Поражение на западе. Разгром гитлеровских войск на Западном фронте — страница 6 из 8

ЗАКАТ

Глава 1820 ИЮЛЯ

«Провидение уберегло меня от беды, и я могу продолжать великий труд по достижению победы». Эти слова, произнесенные знакомым голосом Адольфа Гитлера, услышал мир, еще не пришедший в себя после головокружительных новостей о покушении на немецкого фюрера 20 июля 1944 года. Заявление пробудило надежду и вызвало разочарование у всех народов, воевавших с немецким рейхом: надежду на то, что немцы наконец-то готовы избавиться от человека, принесшего им невыразимые страдания и смерть; разочарование от того, что это первое серьезное проявление сопротивления нацизму закончилось провалом.

Отдернутый на краткий миг занавес обнажил разногласия, царившие на немецкой политической сцене. За это мгновение мир успел заметить суетливую тень антинацистского движения, в которое давно перестал верить. Затем огни в зале погасли, и на сцену снова выступил ловкий и коварный Геббельс. Подвергнув жестокой цензуре обстоятельства заговора, безжалостно казнив или заключив в концлагеря всех даже отдаленно с ним связанных, устроив тщательно срежиссированный суд над главными заговорщиками, нацисты сумели скрыть суть и значение путча 20 июля от немцев и всего остального мира. В результате заговор предстал перед современниками как жалкая попытка кучки недовольных военных совершить государственный переворот.

В действительности речь шла о гораздо более важном аспекте жизни нацистской Германии. В покушении участвовали представители всех слоев немецкого общества, которым хватило смелости проявить сопротивление гитлеровскому режиму. Этот заговор зародился в политической верхушке Германии. В нем в основном принимали участие люди, обладавшие в рейхе властью и авторитетом. Ввиду этой избранности число участников заговора было сравнительно невелико, но заговорщики выражали мнение гораздо больших слоев населения. По своей сути и форме мятеж радикально отличался от русской революции 1917 года, движущей силой которой были рабочие и солдаты. Искренняя поддержка широких масс позволила русским сбросить царя. Заговор 20 июля в Германии зародился не в народе, а потому его подавление мало повлияло на немецких солдат, не посвященных в планы заговорщиков, хотя сильно ударило по высшему армейскому командованию. Даже через четверть века трудно представить, как аукнется этот заговор будущим поколениям немцев. В воспоминаниях уцелевших заговорщиков весьма полно задокументированы различные попытки устранения Гитлера, кульминацией которых стал провал покушения 20 июля.

Отношение к этим людям и их деяниям в послевоенной Германии противоречиво и неоднозначно. Одни вспоминают их как патриотов-мучеников, олицетворяющих все лучшее в немецком характере. Другие – представители неонацистских партий, опасного меньшинства в Западной Германии, заклеймили их «преступниками июля 1944 года». Кое-кто видит в них основу мифа об еще одном «ударе кинжалом в спину», отводя им роль предателей, помешавших фюреру одержать победу. Их место в немецкой мифологии, видимо, будет зависеть от того, прочувствуют ли будущие поколения немцев коллективную вину за Гитлера или отмахнутся от нацизма как неприятного инцидента, не имеющего к ним никакого отношения. Если случится последнее, тогда участники заговора 20 июля останутся в истории некомпетентными идеалистами, провалившими свою миссию. Если произойдет первое, тогда этих людей будут почитать как национальных героев, своим отважным сопротивлением нацизму искупивших вину народа, который на тринадцать лет потерял связь с истинными ценностями христианства, гуманизма и цивилизации. Хотя, как мы уже говорили, диссидентов было немного, они – единственное светлое пятно в том мрачном периоде немецкой истории.

Первыми нелегальными противниками нацизма были члены интеллектуальных и левых групп, не пожелавшие смириться с давлением нового режима. Постоянно преследуемые одной из самых жестоких и бдительных полицейских систем, они, по мере укрепления национал-социализма, все глубже уходили в подполье. В то время как Гитлеру сопутствовали удачи во внутренней и внешней политике, численность и энтузиазм этих групп сопротивления истощались, пока в конце концов не остались крохотные дискуссионные кружки, представлявшие скорее философскую, нежели действенную оппозицию нацизму. Когда эти гражданские лица смогли привлечь на свою сторону влиятельных инакомыслящих армейских офицеров, их сопротивление приняло более активную форму: только с помощью военных можно было нейтрализовать личную охрану Гитлера, состоявшую из эсэсовцев. Впервые представилась возможность разработать планы свержения национал-социалистского режима.

Ряды заговорщиков охватывали широкие слои оппозиции Гитлеру. Пока правительство продолжало плодить своих врагов, росло и число заговорщиков. У этих очень разных людей была одна общая цель: все они желали конца нацизма в его нынешней форме. Но у каждой группы заговорщиков были на то собственные причины. Одних не устраивала нравственная и философская программа национал-социализма; другие мечтали о реставрации консервативно-республиканской формы правления; третьи надеялись провести либерально-социалистическую революцию; четвертые жаждали спасти мощь и престиж армии. И внутри каждой группы существовало множество разных мотивов, включая личные амбиции, патриотизм, идеализм, месть, страх и ревность. По меньшей мере шесть незаурядных группировок играли важную роль в оппозиции Гитлеру: государственные служащие, бывшие нацисты, социал-демократы и коммунисты, священнослужители, интеллектуалы и армейские офицеры. До 1938 года это были маленькие разобщенные группки недовольных людей, признававших опасность курса Гитлера. Они перешептывались о «необходимости что-то делать», однако из их недовольства не выкристаллизовалось нечто, что можно было бы назвать заговором или движением сопротивления. Впервые гражданские и военные объединились, чтобы спланировать согласованные действия против Гитлера, когда генерал-полковнику фон Фричу, главнокомандующему сухопутными войсками, предъявили сфальсифицированное обвинение в гомосексуализме. Их цель была строго ограничена: оправдать фон Фрича и восстановить его в должности главнокомандующего. Но оправдание фон Фрича не повредило репутации Гитлера в глазах нации, как надеялись диссиденты. Их усилия по дискредитации нацистов ни к чему не привели. Даже угроза дуэли между фон Фричем и Гиммлером закончилась комически, так как фон Рундштедт, который должен был вручить Гиммлеру вызов, решил этого не делать. Фон Фрича не восстановили в должности главнокомандующего, и акция оказалась в целом безуспешной.

Единственное конкретное достижение: влиятельные представители разных слоев общества выказали недовольство нацистским режимом. Знак был подан, недовольные посчитаны, связи установлены. В следующие шесть лет этими контактами будут время от времени пользоваться, пока с большинством инакомыслящих не покончат виселицы и расстрельные команды.

