– Но, госпожа, главное ведь – ваша победа. Разве важно, что благодаря ей приобретут другие?
– Полагаю, что нет, – признала я. – Но цели Критона по сравнению с моей слишком низменны.
– Вы слишком чисты и благородны, принцесса, – мягко пожурил Трифон. – Он расстарается вовсю, понимая, что ваш успех ему выгоден. Чего еще желать? Лучше такой, как он, нежели простой благодетель, ничего не выигрывающий от вашей победы.
– Например, вы? – лукаво заметила я, и он рассмеялся.
– Например, я. Потому я и не могу представлять вас в суде. Мне не хватит духу бороться. Критону хватит.
Тогда я признала поражение. Сейчас же, с холодным разумом (и холодными ногами), я думала о том, что мне следовало яснее выразить свое беспокойство. Если Критона заботит только собственное политическое продвижение, то при должной мотивации он не задумываясь примет другую сторону.
Стоило ли ввязываться во все это с Трифоном? За прошедшие недели я стала слишком зависима от него, делюсь с ним всеми своими мыслями. Кандакия же, наоборот, ненавидит его и никогда не остается в покоях при нем.
– Прошу простить ее поведение, – однажды извинилась я перед Трифоном. Он тогда пришел неожиданно. Кандакия вскочила и, пробормотав что-то об ужине, умчалась на кухню. – Она очень груба, я знаю, но другой служанки у меня тут нет.
– Не переживайте, принцесса, – отозвался он. – Я понимаю, почему она так себя ведет. Кандакия полагала, что обеспечила себе безопасный путь домой. Она не ожидала от вас подобной смелости. Эта женщина стара и тоскует по дому. И винит меня в том, что сейчас она тут, а не там. По крайней мере, она груба со мной, а не с вами.
Мне показалось криводушным то, что Трифон назвал Кандакию старой, когда сам годится ей в отцы, но я промолчала. В конце концов, она только что непочтительно выскочила за дверь, выказав свою неприязнь, – на Крите такое поведение немыслимо для служанки. Мама приказала бы ее высечь. А я даже не знаю, к кому обращаться за подобным наказанием.
За спиной, привлекая мое внимание, покашлял охранник. Вздохнув, я нехотя вытащила ноги из воды и вытерла их принесенной тряпицей. Тесей согласился на мои дневные прогулки, и я выходила на пляж, когда солнце восходило над самым высоким деревом, и уходила, когда оно опускалось до его нижних ветвей. При желании я могла гулять и подольше, но тогда я уже была бы на пляже не одна, а мужчины вели себя в моем присутствии столь невообразимо непристойно, что проще уйти. Трифон пытался вразумить Тесея, убеждал его ограничить передвижения Ипполита, ведь это он обвинялся в преступлении, а не я. Но, когда дело касалось его возлюбленного сына, Тесея было не пронять. В моих покоях жарко и душно, но я стараюсь не покидать их, не считая драгоценных часов, которые могу в одиночестве провести на пляже.
Я надела сандалии и завязала на щиколотках ремешки. Затем пошла по пляжу ко дворцу.
Ночной хор
Какой еще суд? Кем себя возомнила принцесса, подняв весь этот шум?
Она лишь взбесила их, и теперь они отыгрываются на нас. Ипполит превратился в чудовище. Он носится с дружками по дворцу, доказывая каждому встречному свою невиновность, а потом они возвращаются в комнаты, видят нас и насильничают снова и снова.
Я жалела ее, но из-за нее наша жизнь стала совсем невыносимой.
Она что, не могла смолчать?
А вы ей верите? Я слышала, она с самого начала положила на него глаз.
Мы все видели, как она таскалась за ним по дворцу.
Она носит его ребенка. Может, она выдумала все, чтобы убедить Тесея, что в его отсутствие была ему верна.
Принцессы тут устраивают суды, а кому-то все еще приходится застилать этим животным постели и ложиться в них.
Медея
С возвращения Тесея я гуляю по дворцу каждую ночь. Разговоры вокруг только о суде. Кто лжет: Ипполит или Федра? Федра – критская шлюха, извращенная, как и ее мать? Или Ипполит – жестокий насильник, как и его отец? Все ведь знали – а если не знали, то их сейчас просветили, – что Ипполит – сын царицы амазонок, которую Тесей взял силой. У каждого свое мнение. В ночь перед судом Агнета ждала, когда я вернусь в свои комнаты.
– Вы только и делаете, что подслушиваете под дверями, – обвинила она меня.
– А ты только и делаешь, что дерзишь, – парировала я. – Разве так ты должна говорить со своей госпожой?
Ее тощие плечики поднялись и опустились, точно маленькие костлявые зверьки.
– Так прогоните меня.
– Тебя следует побить, – обронила я, но вместо этого уселась за стол. Надругательство над принцессой надломило Агнету. Ничего не стоит полностью ее сломить. – Ну подслушиваю я. Что с того? Ты хоть представляешь, что творится во дворце?
Она присоединилась ко мне за столом и подвинула подготовленный для меня кубок с вином.
– Я знаю, что творится во дворце. Но не понимаю, какое отношение это имеет к нам.
– Я сама пока не разобралась в этом до конца, – признала я. – Но собираю сведения, которые нам помогут.
