему в ухо. Мурат заступался за учителя, но оказался самым бестолковым учеником, и все время предлагал плясать присядку под «Яблочко».
Михаил наливался гневом и уже готов был бросить эти занятия, как глупое, даже абсурдное дело. Однажды зашел в клуб батюшка. Без рясы, в джинсах и модной рубашке, посидел, посмотрел на них, пошутил немного, а потом серьезно сказал:
— Это ваше испытание. Для мужиков испытание, чтоб вы понимали. Это ваша война с инородным и чуждым вашему миру элементом. Пусть такая, нелепая и унизительная, но тем отраднее в сознание ваше придет мысль, что вы сумели, достигли, не отступили в порывах слабости духа вашего, ибо силен человек, когда вера и дух в нем присутствуют.
— Дух-то присутствует, — буркнул Василий, а вот силы, отец ты наш, уже на исходе. Я за эти дни килограмма четыре сбросил. Уже не пойму, когда ложиться, когда вставать. Дома ни до чего руки не доходят. Жена, кроме как стриптизером, иначе не зовет. Дочка и та на днях кричит: «Иди, стриптизер, картошкой жареной заправься, пока до концерта портки не потерял».
— Терпи, сын мой, — ответил батюшка. — Беседовал я и с женами вашими, порадовался их пониманию к делу сему.
Еще через два дня пришла к ним, приехавшая погостить к матери, Ковальчук Катерина. Молодая женщина, работающая хореографом, быстро и умело направила все их неуклюжие потуги в нужное русло. Разглядела в каждом зарытый талант танцора, подобрала музыку, и к концу третьей недели дело сдвинулось с мертвой точки и пошло на лад. Племянница бабки Лопуховой сняла с них мерки и обещала пошить костюмы высшей пробы, благо, бухгалтерия села оплачивала расходы.
— Я объясню, что именно должно быть одето на нас, — начал было Валера, но женщина, приспустив очки на носу, строго посмотрела на него и отрезала:
— Объяснишь, если бабка моя над твоим огурцом посмеется. Костюмы будут пошиты по моим личным эскизам и выкройкам. Это не обсуждается. Всем пока и удачи в будущем.
Появился интерес, но времени катастрофически не хватало. Еще через три дня у Мурата разболелся правый бок. Скорая отвезла его в райцентр с подозрением на аппендицит.
— Вот только этого нам не хватало, чуть не плача, — говорила Катя. — Кем мы его заменим? И по времени не успеваем! Что за невезение.
Мурат вернулся на утро.
— Ну, что там у тебя, — спросил Михаил, встретив его у трактора.
— Привезли меня в госпиталь, — начал рассказывать Мурат. — Врач щупает: «Болит?» — спрашивает. — «Болит», — отвечаю. — «А здесь?» — «Болит», — говорю. — «Подними рубашку, этот шов когда делали?» — «В прошлом году аппендицит вырезали». — «Что же ты сразу не сказал!» — удивляется. — А я откуда знаю, может, аппендицит и другой раз вырезают. Вот. Слабительное дали и назад отправили.
14
— Верунь, сколько времени?
— Пять минут назад двенадцать ровно было. Хватит тебе уже дергаться. Все нормально. Иди лучше перекуси перед концертом.
— Чего-то аппетита нет совсем. Я бы лучше сейчас стопочку пропустил для храбрости. Меня, Верунь, если честно, прямо колотит всего.
— Ну, это понятно, — кивнула жена. — Одно дело, когда на вас одна Катька смотрит, а тут вся деревня. Миш, а как вы перед Катькой-то все раздевались, наверно, петухами ходили? Стыдно-то хоть малость было?
— Стыдно… Она нас пять дней убеждала, что нужно хоть один раз раздеться полностью. Иначе, мол, на концерте, сорваться можем и не оголимся. Мы с Муратом вроде как согласились уже, а Васька уперся и ни в какую. Она тоже рассердилась, говорит: «Меня если стесняешься, завтра всех бабушек на деревне соберу, и на генеральной репетиции перед ними разденетесь».
— А нас позвать не вариант было?