Главную гражданскую оппозицию гитлеровскому режиму составляли государственные служащие. Таланты этих компетентных управленцев, сохранивших посты в высших госучреждениях, можно было бы использовать в революции и формировании нового правительства. Ведущей фигурой этой группы был Карл Герделер, в прошлом рейхс-комиссар по контролю за ценами и бургомистр Лейпцига. Он обладал широкими связями среди промышленников и бизнесменов, хотя из-за несогласия с Гитлером сошелся с военными и левыми кругами. К 1938 году он понял, что политика Гитлера приведет Германию к экономической катастрофе, и этот мотив доминировал в его деятельности. В политическом отношении он был консерватором и после начала войны надеялся, что в случае успеха заговора Германия будет оккупирована только западными державами. В правительстве, сформированном после свержения Гитлера, он собирался занять важный пост канцлера.

Среди заговорщиков-чиновников были граф Фридрих Вернер фон дер Шуленбург, бывший посол в Москве; Ульрих фон Хассель, бывший посол в Риме (оба были уволены из министерства иностранных дел за несогласие с политикой фюрера в отношении СССР и Италии); Ганс Попиц, бывший министр финансов Пруссии; бывший статс-президент Вюртемберга Ойген Больц и многие другие, игравшие значимую роль в политической жизни рейха. Большинство этих людей разделяло консервативную идеологию Герделера. Они надеялись уничтожить национал-социализм, установить защищающую интересы капитала парламентскую демократию наподобие Великобритании и Соединенных Штатов Америки, были готовы пойти на компромисс с не слишком требовательными социалистами.

Тех, кто решил отказаться от национал-социалистских идеалов после первых крупных военных поражений, привлекли к заговору как полезных помощников в расколе солидарности нацистов и контроле за некоторыми формированиями берлинской полиции в день выступления. Эти ренегаты переходили в тайную оппозицию не по идеологическим мотивам, а из-за опасений за собственную безопасность или неприкрашенного авантюризма. Среди заметных представителей этой группы были Артур Небе, начальник криминальной полиции Берлина, Ганс Бернд Гизевиус и Йенс Йессен, профессор экономики из Берлинского университета.

Составить некое подобие оппозиции гитлеровскому режиму неизбежно должны были остатки левого крыла социал-демократов и коммунистов. Сознавая стойкость этой оппозиции, нацисты сосредоточили на ней свои главные усилия. Распустив все левые партии, разгромив профсоюзы, запретив забастовки, арестовав почти всех выдающихся социал-демократов и профсоюзных лидеров, не выпуская из-под неусыпного наблюдения гестапо все рабочие организации, нацисты с успехом свели левую оппозицию к местным и заводским ячейкам, совершенно не связанным между собой. Левая оппозиция потеряла возможность планировать какие-либо независимые акции и сосредоточила все свои усилия на выживании. У нее осталась одна цель: постараться дожить до тех времен, когда какая-то внутренняя или внешняя сила ослабит фашистскую диктатуру настолько, что можно будет возобновить социал-демократическую и коммунистическую деятельность.

Состав и цели консервативной группы формировали гражданские чиновники, бывшие нацисты и армейские офицеры, не склонные привлекать сподвижников с левыми взглядами. Однако, сознавая, что такое могущественное полицейское государство, как гитлеровский рейх, не допустит общенационального восстания, некоторые из наиболее консервативных представителей левого крыла решили присоединиться к заговору, который (из-за участия в нем военных) казался им единственной силой, способной справиться с эсэсовскими армиями. Лидеры социалистов стали принимать активное участие в заговоре только с 1942 года, когда согласились сотрудничать такие люди, как Вильгельм Лойшнер, бывший министр внутренних дел земли Гессен.

Многие лидеры социал-демократов не желали входить в такую активную оппозицию Гитлеру, поскольку не считали целесообразной замену национал-социалистского правительства консервативным военным правительством. Никто не горел желанием привлекать к заговору коммунистов, а они не стремились его поддержать. Попытка заручиться поддержкой коммунистов в июне и июле 1944 года закончилась арестом социалистических и коммунистических лидеров, участвовавших в переговорах. Многие представители левого крыла, знавшие о заговоре, предпочитали оставаться в стороне, поскольку не доверяли лидерам заговорщиков не меньше, чем ненавидели Гитлера. Они приготовились выйти на национальную арену и провести независимые политические действия, когда мятеж будет завершен.

Церковь находилась в идеологическом конфликте с нацистским тоталитаризмом с самого воцарения нового порядка, поэтому неудивительно, что некоторые священнослужители вошли в круг заговорщиков, замышлявших убийство Гитлера 20 июля. Католический кардинал и архиепископ Мюнхена Фаульхабер, католический епископ Берлина Прейсинг, протестантский епископ Берлина Дибелиус, епископ Штутгарта Вурм сочувствовали антинацистскому движению, хотя не все они были информированы о плане покушения 20 июля.

Интеллектуальную оппозицию представляли ученые, невосприимчивые к псевдофилософским обличительным речам Геббельса и Розенберга и сохранившиеся в университетских кругах. Среди арестованных за антинацистские письма были историк Герхард Риттер, экономисты Константин фон Дитце и Адольф Лампе – профессора Фрайбургского университета в Бадене. Как и священнослужители, с которыми они тесно сотрудничали, интеллектуалы представляли этическое и нравственное сопротивление нацистскому режиму, чего не хватало большинству других групп – участниц заговора.

Еще одной группой, не входящей ни в одну упомянутую категорию, был кружок Крейсау, участники которого встречались в поместье графа Хельмута фон Мольтке (правнучатого племянника немецкого военного героя 1871 года) в Крейсау в Силезии. Главным образом социалистическая, с налетом прусского мистицизма и христианства, эта группа включала и большое число консерваторов: госслужащих, военных и священников. Руководителями кружка Крейсау были доктор Карл Мирендорф и доктор Юлиус Лебер, бывшие социал-демократические лидеры догитлеровского рейхстага. В кружок входили и молодые аристократы: сам Мольтке, граф Клаус Шенк фон Штауффенберг, который впоследствии совершил покушение, граф Петер Йорк фон Вартенбург; Адам фон Тротт цу Зольц из дипломатического ведомства; иезуит отец Алоис Делп и протестантский священник Ойген Герстенмайер; социалисты Теодор Хаубах и Адольф Рейхвейн.

