депутатов. Некоторые из них, как тот же адвокат Керенский, с причмокиванием сожрали масонскую наживку и сейчас витийствовали в салонах.
А война шла сама по себе, как бы фоном.
Из Ставки в Минске время от времени приходили сообщения о положении на фронтах. Газеты писали то о невиданных бронированных машинах на Сомме, то о неограниченной подводной войне, объявленной Германией, то о наступлении британских союзников в Палестине. Тогда же впервые прозвучало название “Еврейского легиона” — подпольной организации колонистов.
В Питере же великие князья вымогали у Николая конституцию, а пятнадцатого октября оставшаяся неизвестной добрая душа пристрелила Распутина прямо в ресторане. Всю осень Дума истерически требовала создания ответственного перед ней, а не перед царем кабинета министров. Даже мать Николая и британский посол высказались за отставку Трепова, а уж что говорили в очередях у булочных! Все напоминало перенасыщенный солевой раствор, не хватало только бросить в него песчинку, чтобы началась кристаллизация.
Песчинкой стала кончина императора Франца-Иосифа. И без того разогретый в продовольственных очередях народ получил новую тему — “У австрияков сам помер, а мы чего ждем? Долой царя!”
В Питере хвосты за хлебом трансформировались в митинги и демонстрации. Люди были крайне обозлены — ладно бы еще перебои в конце зимы, но карточки ввели в октябре, когда убрали неплохой урожай! Власть опять же ничего лучшего не придумала, как выдать несколько угрожающих распоряжений и выслать патрули из учебных команд запасных полков.
Тридцатого октября в столице начались стачки, в первый же день забастовало свыше двухсот тысяч человек, а Государственная Дума создала свой Временный комитет. Как только я получил об этом телеграмму, немедленно созвал всех наших в Центросоюзе.
Вот она, гвардия “практиков” — Красин, Савинков, Губанов, Федоров, Медведник… Нет только Коли Муравского и Гриши Носаря, они в столице, держат руку на пульсе.
— О событиях в Питере все в курсе? Отлично. Тогда всем комитетам и ячейкам сигнал “Воздух”.
Они вздрогнули, хотя готовились к этому дню всю жизнь.
— Вы уверены? — спросил Красин, не из сомнения, просто уточнить.
— Да. Пришло наше время.
— Всем? И точно “Воздух”, не “Рубин”?
— Точно. Власть мы сейчас не возьмем, поэтому пока стоим в тени, учимся, пресекаем столкновения. Пусть первыми в атаку идут кадеты и иже с ними.
— А как только они завалят дело, включаемся мы, — резюмировал Савинков.
Я оглядел ребят. Ни тени сомнений у Ивана и Егора, уверенность у Бориса и Леонида. Только у Савелия скепсис во взгляде, но он в любом случае будет выполнять решения большинства.
— А остальные члены Исполкома? — все-таки спросил Губанов. — Старик, Гарденин, Исай, Кропоткин?
— Они в Швеции, оттуда не видно. Сообщения им отправлены, но пока туда, пока обратно, а время терять нельзя. Так что можешь считать это моим личным приказом, хоть это и авторитарно.
Уже со следующего дня профсоюзы начали устанавливать контроль над типографиями, связью и железными дорогами. Советы рабочих депутатов одновременно появились в Москве, Киеве, Харькове, Ростове, Баку, Екатеринбурге, Владивостоке, Казани и других городах. Пошел поток газет и листовок в расквартированные там войска.
— Таким образом, через день после вскрытия первых тайников, — докладывал Медведник, — мы будем иметь отряды с пулеметами. Вооружение винтовками частичное. Главные силы — на Пресне, в Хамовниках, Симонове, Замоскворечье. Дальнейшее будет зависеть от позиции запасных частей.
— Особые команды созданы, в основном, из сторожей Центросоюза и Жилищного общества. Цели намечены, разработаны, потребуется три-четыре часа после сигнала к началу, — дополнил Савинков.
— Комитеты работают, наблюдение у казарм и полицейских участков налажено, правительственные объявления срывают, — отчитался и Красин.
Второго ноября в Питере казаки отказались разгонять колонны демонстрантов, шедшие с рабочих окраин. Командующий войсками округа Хабалов отдал гениальное распоряжение — развести мосты, при замерзшей-то Неве! По его же приказу охранка попыталась арестовать известных активистов и агитаторов, но с минимальным успехом — большинство за два дня до того перешло на нелегальное положение. Кое-где попытки “взять смутьянов” вылились в перестрелки, причем не всегда в пользу полиции.
Со стрельбой у власти вообще не сложилось. Поначалу попрятали оружие от основной массы запасных, а когда потребовалось вывести на улицы военную силу, одних учебных команд против сотен тысяч бастующих оказалось мало. Попытка разогнать демонстрацию на Знаменской площади выстрелами привела лишь к тому, что “верные правительству части” шустренько ретировались, когда у них над головами дали несколько очередей из пулеметов.
Московский военный губернатор Мрозовский запретил газетам печатать телеграммы из Петрограда — и газеты вообще не вышли. Зато вышли тысячи и тысячи листовок — в дело пошло все, от “польских чемоданчиков” до типографии Сытина. И события понеслись вскачь.
На следующий день за Питером Городская дума в Москве сформировала Временный комитет, а в рабочих районах власть взяли Советы.