Агнета фыркнула.
– Нам поможет отъезд. Госпожа, вашу голову подадут на блюде, если узнают, что вы еще здесь.
– Кому? Тесею? Он сейчас отвлечен непокорством жены. – Я пригубила вино. – Недурственное, благодарю.
– Надеюсь, оно поможет вам уснуть. Жена Тесея – ваша кузина. И ей покровительствуют боги. Вам – нет. На вашем примере он преподаст урок другим. Он прикажет публично вас высечь. Тесей всегда ненавидел вас, и сейчас вы даете ему повод выместить на вас свою ярость. Госпожа, нам нужно уезжать.
Такая юная и отчаянная. Мне стало жаль ее. Но жалость, вызванная привязанностью, не любовь. И я понимала разницу.
– Агнета, дорогая моя, – мягко начала я, – если ты так боишься, я могу устроить твой отъезд. Ты вольна отправиться…
Она отвернулась от меня, что и к лучшему. Я понятия не имела, куда ей плыть. Не знала, как вернуть ее семье.
– Перечисленные тобой наказания… Агнета, неужели ты думаешь, что мне не все равно? – сказала я другое.
– Мне не все равно, – отозвалась она, продолжая сидеть отвернувшись.
– И я благодарна тебе за это. Но с тех пор как мои дети… как мои дети… – слова не давались мне, и я их пропустила: – Мне все равно, что будет со мной. Жизнь для меня – сущая мука. Только смерть имеет значение, что будет до нее – нет. Нынешняя дворцовая интрижка лишь слегка отвлекает меня от этих мыслей.
Агнета медленно повернулась ко мне.
– Это больше чем интрижка. Будет суд.
– А ты полагаешь, восторжествует справедливость? – поинтересовалась я, искренно желая знать ее мнение.
– Конечно, госпожа! Это демократия в действии, – с благоговением в голосе, пылко ответила она. – Власть народа!
Интересно, с кем она успела пообщаться?
– Власть мужчин, – поправила ее я. – Причем свободных. И потом…
На память пришел подслушанный ночью разговор двух присяжных, неспешно возвращавшихся в свои комнаты. От них пахло выпивкой. Я почувствовала всплеск иррациональной ненависти. Они тут свободно и беспечно разгуливают, в то время как я вынуждена таиться как вор.
– Что для тебя завтрашний суд? – спросил один.
Голос я не узнала и в скудном свете не могла разглядеть лицо.
– Хорошая возможность, ничего более, – ответил другой.
Я застыла. Если не ошибаюсь, это голос Трифона.
– Меня удивило, как сильно ты настаивал на суде. Я думал, мы с тобой единогласны в том, что права народа – сказочка, скормленная царю няней в его младенчестве.
– Ты не ошибался, Скирон. Так думают все, кто в своем уме. Ты видел молодых шутов, вьющихся вокруг принца? Разве они должны иметь право голоса в управлении нашим царством?
– И все же Тесей неплохо потрудился, склонив на нашу сторону жителей Аттики. Без своих страстных речей за демократию он бы этого не добился. Я мысленно вздохнула. Самые скучные для меня дворцовые сплетни – о политике.
– Да, он усмирил склочные массы и крестьян. Но когда мы сформируем войска, всем должно быть ясно как день: царь Афин – это царь и есть. Думаешь, Минос позволит крестьянам голосовать по важным вопросам? Думаешь, мы победим критян, если будем тратить время на совещания с сельскими дурнями?
Его собеседник рассмеялся.
– Значит, мы с тобой мыслим одинаково. В таком случае почему ты так настаиваешь на суде?
Ответ последовал не сразу, словно мужчина собирался с мыслями.
– Царица должна выиграть суд, – наконец произнес он. – Не только потому, что она говорит правду, а она не лжет. Скирон, ты прекрасно знаешь, что Ипполит – мерзавец и принцессе ни к чему лгать. Но как Тесей будет жить с сознанием, что его любимого сына и наследника приговорили к смертной казни? Какой у него будет выбор, кроме как отменить свою судебную систему и вернуть себе власть?
Мужчины удалялись, и их голоса становились тише, но я расслышала полный восхищения ответ Скирона:
– Это гениально, Трифон! Я распространю об этом слух. Царица должна победить.
Я не стала рассказывать это Агнете, заметив:
– Правосудие порой сродни женщине, с которой дурно обращаются. Не всегда все так, как должно быть.
Агнета, наверное, решила, что я вновь говорю о своих детях, поскольку ничего не ответила, поднялась, забрала у меня опустевший кубок и на секунду положила ладонь на мое плечо. Подобную вольность я не спустила бы с рук никому другому, даже юной принцессе. Но Агнета особенная. У нее нет никого, кроме меня.
Федра
После ухода Трифона я ждала, уронив голову на руки. Кандакия открыла дверь спальни, вошла и села на освобожденное Трифоном место. Посопела недовольно, почувствовав оставленное его телом тепло. Кандакия не просто выказывала неприязнь к Трифону, она искренно не любила его.
– Что ты думаешь? – спросила я, и голос надломился от усталости.
– Что он считает вас простодушной девушкой, которая будет плясать под его дудку, – ответила она.