В 1942-м и 1943 годах члены кружка Крейсау встречались несколько раз и обсуждали главным образом вопрос, какой быть посленацистской Германии. Из-за различий во взглядах они не могли найти конкретные решения и рассматривали такие расплывчатые философские концепции, как нравственное и религиозное возрождение, отказ от государственного контроля над церковью и образованием. Заговорщики не могли прийти к согласию и по поводу использования насилия в освобождении от Гитлера. Сам Мольтке пылко возражал против убийства как политического метода; его философия ненасилия мешала членам кружка тесно сотрудничать с соратниками Герделера и генерал-полковника Бека, которые вынужденно признали, что убийство Гитлера – непременное условие свержения нацистской тирании. Но социалистические принципы не устраивали Герделера, сподвижниками которого были такие промышленные магнаты, как Вильгельм цур Ниден, такие крупные землевладельцы, как граф Генрих фон Лендорф-Штайнер. В конце концов с большим трудом Герделер и левые достигли компромисса: левые согласились предоставить Герделеру пост канцлера при условии, что он сразу же после захвата власти примет программу национализации народного хозяйства и сформирует правительство провосточной ориентации. Это было главной причиной разногласий между правыми и левыми партиями заговорщиков и плохим предзнаменованием для будущего правительства, но, несмотря на глубокие различия, заговорщиков объединяло желание уничтожить национал-социалистское правительство Адольфа Гитлера.

Единственной группой сопротивления, без которой об успехе заговора нечего было и думать, являлся офицерский корпус немецкой армии. Только офицерский корпус обладал необходимыми средствами для захвата власти, а потому был необходимой движущей силой заговора. Постоянные посягательства Гитлера на политическую независимость армии оставили раны, не залеченные даже военными победами. За увольнениями фон Фрича и фон Бломберга, позволившими Гитлеру узурпировать контроль над вермахтом, последовали протесты Генерального штаба против планов оккупации Чехословакии. Этот инцидент повлек за собой отставку генерал-полковника Людвига Бека, начальника Генерального штаба армии, и практически полное подавление Гитлером офицерского корпуса. Однако в отличие от фон Фрича и фон Бломберга Бек не желал мириться с потерей армией независимости. Еще в 1938 году он начал сплачивать вокруг себя старших офицеров, недовольных нацистским режимом и желавших оказать ему активное сопротивление. Именно с Беком заговорщики 20 июля связывали свои надежды и честолюбивые мечты.

Бек, выходец не из военной среды, а из семьи бизнесменов и интеллектуалов, прекрасно подходил на роль связующего звена между гражданскими и военными участниками заговора. Будучи начальником Генерального штаба сухопутных войск, честный и неутомимый Бек завоевал глубокое уважение и доверие офицерского корпуса, что позволило ему вовлечь в заговор высших офицеров. Бек придерживался консервативных взглядов, но ортодоксом не был. Нацистов он возненавидел, потому что, по его мнению, они подорвали репутацию и авторитет армии, чем причинили немецкому народу колоссальный ущерб, неминуемо ведущий к катастрофе.

У остальных высших офицеров-участников заговора были различные личные или идеологические мотивы. Например, генерал-полковник барон Курт фон Хаммерштейн, до 1934 года командовавший сухопутными силами, был предшественником фон Фрича и возмущался обращением Гитлера с прусской военной кастой. Он умер в 1943 году, что спасло его от виселицы. Фельдмаршала Эрвина фон Вицлебена, уволенного с поста главнокомандующего армиями на западе в 1942 году, в ряды заговорщиков привело честолюбие. Генерал-полковником Эрихом Гепнером двигало чувство мести: в 1942 году он был предан военному суду и с позором уволен из армии за нарушение приказа фюрера. Он отступил со своими войсками под натиском Красной армии. Генерал Фридрих Ольбрихт присоединился к оппозиции, осознав безнадежность военного положения Германии. Будучи начальником штаба армии резерва, он отвечал за снабжение и обучение пополнений и своими глазами видел, как поражения на фронтах истощают людские ресурсы Германии. Он пользовался молчаливой поддержкой генерал-полковника Фромма, командовавшего армией резерва. Берлинская штаб-квартира армии резерва часто использовалась для встреч Бека, Вицлебена и других.

Один из самых ранних заговоров против Гитлера был составлен генералом Куртом фон Хаммерштейном в 1939 году вскоре после начала войны. Фон Хаммерштейна, бывшего главнокомандующего сухопутными силами вермахта, с объявлением войны вызвали из длительной отставки. Он намеревался арестовать Гитлера, когда тот прибудет в его штаб-квартиру в Кельне. Фон Хаммерштейн полагал, что развязанная Гитлером война приведет рейх к катастрофе, и единственным способом предотвращения трагедии считал уничтожение Гитлера.

Так и осталось неясным, что фон Хаммерштейн собирался делать с Гитлером после ареста. Однако бывший главнокомандующий, несомненно, пытался заманить Гитлера в Кельн под предлогом безотлагательной необходимости проинспектировать оборонительные укрепления на западе. Гитлер не клюнул на приманку. Вскоре, когда пала Польша и много старших офицеров высвободилось для командных постов на западе, со стариной фон Хаммерштейном распрощались окончательно. Многие участники сопротивления были убеждены в том, что, если бы фон Хаммерштейну представилась возможность, он, несомненно, выполнил бы свою задачу смело и решительно.

Следует отметить, что в победные дни 1940-го и 1941 годов мало кто из упомянутых генералов готов был присоединиться к заговору. Только после поражений под Москвой, Сталинградом и Эль-Аламейном, когда Гитлер проявлял все большую жестокость и деспотизм, значительная группа офицеров выразила готовность оказать помощь в свержении режима. Другими словами, призрак надвигающегося поражения, а не неожиданный прилив нравственного неприятия агрессии побудил этих людей к конкретным действиям против Гитлера.

По мере возрастания угрозы поражения число военных участников заговора росло, правда, оно не достигло масштабов, которых можно было ожидать, учитывая катастрофическое положение Германии и безумную решимость Гитлера поставить на исторической сцене «Гибель богов» Вагнера. Ошеломляющие потери в СССР и Северной Африке привели в ряды заговорщиков генерала Генриха фон Штюльпнагеля, военного губернатора Франции, и генерала Александра фон Фалькенхаузена, военного губернатора Бельгии.

Еще в 1942 году фельдмаршал фон Клюге, командовавший тогда группой армий «Центр» в СССР, а впоследствии преемник фон Рундштедта на посту главнокомандующего на западе, тайно встретился с Герделером под Смоленском и намекнул, что сочувствует антинацистскому движению. С того момента заговорщики играли с фон Клюге в кошки-мышки, поскольку фельдмаршал с потрясающей непредсказуемостью менял свое отношение к сотрудничеству с ними.

Гитлера, без сомнения, пытались убить в марте 1943 года после разгрома под Сталинградом. Фюрер должен был прилететь в штаб-квартиру фон Клюге в Смоленске, и начальник штаба генерал-майор фон Тресков предложил фельдмаршалу приказать преданным офицерам уничтожить фюрера вместе с его охраной. Однако в последний момент фон Клюге отказался отдать такой приказ.

