И что, господа военные, съели? Думали, уволили за «превышение» и всё? Похоронили? Из обоймы выщелкнули?! «Ха!» — три раза!!! Человек с такой подготовкой не пропадет! Да, покрутился наемником несколько лет. Палестина, Магриб… Даже у Полковника в Ливии отметился краем, где вдоволь нахлестался с англичанами из хваленного «Спейшел Авиэйшена».
Зато неплохо заработал. И «боевые» хорошие, и многие аборигены вовсе не нищие...
А главное — имя. Известное и ценимое. Бойцу с репутацией платят совсем иначе. А то, что пришлось принять ислам, так это Осокину, ах простите, Осими, абсолютно до лампочки! Арабы платят? Хорошо платят! А за нормальные бабки можно любую религию принять. И морду выкрасить в черный цвет, если надо. Так и стал Саша-Александр Искандером. И сколотил свой отряд за арабские деньги. Что там говорили при Союзе про дружбу народов? Вот он, настоящий интернационал: кого только нет в его отряде: три чеченца, два пуштуна, серб, болгарин, бульбаш, мариец… Даже якут один затесался. Как только занесло болезного к арабам? От родных-то, оленьих стад? И сам Искандер — чистокровный запорожский казак. Вот где ни малейшей дискриминации по этому признаку: в наемниках. Волки лесов, степей и гор, солдаты удачи. Дикие гуси…
А как к месту оказался этот отряд после Большой Войны! Стало не к кому наниматься для «охраны частной собственности»? Ничего, люди с оружием сами возьмут всё, что надо. Бандитизм и мародерство, скажете? А если и бандитизм? Уголовные кодексы всех стран ушли в никуда, вместе с самими странами! Предположим, Осими теперь руководит не наемниками, а бандитами, и что с того? Кто сильнее, тот и прав! А его десяток сильнее иной роты! И вообще, они не бандиты, а бойцы Интернациональной Освободительной Армии. Это чтобы не придумывать какой страны. А что, неплохо звучит — ИНОА.
Искандер с удовольствием потянулся и онемел от удивления: в трех метрах от него стоял человек. Откуда? Как прошел через посты, что те не подняли тревогу? Как вошел в дом? Может, отряда уже нет? Ничего подобного, слышно, как ребята перекликаются. Впрочем, хотя в позе Осими внешне ничего не изменилось, сержант уже был готов к бою. Однако схватку не начинал: раз неизвестный стоит и ждет, значит, нападать не собирается. По крайней мере, сразу.
— Ассалам алейкум, уважаемый, — произнес гость. Совершенно без дурацкого местного акцента. — Или лучше сказать «Здравствуйте, Александр Иванович!»?
— Да что хочешь, то и говори, — внешне расслабленно протянул Искандер. — Ты кто?
Начало разговора ему не понравилось. Своё отчество Осокин не афишировал. Как, впрочем, и настоящее имя.
— Я — язык, глаза и уши Ирбиса. Посредника в разговорах уважаемых людей.
— И что надо разрозненным частям его тела от обычного наемника? — рука поползла к пистолету, скрытому под полой куртки.
— Вам просили передать, просьбу о прекращении своей деятельности на территории Пенджикентского бекства. Она не вызывает восторга у уважаемых людей.
— Ух, ты! И кто просил? — особым вежеством в переговорах Осими никогда не страдал. — И что за люди такие, «уважаемые»?
— Бек Пенджикента. Саттах Амонатов.
— А не передал ли твой бек, что будет бедному солдату, когда он прекратит свою деятельность? Мне же нужно кормить своих людей. Может, он хочет нас нанять?
— Саттах-джан знал твой вопрос. И заранее передал ответ: «Нет». Ему не нужны наемники!
— А если я не прислушаюсь к словам бека?
— Тогда Амонатов-джан будет вынужден принять меры по защите своих дехкан.
— Ух, ты, какие мы крутые! И что, каждый таджикский бек считает себя в праве мне приказывать? Может, вместо ответа отправить ему голову посланца?
— Еще раз обращаю Ваше внимание, Искандер-джан, я не посланник Пенджикентского бека. Я — язык, глаза и уши Ирбиса. Вы слышали о Леопарде гор?
— Я слышал много сказок. В том числе о всяких зверях с разных форм рельефа. Чем очередная сказка отличается от слышанных ранее?
— Мы передаем информацию и приносим ответ. И всё. Чтобы получающий ее не пытался обидеть посланца.
— А тебя, значит, обидеть никто не хочет?
— Почему? Бывает. Но обидевший язык Ирбиса долго не живет. Таковы правила.
— Я играю без правил. И, кстати, давно хотел проверить правдивость местных легенд. Но пожалуй нет смысла посылать голову целиком. Достаточно языка, глаз и ушей…
«Стечкин» успел покинуть кобуру… Однако пришелец оказался быстрее. Пистолет отлетел в сторону, а в левом боку Осими вспыхнул костер боли, в доли мгновения охвативший всё тело…
Как умирали во дворе бойцы его интернациональной армии, Искандер уже не слышал… Впрочем, они умирали тихо…
Окрестности Новосибирска, деревня Выселки
Байкал, обас-оюна, шаман
На пригорке, сбившись тесной кучкой, стоял с десяток деревянных, потрепанных жизнью домишек.
Байкал плотоядно улыбнулся. Русские ещё спят, собаки с вечера прикормлены… Жестокие раскосые глаза молодого шамана полыхнули чёрным огнём. Джутпа на груди нетерпеливо дёрнулся, поторапливая хозяина. К бою! Гореть лупоглазым в аду!
