Не на такой ответ я рассчитывала, однако сгодится и он.
– Как, по-твоему, я должна поступить? – переформулировала я вопрос, хотя и так уже, кажется, знала ответ. И не ошиблась.
– Уплыть отсюда. И как можно скорее. Вам нельзя здесь оставаться.
Об этом же Кандакия говорила чуть ранее, когда я вернулась с пляжа. И в ее словах был смысл. Более того, чем больше я слышу о том, как проходит судебное разбирательство, тем сильнее сомневаюсь в своей победе. О, возможно, Ипполита и признают виновным. Только какой ценой для меня и моего нерожденного дитя? Стоит ли оно того? Я снова опустила лицо в ладони. Хотелось поступить правильно. Хотелось быть борцом, каким считает меня Трифон, выступить за себя в его версии правосудия. Но хватит ли у меня на это сил?
– Не знаю, Кандакия, – вздохнула я. – Как мне хотелось бы, чтобы здесь была мама.
При упоминании моей мамы Кандакия отвела взгляд. Это было слабое место в ее аргументах. Разве мама не оставалась все эти годы на Крите, несмотря на то что люди говорили о ней самые ужасные вещи? Она не сбежала с сыном к родителям, как бы сильно ей, возможно, того ни хотелось. Я шумно выдохнула, досадуя на себя и ситуацию в целом.
– Почему это должна быть я? – вырвалось у меня.
Кандакия глянула на меня непонимающе, сведя брови.
Я пояснила:
– Мы обе слышим ночной хор. Я знаю, ты слышишь голоса, что бы ты ни говорила. В этом жутком дворце женщин постоянно насилуют. Почему не убедить одну из них возбудить дело против насильника? У Трифона будет свое правосудие, у Критона – судебное заседание, а я вернусь домой с ребенком.
Кандакия промолчала. К этому времени я уже поняла: молчание Трифона или Кандакии говорит о том, что мои слова лишь укрепляют позицию другого. У этой парочки больше общего, чем им кажется. Просто одного судьба сделала высокопоставленным политиком, а другую – служанкой. Ясное дело, меня никто не сможет заменить. Я жена царя, живущая в Афинах под защитой ксении. Меня присяжные обязаны выслушать. Служанку же, над которой насильничает их соплеменник, никто слушать не будет.
– Надеюсь, я ношу мальчика, – сказала я. – Мальчик с таким насилием не столкнется. Мальчик сможет постоять за себя. И ему не придется сбегать на Крит.
– Мальчик может погибнуть, давая отпор, – спокойно заметила Кандакия.
Мы погрузились в молчание. Не знаю, о чем размышляла Кандакия. Я же думала о своих братьях: они не были воинами, но их обоих убили афиняне.
Наступил новый день, и я попыталась найти успокоение в палящем на небе солнце. Нет, с внучкой Гелиоса не случится ничего плохого под неусыпным оком светила. Глубоко вздохнув, я облачилась в свои самые скромные хитон и пеплос. В главный зал я шла, плотно сжав губы, с решительным выражением лица. Чутье говорило, что я должна быть насколько возможно хладнокровной и собранной, если хочу, чтобы ко мне прислушались и не сочли истеричкой. Сейчас не время для эмоций и слез.
Войдя в зал, я увидела, что обстановку изменили: в центре поставили кресло, вокруг него – скамьи. Я буду давать показания в окружении мужчин. На секунду я пожалела, что рядом нет никого, кто меня поддержал бы, пусть даже Кандакия. Но тут же себя одернула: я царица. Опустилась в стоявшее посреди зала кресло и стала ждать.
Первыми вошли мужчины в годах, поглаживая бороды и переговариваясь друг с другом. Подозреваю, они тоже предпочли бы находиться сейчас в любом другом месте. Сначала они оставили место в середине передней скамьи пустым: наверное, для Тесея. Однако после появился Трифон с несколькими незнакомыми мне мужчинами, и их предшественникам пришлось потесниться, заняв и центральное место.
Минутой позже вошел Тесей и с удивлением огляделся. Ничего не сказав, молча сел на третью скамью с конца. Мы ждали в тишине, когда займут последнюю скамью. Вскоре в коридоре раздались крики и гиканье приближавшихся к залу молодых мужчин. Они ввалились в зал толпой, первобытно стуча кулаками о кулаки и грудью о грудь. И тоже удивленно застыли. Я скрыла усмешку. Они явно планировали прийти раньше всех, усесться впереди и стращать меня, но припозднились с подъемом. Первая, хоть и незначительная, победа опыта над юностью.
Покричав, поспорив и потолкавшись, молодежь расселась. Я искоса глянула на Ипполита. Он сел с краю скамьи, напряженный, словно готовая к броску змея. Один из друзей шутливо завалился на него, и Ипполит раздраженно пихнул его плечом. Его поза придала мне спокойствия. Кто бы что ни думал, Ипполит воспринимал происходящее очень серьезно, а значит, у меня есть шанс выиграть.
Поднялся Тесей. Его худощавая фигура возвысилась над всеми, на нее пала тень от масляной лампы, и на мгновение мне почудилось, будто сам Посейдон явился вершить правосудие. Затем тень сдвинулась, и я увидела, что это не бог, а Тесей устало провел ладонью по лицу.