Без содействия фон Клюге сорвался и план убийства фюрера на одном из оперативных совещаний. Тогда фон Тресков и полковник фон Шлабрендорф решили уничтожить Гитлера, подложив бомбу с часовым механизмом в самолет, на котором фюреру предстояло возвращаться из Смоленска в Растенбург. Фон Тресков попросил одного из офицеров, сопровождавших Гитлера, передать несколько бутылок коньяка своему другу в Растенбурге. Посылку, действительно похожую на упакованные бутылки, предварительно установив таймер бомбы, вручил офицеру фон Шлабрендорф. Через полчаса бомба должна была взорваться и покончить с фюрером. Бек, адмирал Канарис и другие заговорщики с нетерпением ожидали в Берлине важную новость. Но Гитлеру снова улыбнулась удача. Через два с половиной часа невредимый самолет фюрера приземлился в Растенбурге. Бомба не взорвалась. Фон Шлабрендорф проявил завидное мужество: немедленно позвонил знакомому фон Трескова и попросил не передавать посылку, так как произошла ошибка, а на следующий день примчался в Растенбург и заменил злополучную бомбу на настоящие бутылки с коньяком.

Позднее, осенью 1943 года, встретившись с Беком, Герделером, Ольбрихтом и фон Тресковом, фельдмаршал фон Клюге опять изменил свое отношение к заговору и согласился отдать своим войскам приказ выступить против нацистов и эсэсовцев сразу после убийства Гитлера. Однако автокатастрофа, случившаяся вскоре после этой встречи, вывела фон Клюге из строя на много месяцев. Когда в июле 1944 года фон Клюге сменил фон Рундштедта на посту главнокомандующего на западе, он известил заговорщиков о том, что перейдет на их сторону, как только Гитлер будет мертв. Самоубийство фельдмаршала после провала покушения 20 июля стало неизбежным результатом его робких заигрываний с людьми более решительными и отважными, чем он сам.

Еще более удивительным участником заговора был фельдмаршал Эрвин Роммель, командующий группой армий «Б»; пожалуй, самая блистательная и разрекламированная звезда вермахта. Только перспектива поражения могла заставить этого простого швабского солдата признать, что для спасения Германии осталось единственное средство: свержение Гитлера. Роммеля, как командующего группой армий «Б», окружали офицеры, уже вовлеченные в движение сопротивления: фон Фалькенхаузен, фон Штюльпнагель, Шпейдель и Эдвард Вагнер. От них он впервые узнал о реальной оппозиции фюреру в высшем эшелоне вермахта. В феврале 1944 года после разговора со старым другом доктором Карлом Штрелином, сподвижником Герделера, Роммель вскользь упомянул о своем согласии с тем, что только устранение Гитлера спасет Германию.

Однако Роммель выступал против убийства Гитлера, так как считал, что это сделает из фюрера мученика. Он хотел арестовать Гитлера, как планировал в 1939 году фон Хаммерштейн, а затем предать его суду за преступления против Германии и человечества.

Новичок в политике, Роммель верил, что как-нибудь сможет остановить сражения на западе прежде, чем его солдаты изопьют чашу страданий до дна. Хотя существуют предположения о том, что некоторые заговорщики надеялись заставить Роммеля возглавить новый режим после смерти Гитлера, сам Роммель вряд ли знал об этих планах или поддерживал их. 15 июля 1944 года, с согласия фон Клюге, он доложил Гитлеру о том, что немецкая армия на западе погибает. «По моему мнению, необходимо разрешить эту проблему немедленно, – написал он. – Как главнокомандующий, я считаю своим долгом открыто выразить личное мнение».

Через два дня, но до того, как отрицательный ответ фюрера на докладную вернулся к Роммелю, фельдмаршал был тяжело ранен при налете британского истребителя на его штабной автомобиль. Тяжесть ранений не позволила ему принять участие в событиях 20 июля, однако за осознание (пусть и запоздалое) того факта, что Гитлер ведет Германию к хаосу и поражению, ему пришлось дорого заплатить. Снова мы должны напомнить, что не идеологическое неприятие нацизма, а призрак неизбежного поражения побуждал к мятежу таких людей, как фон Клюге и Роммель. Им хватило смелости – или то было разочарование? – сделать выбор лишь в последний момент.

Была еще одна маленькая военная группа, чью деятельность необходимо принять во внимание, говоря о 20 июля: управление военной разведки верховного командования – абвер – под руководством адмирала Вильгельма Канариса. Канарис, талантливый и умный человек, начал плести интриги против Гитлера еще в период кровавой чистки партийных рядов в 1934 году. Его отношение к политике нацистов строилось на твердой убежденности в том, что Германия недостаточно сильна для ведения глобальной войны, которая поэтому приведет к катастрофе. Собирая вокруг себя людей типа генерал-майора Ганса Остера, начальника центрального разведывательного отдела и своего преемника на посту шефа абвера после отставки в январе 1944 года, Канарис подстрекал высших армейских офицеров противостоять политическим и военным планам Гитлера. Например, в 1939 году эта группа приготовила отчеты, в которых доказывалось, что нападение на Польшу непременно приведет к конфликту с Англией и Францией. А зимой 1939/40 года она же играла ведущую роль в установлении контакта с Ватиканом, надеясь инициировать мирные переговоры с западными государствами сразу после свержения Гитлера.

Из-за военных побед Германии в 1940 году дальнейшие усилия такого рода на некоторое время стали невозможными. Однако фиаско в Сталинграде создало предпосылки для покушения в штаб-квартире фон Клюге в Смоленске, о котором мы рассказывали. Абвер, руководимый Канарисом и Остером, был среди главных зачинщиков этого неудавшегося заговора. По плану, все командующие Восточного фронта одновременно должны были отречься от присяги на верность Гитлеру. В последний момент несколько командующих, в первую очередь фон Клюге и фон Манштейн, отказались сотрудничать, и план провалился. Фельдмаршал Кейтель замял начатое Гиммлером расследование, поскольку был уверен в том, что Гиммлер копает лично под него. Так, персонал абвера избежал наказания, однако подозрения были столь сильны, что в июле 1943 года Остеру пришлось подать в отставку. Гиммлер не успокоился и еще упорнее стал пытаться напрямую подчинить себе военную разведку. Постоянный приток пронацистски настроенных офицеров и эсэсовцев подрывал сопротивление группы Канариса. Однако до сих пор не обнаружено ничего, что позволило бы предположить, будто большое количество промахов немецкой военной разведки во Второй мировой войне объясняется антинацистскими настроениями высших офицеров абвера. Группу Канариса больше волновали различные политические проблемы, созданные Гитлером, чем мелкая фальсификация донесений военной разведки. Кроме того, в абвере было достаточно нацистов, чтобы сделать жонглирование фактами чрезвычайно опасным. Можно с уверенностью сказать, что неудачи немецкой военной разведки были вызваны не преднамеренным умыслом, а косностью тевтонского разума.

