— Что грузите?
— Масло, сметану, молоко.
— Молоко? А не портится? — заинтересовался Вася.
— Не, — радостно ответил Семен, — у нас тут заводик артельный, на паях, мы по методу Пастера молоко нагреваем, неделю стоять может! А отправляем быстро, утренняя дойка через сутки на продаже в столицах.
— И что, берут? Полно ведь свежего? — продолжал допытываться Собко.
— Образованные хорошо берут, — учетчик зыркнул на нас, пытаясь понять, не обидел ли, но мы не отреагировали и он продолжил.
— Молока покамест немного отправляем, еще толком с возвратной тарой не наладили. Вот, — вынул он из проволочного ящика квадратную литровую бутылку. И продолжил, предупреждая следующий вопрос: — По тринадцать копеек идет, три копейки сама бутылка с пробкой.
Вася повертел в руках бутыль, ковырнул пальцем пружинную защелку, запечатанную маркой с той же молочной эмблемой.
— Это, я так понимаю, чтобы видно было, что не вскрывалось? — потыкал он пальцем в наклейку. — А попробовать дадите?
— Никак не могу, у меня все по счету, — виновато улыбнулся Ляхов, но вдруг расцвел. — А вон, на станции лавка от союза, там наше молоко каждый день, и самое свежее! И все остальное, и даже свинина тушеная в банках есть, недавно делать начали!
— Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! — прервали нас крики, от поезда торопился секретарь. — Телеграмма из министерства!
Собко поморщился и двинулся навстречу.
— Ну, бывай, Сеня!
— Спасибо, Михал Дмитрич, — улыбнулся учетчик и не удержавшись, спросил, понизив голос, — А он правда действительный статский?
— Правда-правда, он и с паровозными бригадами ездит, и на бронепоезде воевал, и в мастерских в любой угол влезть может. Правильный человек, трудяга, его все путейцы знают и любят.
— Надо же, — недоверчиво покачал головой парень. — Ну, счастливой дороги!
— И тебе удачи! — помахал я на прощание.
В вагоне Вася выговаривал секретарю.
— Я же просил в неофициальной обстановке именовать меня Василием Петровичем!
— Прошу простить, виноват. Чай готов, прикажете подавать?
Вагон тронулся, звякнули подстаканники и ложечки, проплыл мимо перрон, где нас проводил лично начальник станции и снова застучали колеса.
Чаевничать (или кофейничать в Васином случае) мы устроились за столом. Даже министерский салон-вагон потряхивало и если сидеть на диванах, то весь кипяток мог оказаться на брюках.
— Даа, Миша, как твои артели развернулись… А скажи мне, друг ситный, как у вас насчет кулаков?
— В смысле? — оторвался я от стакана.
— Ну я знаю, что все новые предприятия на селе обычно вступают в конфронтацию с лавочниками да кулаками, того же Гарина-Михайловского вспомни.
— Ааа, вот ты о чем… Мы предпочитаем их в наши системы встраивать, сотрудничество всегда лучше, чем вражда.
— И что, получается? — спросил Собко, поигрывая ложечкой в чашке с черным кофе.
— Ну, кто поумней, понимают, особенно, как деньги начинают считать. Их ведь перекупщики да оптовики точно так же дурят, как и всех остальных, — ответил я и выпил стопочку коньяку.
— А, ну-ну, так я и поверил, что прямо все так гладко.
— Не все, конечно, но мы же co-operative, сиречь совместное действие, — закусил я лимоном. — а когда против тебя весь мир, то устоять невозможно.
— Ну, смотря кому! Вон, есть такие крестьяне, что владеют тысячей десятин земли!
— И много их? На всю Россию — несколько сотен, а нас — миллионы. Такая ответочка прилететь может, никому мало не покажется.
Так мы спорили еще примерно час, пока разговор опять не свернул по накатанной на близкую войну. Уж Васю-то я накачивал побольше остальных, начав с изложения плана Шлиффена, замаскированного под мои прогнозы. Дескать, единственный шанс Германии в войне на два фронта — в молниеносной кампании разгромить Францию и, пока Россия возится с мобилизацией, перебросить войска против нее.
И что наши бравые генералы, так блестяще показавшие себя в Маньчжурии и на которых Вася насмотрелся лично, вряд ли смогут противостоять немецкому катку. И что Министерству путей сообщения придется заниматься эвакуацией — вывозить людей, заводы, ценности, а для этого нужны и другие дороги и другая организация дела.
Поначалу Собко отмахивался, зато потом, когда я насел на него и заставил собирать данные по железнодорожному строительству в Германии, мнение свое поменял. Немцы модернизацией дорог занимались планомерно и системно, вот уж где Ordnung проявлялся в полную силу, так что стоило только обобщить информацию и опытный путеец со всей очевидностью увидел, что пропускная способность дорог увеличивается не вообще, а конкретно так в направлении запад-восток. И что способность эта у немцев российскую, скажем мягко, заметно превосходит — немцы могут гнать к фронту чуть ли не втрое больше эшелонов.
И Вася начал пропихивать наверх докладные записки насчет улучшения уже нашего путевого хозяйства и даже сумел положить такую на стол председателю Совета министров, не забыв упомянуть, что его на эти мысли навел инженер Скамов.