– Благодарю вас всех за то, что вы пришли. Благодарю тебя, Федра. Царица Федра, – поспешно добавил он, увидев, как я машинально открыла рот для поправки. – Позвольте коротко объяснить, что нас сегодня ждет. Сначала ее величество предъявит обвинение моему сыну, принцу Ипполиту. Если у кого-то возникнут к царице вопросы, вы сможете задать их по окончании ее речи. Затем ее величество оставит нас, и Ипполиту предоставится возможность опровергнуть ее обвинение. После этого мы будем голосовать. Вам всем раздадут жетоны, – Тесей показал маленький восковой диск, – на которых вы нацарапаете две длинные линии, если сочтете Ипполита виновным, и длинную и короткую линии, если сочтете невиновным.
Он продолжал объяснять, что после этого голоса подсчитают, однако процесс голосования меня совершенно не интересовал. Я сидела, ошеломленно открыв рот и думая о другом: Ипполит выслушает все, сказанное мной, и сможет даже задать мне вопросы, а я вообще не имею права находиться в зале, когда он будет говорить?
– Федра!
Я не сразу осознала, что Тесей обращается ко мне. Пришло время выдвигать обвинение. Забавно: судят не меня, а обвиняемой ощущаю себя я.
Спокойно и тихо, в единой тональности, не позволяя ни голосу дрогнуть, ни слезам, подступающим к глазам, пролиться, я рассказала собравшимся о произошедшем. О своих чувствах я старалась не говорить. Страх упомянула лишь с чисто практической точки зрения. Я не говорила о своем растерзанном теле; о мыслях, что так и умру на грязной земле; о том, что не сплю ночами. Я приводила голые, бесстрастные, неопровержимые факты.
Не дав мне закончить, один из друзей Ипполита вскочил на ноги и, трясясь от гнева, закричал:
– Она лжет! Она лжет! Почему вы сидите и слушаете эту лживую шлюху?
Другие друзья Ипполита подхватили:
– Лгунья! Лгунья! Шлюха! Колдунья! Лгунья!
– Хватит! – оборвал их Критон. – Царь Тесей, это суд или театр? Ипполит выскажется в свой черед.
Ипполит откинулся на спинку скамьи и усмехнулся, будто замечание было сделано в его поддержку. Я старалась не смотреть на его лицо, не вспоминать его дыхание на своей шее. Глубоко вздохнув, я сосредоточила внимание на лице Критона, на его веснушчатой переносице.
– У вас есть что еще сказать? – спросил меня Критон.
Спрятав дрожащие пальцы под ягодицы, я вспоминала, как лежала в грязи, как была оставлена умирать, как добиралась до дворца. Факты, повторяла я себе, только факты. Я рассказала о набившейся в рот земле, о лившейся из носа крови – и все это безэмоционально, словно описывала плетение ткани.
Но их пронимало, я это видела, бросая короткие взгляды на сидящих передо мной мужчин. Некоторые прикрыли глаза при упоминании крови, а кто-то плотно сжал ноги. На них действовал мой рассказ.
– Она ничего этого не докажет! – не выдержал еще один друг Ипполита. – Ничего! После всего, что он сделал во славу Афины! Он трижды подряд выиграл скачки. Трижды! Клянусь Зевсом…
– Подумай головой, прежде чем поминать его имя, – прервал его Тесей.
Я удивленно взглянула на него. На лице, как обычно, ни единой эмоции, но голос глух от злости. А, понятно. Если кому и ответит этот бог, то мне. Мой дед Зевс – защитник путников и гостей. Помнится, много лун назад Тесей сам напоминал моей маме о должном отношении хозяина к гостю.
– По правде говоря, Селагус поднял важный вопрос, – заметил Критон.
Молодые люди, потрясенные, затихли, приготовившись слушать, что он скажет дальше.
– Ваше величество, когда вы вернулись в свои покои, по вашим словам, в грязи и крови, вы же не сами отмывали себя?
Я сразу поняла, к чему он ведет.
– Нет, – согласилась я, покачав головой. Представить себе другое нелепо. – Меня отмывала служанка.
– Тогда ваша служанка может… скажем так, свидетельствовать в вашу пользу? Подтвердить, что вы вернулись во дворец полумертвая и в крови?
Он высказался гораздо экспрессивнее меня. Я кивнула.
Тесей вздохнул.
– Хорошо, мы выслушаем служанку. Но на сегодняшний день показаний достаточно. Я ведь не один тут, у кого есть чем заняться? Перенесем на завтра.
Мужчины стали покидать зал один за другим. Кто-то смеялся и хлопал друзей по спинам. Несколько человек подошли поговорить с Ипполитом, другие отворачивались от него. Было сложно понять, выиграем мы или проиграем. Я не вставала, сидела на своем месте как каменная. Или так мне казалось. Опустив взгляд на руки, я увидела, что они дрожат.
Кандакия
Трифон теперь постоянно приходил и вызывал у меня все большую неприязнь. Федре нужно было покинуть Афины. Сейчас она была бы на Крите, с родителями. Миносу и Пасифае не впервой заботиться о ребенке, который им не по душе. И этого бы приняли.
Однако, насколько плохи дела, я осознала, лишь придя в общую прачечную. Я усердно пеклась о постельном белье Федры, зная, что ей не спится ночами. Чем тяжелее она становилась, тем больше ворочалась с боку на бок. К утру ее простыни превращались в смятый и влажный ком. С ее матерью было то же самое. Раз в несколько дней я относила охапку простыней и одежды в прачечную и оттирала камнями в воде.