Для координирования усилий широкого круга заговорщиков, готовивших покушение в июле, их лидеры часто встречались в берлинской штаб-квартире армии резерва, сельских поместьях и других местах. Был составлен список временного правительства; хотя состав кабинета неоднократно изменялся, в него старались включить представителей всех групп. Бек должен был стать главой государства; националист Герделер – канцлером; социал-демократ Лойшнер – вице-канцлером; центрист Больц – министром образования; Вицлебен – командующим вооруженными силами и т. д.

Временному правительству предстояло взять власть через три дня военного положения, введенного после убийства Гитлера. За этот срок армия должна была справиться с нацистами. Дальнейшая политика правительства виделась смутно, поскольку все сознавали отсутствие общего фундамента для сохранения коалиции консерваторов, промышленников, социалистов и почти коммунистов. Зато ближайшие планы группы были весьма конкретными: нацистских лидеров заключить в тюрьму, а партию распустить. Предполагалось по радио предложить врагам Германии опустить оружие и отойти к границам рейха, установленным до 1938 года. Германия гарантировала бы возмещение нанесенного ею ущерба и наказание военных преступников, а вопрос об оккупации Германии предложили бы решить в ходе всесторонней дискуссии.

Сначала надеялись свергнуть нацистский режим, не прибегая к убийству Гитлера, однако неудача с привлечением к заговору высших военачальников, не пожелавших нарушить присягу, данную верховному главнокомандующему, убедила лидеров заговорщиков в том, что физическое устранение фюрера – единственный способ достижения их целей.

Эту ответственную миссию взял на себя сравнительно молодой для Генерального штаба полковник граф Клаус Шенк фон Штауффенберг, член социалистического кружка Крейсау, баварский католик с левыми, просоветскими взглядами, а потому не очень популярный среди заговорщиков-консерваторов. Не возникает сомнений в его личной храбрости и искренности, благодаря которым интрига обрела динамичность. Барон Готтфрид фон Крамм, известный немецкий теннисист, и многие другие клялись, что фон Штауффенберг был душой заговора, хотя номинальное лидерство отводилось авторитетному Беку.

После потери руки и глаза в тунисской кампании фон Штауффенберг был назначен офицером связи между ставкой Гитлера и армией резерва. Это назначение устроил генерал Ольбрихт, начальник штаба резервной армии; он же предоставлял фон Штауффенбергу предлоги для посещения фюрера каждые несколько дней. Хотя предпочтительнее было бы Гитлера застрелить, но это было невозможно, поскольку вместо одной руки у фон Штауффенберга был протез, а на другой осталось всего два пальца. Единственная альтернатива – портфель со взрывчаткой.

Из-за успехов союзного десанта и яростного несогласия большинства высших офицеров с тактикой Гитлера в Нормандии июль представлялся самым удобным временем для нового покушения. Фон Штауффенберг приносил свой портфель на совещания, проводимые Гитлером, 6, 12 и 16 июля, однако каждый раз обстоятельства не казались ему идеальными. После третьей попытки стало ясно, что медлить больше нельзя, невзирая на риск. 16 июля войска практически двинулись на Берлин. Когда покушение не состоялось, эту деятельность представили как учения. 20 июля, в тот роковой день, войска начали движение лишь после взрыва бомбы. В результате они не успели вовремя подойти к военному министерству и воспрепятствовать контрмерам нацистов. Еще одной причиной спешки был тот факт, что 12 июля гестапо арестовало Лебера и Рейхвейна, двух заговорщиков-социалистов, пытавшихся заручиться поддержкой коммунистов. Стало ясно, что нацистским властям уже известно о заговоре.

Планы событий решающего дня разрабатывались с присущей немцам тщательностью. В Растенбурге, в Восточной Пруссии, Гитлер проводил смотр четырех итальянских дивизий. Фон Штауффенбергу предстояло появиться на совещании в бункере и поставить портфель с бомбой под стол рядом с Гитлером. Затем он должен был покинуть бункер и ждать взрыва. Убедившись, что все прошло согласно плану, фон Штауффенберг должен был вылететь в Берлин на самолете, которым прилетел в Растенбург. Приземлившись, он позвонил бы Беку, ожидавшему в военном министерстве в ставке армии резерва вместе с генералами Ольбрихтом, Гепнером и другими.

Одновременно с взрывом генерал Эрих Фельгибель, начальник службы связи при ОКВ, должен был вывести из строя центральную информационную систему, включая коммуникационные средства Растенбурга. Тогда Гитлер и его помощники не смогли бы связаться со своими сторонниками в Берлине и других местах. Даже если бы Гитлер не был убит, заговорщики надеялись взять ситуацию под контроль до того, как о покушении станет известно.

После доклада фон Штауффенберга Беку в Берлин об успешном выполнении миссии планировалось сообщить по телетайпу всем генералам армии резерва о том, что Гитлер мертв, армия берет власть в свои руки, а все нацисты в регионах должны быть арестованы. Подобный приказ от имени фельдмаршала фон Вицлебена предстояло разослать всем полевым командирам вне Германии.

В самом Берлине генерал Карл фон Хазе, начальник берлинской комендатуры, должен был обеспечить охрану штаба армии резерва в военном министерстве силами берлинского гарнизона до прибытия полков регулярной армии из пехотного училища в Деберице. Сразу после ликвидации нацистского сопротивления Бек и Герделер должны были сформировать новое правительство и издать свои первые указы.

Сочетание опрометчивости фон Штауффенберга, нервозности и некомпетентности Фельгибеля плюс тотальное невезение свели на нет эти тщательно разработанные планы. Гитлер назначил совещание не в подземном бункере, а в деревянном наземном строении. Поэтому взрывная волна не сосредоточилась в маленьком замкнутом пространстве, а пробила легкую крышу, ослабив эффект. Гитлер, в момент взрыва находившийся у настенной карты, получил серьезные ранения, повлекшие частичную глухоту и частичный паралич правой руки и ноги, от которых он не оправился. Тем не менее, через несколько часов он уже выполнял свои обычные обязанности и даже выступил по радио. Четверо участников совещания (двое из них генералы) погибли, а остальные офицеры, включая генерал-полковника Йодля, также получили серьезные ранения.

Фон Штауффенберг, услышав взрыв, не стал выяснять последствия и немедленно отправился в Берлин. Прибыв в аэропорт, он позвонил в военное министерство на Бендлерштрассе, где ждали заговорщики, и доложил, что ситуация под контролем и можно двигаться дальше. По телетайпу, как и планировалось, передали приказы полевым и внутренним войскам, а полкам в Деберице приказали выступить на Берлин. Когда фон Штауффенберг, наконец, прибыл к заговорщикам, то признал, что не уверен в смерти Гитлера, поскольку не дождался результатов. На это Бек ответил: «Для нас он мертв» – и продолжил претворять в жизнь свой план, надеясь, что генерал Фельгибель в Растенбурге не допустит распространения слухов о покушении. Однако его надежды рассеялись, когда фельдмаршал Кейтель, не знавший, кто вовлечен в заговор, позвонил в штаб армии резерва и сообщил, что отданные по телетайпу приказы – фальшивка, а Гитлер жив. Новости о неудавшемся покушении достигли Берлина так быстро, потому что в последний момент генерал Фельгибель растерялся и не уничтожил радиопередатчик и систему телефонной связи в Растенбурге.