Вообще, после того как развеялся дым классовых сражений и стало ясно, что следующая большая задача — выйти сильнее из Первой Мировой, я долго думал, а что, собственно, я могу сделать в своем нынешнем положении? И надумал вот что.
Ахиллесова пята русской армии — связь и управление. И тут я кое-что смог, еще в 1906 году Петр Николаевич Лебедев навел меня на одну умную еврейскую голову и через два года мы с Семеном Айзенштайном основали “Общество беспроволочных телеграфов и телефонов”. Новой фирме контора Бари и питерское отделение Строительного общества спроектировали и построили целый радиозавод на Лопухинской улице — пятиэтажное здание с цехами, склады и службы. А в этом году я, опять же по рекомендации Лебедева, убедил работавшего в Страсбурге Николая Папалекси стать техническим руководителем завода и переехать поближе, на Петроградскую сторону.
Уже в прошлом году ОБТТ выдало искровую станцию, бившую на 200 километров, сейчас получило господряд на цепочку радиотелеграфов вдоль побережья Северного Ледовитого океана, а в качестве задела на будущее ускоренно велась работа над портативной рацией. Вот прям точно как говорилось в книжке “Физики шутят” — полупортативный это снабженный ручкой для переноски, а портативный — имеющий две ручки. Ничего, по нынешним временам и конно-вьючная радиостанция это большой прогресс.
И транспорт. Тут, помимо влияния на Собко, я давно задружился с Юлием Меллером, одним из первых российских автомобилестроителей и насовывал ему все свои патенты по теме. После того, как я предсказал падение популярности паровых авто и взлет бензиновых, он тоже начал прислушиваться и сейчас наш главный проект выходил на большой старт.
И медицина. Кто серьезно книжки про Войну читал, тот не мог пройти мимо организации работы медсанбатов. Сортировка и эвакуация, основные принципы сейчас лишь складываются и тут можно попробовать кое-что сдвинуть, через того же Боткина или через Веру Гедройц, она сейчас в Царскосельском дворцовом госпитале работает, с императрицей дружит, стихи пишет. Не знаю, какая из нее поэтесса, а вот военно-полевой хирург что надо.
И разведка. Ну, тут почти хорошо, Лавр меня слушает внимательно и многое принимает. Не все, конечно, но и так неплохо. Опять же, Медведник у него под боком и Зубатов в консультантах (Егор, правда, охренел, когда об этом узнал, прямо как Савинков). И очень неплохой опыт работы против японцев. Так что сводки от Болдырева уже давно работали в нужном направлении.
И животноводство! То есть артели, с ними-то как раз все понятно — развивать, улучшать, повышать, так сказать, укреплять продовольственную базу. Пусть даже мы сейчас перепроизводство устроим, но ведь с началом войны мужики на фронт уйдут, урожайность просядет, так что запас прочности очень нужен, здесь переборщить не получится.
А еще со всеми этими грандиозными планами надо перетаскивать эмигрантский центр из Швейцарии в Швецию, чтобы когда загрохочут по всей Европе пушки, не оказаться “в кольце фронтов” и потом не мараться со всякими пломбированными вагонами. И европейских социалистов пинать, чтобы в шовинизм не скатывались, а то ведь позорище какое — Интернационал сколько резолюций принял, что надо бороться против развязывания войны, а коли полыхнет, использовать ее для борьбы за социальную революцию, а толку? Стоило начаться бойне, как все наперегонки кинулись свои правительства поддерживать, ну, не прямо все, но даже самые упертые от борьбы временно отказались.
В размышлениях и разговорах мы докатились до Москвы, и стоило нам сойти на платформу Николаевского вокзала, как вокруг господина директора департамента взвился вихрь железнодорожного люда, кто по делу, кто лишний раз оказаться на глазах у начальства. А ведь действительно, сколько таких, как Собко на все железные дороги страны? Человек пять, много десять? Да, ему помогли наши проекты, но Вася и так инженер отличный и работяга, не будь сцепки, путеукладчика и бронепоездов, все равно бы карьеру сделал.
Вообще, в “генералы” многие соратники выбились, но вот не факт что смогли бы без меня. Как подумаешь, что Паша-то Свинцов, кузякинец от сохи — банкир, председатель правления Московского народного банка и теперь его звать не иначе как Павел Дормидонтович, так прямо оторопь берет. И не только природной сметкой и чутьем поднялся, за плечами финансовые курсы. Да не одни, даже в Швейцарии успел поучиться, хоть и мучался там с языком изрядно, хорошо хоть эмигранты наши помогали.
Исай Андронов заматерел, раздался вширь и руководил не только редакцией “Правды”, но и всей сетью издательства “Знание” в Европе. Ага, мы решили взять дело печати Горького и других русских писателей в свои руки, а не доверять всяким там парвусам. Несмотря на весьма высокие гонорары, издательство работало с большой прибылью и было одним из основных наших финансовых каналов — там, где ходят большие тысячи, легко спрятать маленькие. Сам Горький уехал на Капри и понемногу отдалялся от издательства, так что Исай постепенно перенимал его полномочия.