Третьего ноября я стоял на ступеньках здания Думы и смотрел, как с Моховой, мимо Гранд-Отеля шла первая колонна студентов. Красные знамена, молодые лица, свободно звучащие “Вихри враждебные”. Следом за ними к крыльцу толпами валили люди. Кто-то воткнул красные флаги в держатели на углах здания.
— Товарищи! Армия пойдет с нами! Решительно действовать!
Бурные, несмолкающие аплодисменты. Время ораторов. Но армия да, здесь — в толпе мелькают офицеры, уже с красными бантами.
— По приказу Мрозовского перекрыты мосты! Позор!
А толку-то, генералу бы лучше занять телефонную станцию, но — старая школа, мосты важнее. Мы развернули штаб по соседству с Думой, в здании Исторического музея — к неудовольствию его персонала — и принимали звонки от районных и заводских комитетов.
— Колонна с заводов Бари прошла Таганскую заставу! Городовых и жандармов нет!
— С Пресни миновали Кудринскую! Войска бездействуют, казаки развернулись и ускакали!
— Зубовская перекрыта войсками!
Гул на улице взметнулся до небес, от криков “Ура!” шарахнулись кремлевские галки. Я глянул в окно. Подошла первая группа симоновцев, и уже через полчаса красный от мороза Митя докладывал штабу:
— Отряд принял под охрану Думу и Совет, караулы и пулеметы расставлены.
— Как прошли? — обнял я сына.
— Как нож в масло! Войска расступаются, полиция прячется. Только на Солянке пристав пытался остановить, потребовал документы.
— А ты что?
— “Сказали не показывать!” Он секунду подумал и спрашивает: “Кто сказал?”, а я — “Сказали не говорить!” — весело засмеялся Митя. — Ну и пока он ушами хлопал, отодвинул его и пошли.
Я глянул на четверых ребят с винтовками у него за спиной. Знакомые лица…
— Торпедовцы, из футбольной команды, — ответил на мой взгляд Митя. — И динамовцы тоже с нами. А “Локомотив” на вокзалах.
— Телеграммы из Питера, — закричали из глубины, — в городе баррикады, рабочие Советы захватывают заводы!
— На Зубовской бабы из очередей разогнали солдат!
От громового хохота собравшихся зазвенели окна.
Господи, как это не похоже на штаб в Питере в день Кровавого воскресенья!.. Тогда, на заводе Нобеля, тоже трещали телефоны и шли отчеты из районов, но мы ощущали бессилие и растерянность вместо сегодняшнего неудержимого напора, куража и уверенности. Власть разваливается, пришло наше время.
— Из Коврова телеграфируют “Зеленый-один”!
Отлично, это значит, что в городе власть взял Совет и установлен контроль над пулеметным заводом.
— Колонну с Пресни привел, — спокойно доложил вошедший Медведник.
— Егор, держи мандат Совета, иди в Думу и принимай командование всей охраной. У них там какой-то полковник пытается руководить, но солдат у него нет. И да, возьми людей с собой! — крикнул я ему уже в спину.
— Вот нипочем бы не догадался! — донеслось уже из-за двери.
Ночевал я прямо там, в Историческом музее, среди экспонатов, под звонки телефонов и топот посыльных.
Утром профсоюз связистов установил прямо в музее телеграфный аппарат. И почти сразу пришло сообщение, что в Питере бастует свыше полумиллиона человек, остановился весь город. Кто не успел присоединиться к стачке сам — тех “снимали” с работы отряды соседних предприятий.
Ряд казарм что там, что в Москве, вывесили красные флаги. Мы сумели договориться почти со всеми о нейтралитете и о совместном патрулировании города — войска, рабочая милиция, сторожа Центросоюза и Жилищного общества.
Позвонил домой, рассказал, что у нас с Митей все в порядке, пусть не волнуются. Потом ради интереса сходил в Думу и вернулся страшно довольный — по сравнению с Советом там творился жуткий бардак. Так что мы легко и непринужденно отжали большую часть неведомо кем привезенного оружия и немедленно начали обучение желающих. Думцы городского калибра хорохорились, но где-то глубоко сидела в них неуверенность, я хорошо это чувствовал. Особенно, когда сообщили, что по Тверской в центр идет воинская часть — строем, под барабанный бой и командой офицеров, с оружием. Гласные тревожно переспрашивали друг у друга, что это за часть, и не разгонять ли их идут, и подутихли только после распоряжений Медведника о посылке дополнительных караулов. Вскоре офицеры от имени прибывшей части просили принять их на службу революции, и Егор уволок их к нам.
А там уже сидел Савинков.
— Все в порядке, — радостно улыбнулся он. — До последней бумажки. И полицейские участки заняты.
Ну вот и отлично. Картотеки охранки и уголовного сыска у нас.
— Подменил?
— А как же, на ту старую картотеку, что мы с боем брали, — еще шире осклабился Борис. — Сейчас-то стоило окружить здание, как полиция сдалась.
Эге-ге-гей, ять!
Кураж витал над городом, агитаторы в одиночку разворачивали целые роты, безоружные арестовывали городовых. На площади пели песни, слушали ораторов тысячи людей — и это в мороз! Вот случись такое летом — даже и не знаю, наверное, толпа выросла бы раз в пять.