В самом Берлине генерал фон Хазе приказал командиру отборного отряда охраны Ремеру окружить военное министерство и защищать его от эсэсовцев. Ремер, встревоженный слухами о том, что Гитлер не погиб, отказался повиноваться и направился к Геббельсу, которому доложил, что Гитлер мертв, а он получил приказ арестовать Геббельса. Геббельс тут же позвонил Гитлеру в Растенбург и пригласил к телефону Ремера. Фюрер лично приказал Ремеру арестовать всех генералов, находившихся в военном министерстве, не обращая внимания на приказы его непосредственного начальника генерала фон Хазе. Ремер со своим полком к шести часам вечера арестовал всех заговорщиков, находившихся в пределах досягаемости и еще не успевших совершить самоубийство.

Следующие несколько дней превратились в безумный калейдоскоп арестов, предательств, самоубийств и убийств. Бек и трое других офицеров покончили с собой до ареста отрядом Ремера. Генерал-полковник Фриц Фромм, командующий армией резерва, разрешивший генералу Ольбрихту и другим заговорщикам пользоваться штабом своей армии, отчаянно пытался уничтожить всех свидетелей, которые могли бы уличить его в участии в заговоре. Фромм арестовал Ольбрихта, фон Штауффенберга и еще двоих и без долгих церемоний расстрелял их вечером 20 июля. Однако уничтожить следы своего предательства Фромму не удалось, и он был казнен эсэсовцами несколько недель спустя. Вицлебен, Канарис, Остер и другие были арестованы к утру 21 июля, а большинство остальных заговорщиков гестапо арестовало в течение нескольких недель. Герделеру удавалось скрываться до конца августа. Заговорщиков судили и вешали на рояльных струнах, накинутых на мясницкие крюки, чтобы продлить их страдания.

Генерал Генрих фон Штюльпнагель после получения первого телетайпного сообщения арестовал весь состав СС и СД в Париже, но на следующее утро фельдмаршал фон Клюге вынудил его всех отпустить. Штюльпнагель, вызванный в Берлин для объяснений, по дороге попытался совершить самоубийство, но лишь прострелил себе глаз. Впоследствии он был казнен. В конце августа самого фон Клюге вызвали в Берлин для разъяснения некоторых обстоятельств, выплывших в ходе расследования Гиммлером заговора, и он принял яд. Роммелю и некоторым другим пришлось расплачиваться с Гитлером несколько позже. Нацисты лихорадочно уничтожали всех, даже отдаленно связанных с покушением, пользуясь случаем избавиться от многих, в ком подозревали врагов режима. В кровавой вакханалии погибло, по подтвержденным данным, 4980 человек.

Реакция офицеров, не участвовавших в заговоре, на эту оргию убийств оказалась вполне предсказуемой. Когда заговор провалился, они в первую очередь пытались спасти свою честь. Стараясь сохранить стремительно таявший авторитет офицерского корпуса, такие высшие военачальники, как фон Рундштедт, Кейтель, Йодль и Гудериан, настояли на том, чтобы судить армейских заговорщиков военным трибуналом прежде, чем передавать их народному суду. Спектакль, устроенный Геббельсом из суда над Вицлебеном, Гепнером, Хазе и еще пятью высшими офицерами 7 – 8 августа, хорошо известен миру. Жуткие фотографии болтающихся на мясницких крюках тел заговорщиков – шокирующее напоминание о терроре, развязанном Гитлером.

После подавления всяческой оппозиции нацисты с отчаянной решимостью вцепились в ускользающую от них политическую и военную власть в рейхе. 25 июля Гитлер объявил тотальную мобилизацию в интересах армии и промышленности, назначив главными исполнителями Геринга и Геббельса. Гиммлера назначили командующим армией резерва вместо генерал-полковника Фромма, напрямую подчинив ему обучение и усиление войсковых резервов. Решающий удар по армии нанес приказ, датированный 29 июля и подписанный генерал-полковником Хейнцем Гудерианом, который совсем недавно заменил генерал-полковника Курта Цейцлера на посту начальника Генерального штаба:

«Штаб-квартира главнокомандующего армией,

29 июля 1944 года

Всем офицерам Генерального штаба.

Каждый офицер Генерального штаба должен быть опытным национал-социалистским лидером, то есть не только обладать знаниями в области тактики и стратегии, но также хорошо разбираться в политических вопросах и активно участвовать в политическом воспитании младших командиров в духе учения фюрера...

В оценке качеств и отборе офицеров для службы в Генеральном штабе следует прежде всего руководствоваться чертами их характера и стойкостью духа и только после этого умственными способностями. Бесчестный тип может быть хитрым и умным, но в час испытаний он непременно подведет, так как бесчестен.

Каждый офицер Генерального штаба должен немедленно и публично объявить, разделяет ли он мои взгляды. Любой, кто этого не сделает, должен немедленно подать заявление о переводе из Генштаба...

Гудериан».

Генеральному штабу германской армии предстояло пройти через последнее унижение, которое он навлек на себя сам. Теперь о сопротивлении нацизму не могло быть и речи. Генштаб стал марионеткой в руках кукловода, дергающего за ниточки из Берлина, и к этому позору его привели собственные слабость и честолюбие. Офицерский корпус съежился от страха, ведь кое-кто из его рядов попытался, пусть тщетно, сделать то, что все они считали необходимым. Высшие офицеры так часто терпели поражения на внешних и внутренних фронтах, что слишком устали; теперь им осталось смириться с судьбой и без возражений играть свою роль до горького конца.

Глава 19ПОРАЖЕНИЕ В НОРМАНДИИ

Был ли фельдмаршал фон Клюге замешан в заговоре 20 июля или нет, он использовал все свои знания и решимость, чтобы успешно выполнять обязанности главнокомандующего на западе. Нет никаких доказательств того, что он потерпел поражение в Нормандии из-за своих изменнических настроений, хотя, вероятно, стал бы сотрудничать с заговорщиками, если бы они убили Гитлера. Ответственность фон Клюге за падение Франции относительно невелика. Главную вину за немецкое поражение следует разделить между блестящим руководством союзных командующих и нелепой интуицией Гитлера.