Обас-оюна, чёрный шаман, взмахнул руками, подобно большой грозной птице, и под усиливавшийся гул десятков голосов, ударил в бубен. Камни под ногами зашевелились, подчиняясь воле колдуна. Священное воинство рванулось к деревне, неся смерть… Эрлик открыл пасть, готовясь сполна испить свежей крови. Деревня сразу сжалась и потемнела, блестевшие в свете полной луны окошки померкли, будто светлый дух-хранитель вдруг отвернулся и ушёл, оставив людей на произвол судьбы. Грянул взрыв, затем второй, и тут же барабанная дробь частых выстрелов, разлетелась по равнине, вторя шаманскому бубну. Душераздирающие крики и багряные сполохи неистового огня щедро одаривали шамана, освещая искажённое злобой лицо, открывая ему тайные тропы к Белой горе; злобный Ютпу поднялся из воды, одобрительно качая бугристой головой, удовлетворенно прошипел: «Да, да, обас-юна, бей! Дай мне крови!»
Наверху полыхали дома, синеглазые демоны кричали от боли. Мансыр, ведший алтайское воинство, преисполнившись силой великого Тэнгри, белым волком рыскал по деревне, опрокидывая людей, вгрызаясь в горло, с хриплым воем пил горячую кровь, которая каждой каплей делала шамана сильнее. Байкал слышал свист пуль, разрывы гранат, стоны и предсмертные хрипы. Серебристым дождём секло русских их же оружие — пули, жужжа, вгрызались в беззащитную плоть. Шаман ликовал.
— Будьте прокляты, принёсшие скверну в наши края! Прими их, Эрлик, держатель вечной тьмы! Байкал неистовствовал. Удары бубна слились в один рокочущий гул, от которого гнулись деревья, и танцевал полоумный Ютпу, и даже близкое пыхтение ожившего вдруг пулемёта не могло помешать колдуну осуществлять свою месть.
Окрестности Новосибирска, деревня Выселки
Дмитрий Поляков
Сержант Поляков и сам не знал, что заставило его проснуться. Как толкнуло что-то. Привычно ухватив АКС за отполированное многочисленными прикосновениями цевье, он побрел к лестнице, ведущей на смотровую площадку.
По дороге сержант продолжал зевать, прикрывая рот кулаком. Эх, какую истерику закатила бы бабушка, увидев столь вопиющее бескультурье! Вот только давно уже нет бабушки… И родителей нет… Последний раз видел их, уходя на срочную… ставшую вечной…
Грустно улыбаясь собственным мыслям, сержант поднимался на скрипучей лестнице.
Смотровую площадку в свое время на скорую руку сообразили прямо на крыше бывшего сельсовета. Не мудрствуя долго, вогнали восемь столбов от ЛЭП по бокам домика, а на них кое-как сбили из досок подобие площадки с навесом. Потом, когда дошли руки, все доделали: приставили лестницу поосновательнее, обложили подъем кирпичами, нарастили борта, чтобы поднимающихся не сдувало. Тут и до Войны с ветрами проблемы бывали, а сейчас и подавно…
А устроить место под ПК сам бог велел, а не только Устав внутренней и караульной.
Поляков поднялся наверх, кивнул часовому. Тот отчаянно тер уставшие за смену глаза и зевал так, что сержанту за себя стало стыдно. Вот тут сразу видно было, что человек спать хочет, а не просто в тепле разомлел…
— Живой?
— Да что со мной сделается, — все же одолел зевоту часовой. — Поляк, чай будешь?
— Из малины нарубил? — уточнил сержант.
— Обижаешь! — довольно искренне обиделся солдат. — Личный рецепт! Малина, вишня, и пара яблочных сушек.
— Уговорил, чертяка языкатый, — засмеялся Поляков. — Доставай термос! А рецепт, точно не твой личный. Меня таким еще в тринадцатом Седьмой угощал. Обзывая его «цыганским» чаем.
— Вот раз угощал, так и иди к нему! — ответил часовой, но все же плеснул подставленную кружку из термоса. Жидкость, в полумраке показалась черной. Поляков на всякий случай принюхался.
— Че нюхаешь? Не моча! Так, плюнул пару раз.
— Если пару, значит нормально!
И тут же, с юго-восточной стороны рванули подряд две мины. И взлетела сигнальная ракета, засыпая ночное небо искрами звездок…
Поляков поперхнулся и громко выругался: чай в термосе толком не остыл, и кипяток плеснул сержанту на форму, достав до тела. Кружка полетела в сторону, кувыркнувшись в темноту.
В той стороне, откуда прошли подрывы, кто-то надсадно вопил на одной ноте. Шарахнуло где-то совсем рядом охотничье ружье. В ответ слаженно загрохотали автоматы. Бухнула граната.
— Мать твою! — заорал Поляков. — Проспали, придурки!
Вжикнула пуля, обдав обоих щепками. Сержант с рядовым переглянулись. Первый схватился за телефон, яростно накручивая ручку на бакелитовом корпусе. Второй сдернул брезент с пулемета и начал заправлять ленту, от спешки не попадая в приемник.
— Пятый — Точке! Пятый — Точке!
Заспанный связист на той стороне провода долго не мог сообразить, что от него требуется. Потом, в трубке послышались команды, даже удалось разобрать, как взревел мотор. Все, теперь можно умирать…
Заплясал под боком ПК, разбрасываясь обжигающими цилиндриками стреляных гильз. В кого, куда — непонятно.
Поляков выглянул из-за борта. Сразу же отпрянул обратно, чуть не получив пулю в голову. В «мертвой» зоне пулемета, на маленькой площадке перед «штабным» домиком, скопилось до десятка человек. Все чужие, местных сержант за полгода службы на этом посту выучил наизусть, благо их и было всего ничего, не больше пяти десятков.