— Команда разборку автомобиля закончила! — гаркнул бравый усач.
— Четыре минуты пятьдесят три секунды… — ошеломленно выговорил флигель-адъютант.
— Потрясающе, господа! — вступил государь-император.
— Да, да! Великолепно! Изумительная скорость! Обычные солдаты! Феноменально! — взорвалась комментариями свита.
Обратно собрали столь же ловко (я мысленно перекрестился, когда пяхота чуть не уронила лом на августейшую ногу), завели авто и назначенный водителем укатил на нем за угол. Пока шло шоу, по знаку Николая из задних рядов к нему пробился офицер с саквояжем наград, а как только все закончилось, на нас, кроме аплодисментов, пролился дождь монарших милостей.
Каждому из нижних чинов перепали серебряные часы с императорским вензелем, их командиру, полковнику Буковскому — очередной орден, хотя он вообще ни сном, ни духом и даже не присутствовал. По “владимиру” досталось Рябушинским и Нобелю, по “станиславу” — Меллеру, и даже парочке инженеров. Я на всякий случай сховался подальше, а то шепнет царю начальник охраны, что я опасный социалист и вместо наград будут всем облом. Но компаньоны не подвели, выдернули и представили под царские очи и хлопнулась мне “анна” третьей степени. Ну и звание “поставщик двора” на АМО.
— Служу России, Ваше Величество, — ответил я, хотя адски хотелось брякнуть “Служу Советскому Союзу!”
Николай принял это от американца как должное и спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Блиндированный автомобиль на этой основе можно сделать?
Могем, и “Мурку” тоже могем.
— Да, Ваше Величество. Через месяц будут закончены испытания нового семидесятисильного двигателя, под него создается каркасная рама с возможностью навески брони. И будет ли нам позволено преподнести небольшой подарок для цесаревича?
Сзади мне подали длинную расписную коробку с двумя стенками из прозрачного целлулоида, под которыми на деревянной подставке стояли в ряд все наши автомобили — легковая, пожарная, санитарная и так далее. Мы долго ломали голову, что делать с презентом и случайно нашли мастера с поистине золотыми руками. Русский умелец создал масштабные модельки — у них крутились колеса, открывались двери и капоты, так что для мальчика девяти лет это просто отличный подарок.
Адъютант принял коробку, а величество удостоило меня рукопожатием со спасибом. Руку теперь не мыть, что ли? Знавал я одного монархиста в XXI веке (откуда он такой взялся, не знаю — наверное, самозародился при СССР, как гомункулус), так он не то, что руку не мыть, он прямо тут от счастья и помер бы.
Рябушинские с Меллером после ухода свиты только по потолку не бегали, да и куда более флегматичный Нобель с трудом сдерживался — завтра велено явиться на подписание контракта на первые сто грузовиков для военного ведомства. То ли еще будет, господа, а вы не верили, не желали тратиться на “выкрутасы” вроде моделек и пандусов, все за свои делал.
И никто после столь удачного выступления компенсировать не предложил. Нет, не жалко — знал, на что шел, хорошие они люди, но буржуи. Так сказать, дружба дружбой, а табачок врозь. Опять же, пари выиграл, малость отбил расходы. Да и работаю я не на прибыль, у меня другие цели — знали бы они, сколько разной нелегальщины мы затащили в Питер под прикрытием выставки…
— Я слышал, ордена обмывать положено, — рассматривая ногти заявил посетивший нас вечером Болдырев.
И Рябушинские увлекли всех в ресторан.
***
Интересно, ленту ордена Ленина делали с ленты ордена Святой Анны? Один-в-один, правда, у советской награды не одна, а две золотистые полоски по краю. Я приложил орден к груди и полюбовался на отражение.
А ведь я уже совсем седой, и голова, и борода. Жаль, кличка уже занята, да и по правилам конспирации не положено давать такую, чтобы указывала на реальные приметы человека. Я еще немного покрасовался перед зеркалом, а потом убрал колодку с крестиком в коробочку. Хорош играться, ехать пора.
— Митя!
— Я готов.
Митя после холеры приехал исхудавший, в чем только душа держалась, одни глаза и шея в воротнике как пестик в колоколе. Но ничего, подкормили, Терентий его погонял — лыжи, тренажеры, лошади, — уже можно смотреть без слез. Как говорят, были бы кости, а мясо нарастет.
А вот морально война на Митю подействовала тяжело. Вся эта тягучая рутина, когда войска тащатся невесть куда, потом невесть сколько сидят в окопах, потом невесть за что умирают…
К тому же, не выгорело и у Болдырева, который с Лебедевым пытался подсунуть союзникам “кость” в виде Албании, чтобы отвлечь греков и сербов от Болгарии. Но за Албанию играла Австро-Венгрия, а ей очень нужно иноверное государство посреди славян и греков. Да и союзнички-французы не могли допустить, чтобы лелеемый русскими Балканский союз сохранился и укрепился.