Июньская стратегия союзников, сдерживавших основную массу немецких бронетанковых войск на левом фланге, в то время как американцы готовились к наступлению на западе, оказалась столь успешной, что было решено продолжать наступление в июле. Победные атаки британцев в Кане 8 июля, в Мальто 10 июля, в Эвреси 12 июля и в Бургебусе 18 июля постоянно связывали на немецких позициях шесть танковых дивизий.

Блюментрит, сохранивший должность начальника штаба, несмотря на увольнение своего босса фон Рундштедта, вспоминал:

«Фельдмаршал фон Клюге прибыл в Нормандию, излучая энергию и оптимизм. Он был полон решимости выполнить полученный в Берлине приказ сбросить противника в море. Он тщательно проинспектировал фронт, пытаясь разобраться в происходящем, и энтузиазм его заметно ослаб. Он осознал, что ситуация не так проста, как казалось из Берлина. Необходимо было разработать новый план. Фельдмаршал послал подробный и чрезвычайно пессимистичный доклад Гитлеру, указав, что невозможно помешать союзникам наращивать силы на плацдарме; либо ему пришлют подкрепления, либо придется отступать. Четыре дня фон Клюге ждал ответа из ставки фюрера, а затем пришло телетайпное сообщение: «Позиций не сдавать. Ни шагу назад».

Политика Гитлера, требовавшего цепляться за каждую пядь земли, несмотря на необходимость стратегического отступления, привела к глубоким разногласиям с его бывшим любимчиком фельдмаршалом Эрвином Роммелем. К концу июня Роммель уже видел опасность пустой траты времени в Нормандии, так как мощь союзников на плацдарме росла с каждым часом. Он поддержал фон Рундштедта на совещании с фюрером в Суасоне и рекомендовал перевести часть бездельничавшей в Па-де-Кале 19-й пехотной дивизии в Нормандию или отступить за Орн или Сену. Оба предложения были отвергнуты. Интуиция Гитлера все еще нашептывала ему о возможности второго союзного десанта. Убежденности фюрера способствовала его вера в разрушительную силу направленного на Англию «оружия возмездия» и в необходимость обороны огневых рубежей вдоль Ла-Манша севернее реки Соммы. Возможно, спор в Суасоне привел к тому, что Роммеля обошли при выборе преемника фон Рундштедта.

Отчет фон Клюге об уязвимости немецких войск в Нормандии отослали в Берлин вместе с докладной запиской Роммеля, подтверждавшей мнение фон Клюге. 9 июля после падения Кана между Гитлером и Роммелем состоялся бурный разговор, во время которого фельдмаршал снова запросил разрешение на отступление, а Гитлер снова ответил отказом. Вскоре после этого разговора Роммель сказал некоторым своим подчиненным, что теперь единственная надежда Германии – уничтожение Гитлера. Точно известно, что через несколько дней он связался с полковником фон Хофбакером из штаба фон Штюльпнагеля в Париже и объявил о своей поддержке любых действий, которые покончат с безнадежной войной во Франции. Однако 17 июля, за три дня до покушения, самолет союзников на бреющем полете атаковал машину Роммеля у маленькой нормандской деревушки, по иронии судьбы носившей название Сент-Фуа-де-Монтгомери. Автомобиль перевернулся. Роммель был тяжело ранен в голову. После лечения в госпитале его отправили домой в южную Германию, где он быстро выздоравливал; вдруг в середине октября объявили о смерти фельдмаршала Роммеля. Были организованы государственные похороны с воинскими почестями. Приводим выдержку из приказа от 18 октября 1944 года его преемника на посту командующего группой армий «Б» фельдмаршала Моделя:

«Наш бывший главнокомандующий фельдмаршал Эрвин Роммель, кавалер Рыцарского Железного креста и Железного креста с мечами, дубовыми листьями и бриллиантами, кавалер ордена «За заслуги», скончался 13 октября от ран, полученных 17 июля.

В его лице мы потеряли блестящего, решительного командира, доблестного и беспримерно отважного полководца... Он всегда был на передовой, своим примером вдохновляя своих солдат на новые подвиги.

Он командовал нашей группой армий в течение года. Его деятельность во славу фюрера и фатерланда была прервана в разгар решающих сражений. Он войдет в историю как один из величайших полководцев нации.

Скорбя о потере героя, докажем, что мы достойны его памяти, и сделаем все, что в наших силах, ради победы.

Да здравствуют фюрер и наш великий германский рейх, объединенные идеей национал-социализма.

Модель, фельдмаршал».

За показным блеском пытались скрыть неприглядную правду. Семнадцатилетний сын фельдмаршала Роммеля гораздо менее выспренне и более трогательно рассказал о страшной судьбе, постигшей его отца, «величайшего полководца нации»:

«Мой отец, фельдмаршал Эрвин Роммель, умер 14 октября 1944 года в Херрлингене неестественной смертью после получения приказа канцлера рейха Адольфа Гитлера.

Мой отец был серьезно ранен в голову (четыре трещины в черепе и множественные осколки в лице) при взрыве бомбы во время налета американцев 17 июля 1944 года во Франции близ Ливаро (Кальвадос). Первые перевязки были сделаны в госпитале под Парижем, откуда отца перевезли в Херрлинген-бай-Ульм, где находился в то время его дом. Прямой угрозы его жизни не было. Раны зажили, и отец уже выходил на прогулки. Я был откомандирован в распоряжение местной зенитной батареи и назначен помощником отца, который страдал от паралича левого глаза. Лечили его профессора Альберт и Шток из Тюбингенского университета.

7 октября мне пришлось вернуться на батарею, а 14 октября я заехал домой, получив краткий отпуск. Я прибыл утренним шестичасовым поездом. Отец уже проснулся, и мы вместе позавтракали, затем я гулял с ним до одиннадцати часов. Во время прогулки он рассказал мне, что должны приехать два генерала – Майзель и Бургсдорф, оба из управления кадров вермахта.

Отец сказал, что обсуждение его дальнейшей службы как объявленная цель встречи, возможно, всего лишь предлог, чтобы избавиться от него.

В двенадцать часов отец принял обоих генералов и попросил меня покинуть комнату. Через сорок пять минут я встретил отца, выходившего из комнаты матери. Он сказал мне, что Адольф Гитлер предоставил ему выбор: отравиться или предстать перед трибуналом. Более того, Адольф Гитлер заявил, что в случае самоубийства с семьей не только ничего не случится, а, наоборот, она будет полностью обеспечена. Мы увидели, что дом окружен четырьмя или пятью бронемашинами с вооруженными людьми, так что восемь охранников дома, имевшие всего два автомата, ничего не могли поделать. Попрощавшись со мной и ординарцем, отец вышел из дома. Он был в кожаной куртке, форме корпуса «Африка», в фуражке и с маршальским жезлом в руке. Мы проводили его до автомобиля. Генералы приветствовали его нацистским жестом и возгласом «Хайль Гитлер». За рулем сидел эсэсовец. Отец первым сел в машину на заднее сиденье, за ним последовали генералы.