С другой стороны, если бы задумка Болдырева сыграла, ничем иным, кроме этнических чисток и массовых депортаций мусульман, это завершиться не могло. А уж как на Балканах эти чистки проводили во вроде бы цивилизованном конце ХХ века, я помнил. И это при наличии каких-никаких ограничителей вроде ООН, решений Нюрнбергского трибунала, Евросоюза, НАТО и ты ды. Что уж про нынешнее время говорить…
Так что все шло по тому же пути на те же грабли. Нас это коснулось краешком — с окончательным переходом островов под власть Греции накрылась Первая пулеметная школа имени Критского пролетариата. Где теперь пулеметчиков готовить — бог весть, не в Македонии же, больно там стремно. Тем более, что до мировой войны осталось всего ничего, и три сотни боевиков сейчас добровольцами в разных армиях на Балканах и парочка даже командовала партизанскими отрядами в той же Македонии. Народные герои Югославии, ага.
Пока я заводил автомобиль, а Митя грузил подарки, вышла Наталья и у меня который раз при взгляде на нее дрогнуло сердце. Роды не испортили ее фигуру, а голубые глаза сияли так же ярко и я снова подумал, что не многовато ли вам счастья, господин инженер?
За руль сел Терентий — делегация дома Скамовых состояла из двух докторов, почетного инженера и лаборанта. А вот Ираида ехать отказалась наотрез, смущаясь столь высокообразованного общества. Жаль, нет здесь высшего кулинарного института, сделали бы из нее доктора гастрономических наук.
Докатили быстро, разве что в машине на солнце жарковато — стеклоподъемник я, конечно, запатентовал, но сделать его пока не сделали, только поворотные форточки. Изобрести, что ли, люк в крыше…
Сегодня у нас ужин в кругу ученых, практически симпозиум в первоначальном смысле слова. Петр Николаевич Лебедев давно звал отметить Нобелевку “узким кругом”, да я все время в делах — то выставка, то плотина, а тут как раз подошел срок отъезда Лебедева в швейцарский санаторий. Ездил он туда моими трудами и настояниями ежегодно и, похоже, доктор Амслер здорово поправил ему сердце. Во всяком случае, уже два года прошли без приступов, зато каждый день Петр Николаевич катался на велосипеде. Или шагал из Марьиной Рощи, куда он перебрался после ухода из МГУ, на Миуссы, в Народный университет Шанявского.
Кроме нас Лебедев пригласил русско-австрийскую пару — Павла Сигизмундовича Эренфеста, доктора и профессора физики и его жену Татьяна Афанасьевну, доктора математики. Год назад, когда Эренфест искал место и совсем было собрался уехать в Голландию, мы с Лебедевым организовали несколько рекомендаций, в том числе и от Эйнштейна и Пауль остался работать в России. Еще присутствовал профессор Эйхенвальд, шурин Лебедева и один питерский гость, которого я тоже хотел перетащить в Москву — Степан Прокопьевич Тимошенко с женой Александрой Васильевной. Человек среди прочнистов легендарный, он уже написал “Курс сопротивления материалов” и сейчас работал над следующей частью — “Курсом теории упругости”.
Да, многовато счастья… Мог ли я, двадцатилетний студент, мусоливший по ночам перед экзаменами тимошенковскую “Механику материалов”, представить, что буду лично знаком с автором и помогать ему?
— Видел вашу книжицу, Михаил Дмитриевич, отличное дело сделали!
— Эээ… какую, Степан Прокопьевич?
— Ну как же, “Четырехзначные математические таблицы”!
— Помилуйте, да с чего она моя? Там студенты все сами сделали!
Угу, а идею я вообще спер у Брадиса, стыдоба.
— В предисловии написано, что с вашего, так сказать, благословения. И среди студентов ходят под названием “Таблицы Скамова”…
Ой, стыдоба-стыдобища…
Пришлось сворачивать разговор на метод конечных элементов, за что нас чуть не побила хозяйка, запретившая за столом все разговоры о науке. И тогда мы отлично поговорили об академической неделе помощи. После дела Кассо мы запускали их два-три раза в год — профессура читала лекции для всех желающих у Шанявского, в Политехническом музее и на других “негосударственных” площадках, вплоть до рабочих клубов. А сбор направлялся на поддержку уволенных по политическим мотивам преподавателей и студентов, но кое-что перепадало и “практикам”. И достигало это “кое-что” вполне приличных размеров, потому как “недели” проходили не только в Москве, но и во всех университетских городах.
— Эйнштейн опять отказался от профессорского места в Берлинском университете, — с удивлением рассказывал Лебедев о нашем общем знакомом. — Не вашим ли наущением?
— Моим, — скрывать тут было нечего, — Германия непременно влезет в войну, ей будет не до науки. И это не говоря о возможных проблемах с продовольствием.
— А, вы опять про “большую войну”, — засомневался Эренфест.
— Да, Пауль, к сожалению, нашим странам придется воевать. И я бы советовал поменять подданство на российское, потому как с началом войны “враждебных иностранцев” в лучшем случае интернируют. И надо срочно сюда Альберта, чтобы он успел прочитать лекции, пока его не заперло в Швейцарии.
— Он весьма негативно настроен после дела Бейлиса. Минутку, — Лебедев вышел в кабинет, из которого вернулся с письмом. — Вот, “я нахожу отвратительным ехать без надобности в страну, где так жестоко преследуют моих соплеменников”. Может, вы сами напишете, Михаил Дмитриевич?