Автомобиль направился в сторону Блаубойрена. Через пятнадцать минут нам позвонили из госпиталя резерва Вагнер-Шуле в Ульме и сообщили, что два генерала привезли моего отца, вероятно скончавшегося от кровоизлияния в мозг.

Во время последнего разговора отец сообщил мне следующие факты.

Его подозревали в причастности к заговору 20 июля 1944 года. Его бывший начальник штаба – генерал-лейтенант Шпейдель, арестованный несколькими неделями ранее, заявил, что отец был лично заинтересован в покушении, только ранение помешало ему принять в нем непосредственное участие. Генерал фон Штюльпнагель перед отъездом в Германию сказал то же самое фельдмаршалу фон Клюге. По дороге фон Штюльпнагель пытался застрелиться, но только потерял зрение. Эсэсовцы сделали ему переливание крови, чтобы он мог дать показания. Впоследствии он был повешен. Кроме того, мой отец значился в списке обер-бургомистра Герделера как премьер-министр.

Фюрер не хотел позорить моего отца перед немецким народом и предоставил ему шанс добровольно уйти из жизни. По дороге один из генералов передал ему яд. Смерть наступила в течение трех секунд. В случае отказа принять яд отца должны были тут же арестовать и отвезти в верховный суд в Берлин. Отец предпочел уйти из жизни».

Так умер Роммель. Его карьера была типичной для честолюбцев, пришедших к власти на волне национал-социализма: головокружительный взлет из безвестности, крушение иллюзий в период поражений и падение в пропасть. Его смерть стала эпилогом к событиям 20 июля и грозным предупреждением тем, кто шел следом, но не успел добраться до критического поворота.

Когда фюрер отказался вывести войска из Нормандии, фельдмаршалу фон Клюге оставалось лишь ожесточенно сражаться до тех пор, пока союзники или Гитлер не заставят его сменить тактику. Первыми взялись за дело союзники. На третьей неделе июля должна была начаться третья фаза операции «Оверлорд» – выход на оперативный простор. По плану генералов Эйзенхауэра, Монтгомери и Брэдли 17 июля предстояло наступление в районе Эвреси, а затем британцы должны были атаковать к югу и юго-востоку от Кана, нанести двойной удар на левом фланге и разметать немецкие бронетанковые войска. 19 июля на правом фланге американцы должны были атаковать в узком секторе к западу от Сен-Ло, продвигаясь на запад к Кутансу и далее на юг к Авраншу. Этим последним маневром рассчитывали взломать немецкие позиции в основании Шербурского полуострова, чтобы бронетанковые войска генерала Брэдли ворвались в Бретань и захватили очень важные порты западной Франции. Для облегчения наступления сухопутных войск авиация должна была предварительно провести ковровые бомбардировки.

Пытаясь отражать непрерывные атаки, немецкие танки метались из сектора в сектор, как неугомонные лондонские пожарники под сыпавшимися на Лондон зажигательными бомбами. Как только на передовой начиналось новое сражение, какую-нибудь танковую дивизию полностью или частично выдергивали из района отдыха, куда она едва успела добраться. 17 июля в первый отвлекающий бой в районе Эвреси втянули 9-ю танковую дивизию СС, пытавшуюся восстановить силы к югу от Кана, и около сорока танков из 1-й танковой дивизии СС, удерживавшей позиции восточнее реки Орн.

Затем 18 июля главные британские силы прорвались к востоку от Кана. Противостоявшие им две немецкие дивизии – 16-я полевая дивизия люфтваффе и 21-я танковая дивизия, уже сильно ослабленные в боях за Кан 8 июля, не смогли удержать фронт. И снова 1-й танковой дивизии СС пришлось срочно выделять им в помощь свои уцелевшие восемьдесят танков. На этот раз «пожарной бригаде» удалось погасить пожар. Бригаденфюрер (генерал-майор) Теодор Виш, командир 1-й танковой дивизии СС «Адольф Гитлер» (еще один молодой генерал-фанатик, получивший звание благодаря прежним связям с личным охранником Гитлера), так обрисовал участие своего отряда в отражении этого наступления британцев:

«Когда британцы перешли в наступление к югу от Кана, мою дивизию сразу снова бросили в бой. Мои «пантеры» уже сражались вокруг Френувиля, а более легкие танки еще не прошли Роканкур. Вечером 18 июля я проводил рекогносцировку, когда случилось то, что случается с солдатом только один раз в жизни. Около сотни британских танков, выполнивших дневное задание, расположились на ночь на открытой местности. Мои танкисты могли бросить камень и попасть в эту груду вражеской бронетехники. Я немедленно приказал «пантерам» атаковать с востока, а легким танкам – с запада. Условия для стрельбы были идеальными. С моей точки зрения, маневр удался. Я своими глазами видел, как во время стычки загорелись четыре десятка танков. На следующее утро на рассвете мы снова вступили в бой и уничтожили еще танков сорок. Мои потери: двенадцать «пантер» и один легкий танк»[12].

Если бы не вмешалась погода, этот бой не смог бы надолго задержать наступление, поскольку танков у союзников было множество, потери возмещались быстро. Непрерывные проливные дожди превратили дороги и поля в болота, эффективно прервав танковые операции. Дожди отсрочили и начало наступления американцев в Сен-Ло, назначенное на 19 июля, так как самолеты прикрытия не могли подняться в воздух. Только шесть дней спустя, 25 июля, погода прояснилась и позволила сгоравшим от нетерпения войскам генерала Брэдли перейти в наступление.

Как говорится, не было счастья, да несчастье помогло немцам. В результате непогоды около сотни танков 2-й танковой дивизии в секторе, примыкавшем к сектору наступления американцев, перевели в резерв к югу от Кана. 20 июля это соединение сменила 326-я пехотная дивизия, одна из первых пехотных дивизий, которой разрешили покинуть Па-де-Кале. Это был авангард пехоты, хлынувшей к местам боев в следующие несколько недель, когда Гитлер наконец пришел к выводу, что второе вторжение через Ла-Манш не предвидится. Мощную танковую дивизию отвели с линии наступления американцев, благодаря еще одной из неверных оценок немецких командующих. Командир 2-й танковой дивизии генерал Генрих фон Лютвиц, чье красное лицо, пухлая фигура, острый нос и очки в роговой оправе мешали разглядеть силу его личности, рассказывал о перемещениях своей дивизии в тот период:

«Когда 20 июля 2-ю танковую дивизию, сражавшуюся на передовой с 12 июня, наконец вывели из сектора Комона, это не означало, что нам дали передышку. Британцев остановили в районе Кана 19 июля; ожидалось, что они скоро возобновят наступление. Для отражения этой атаки мою дивизию 24 июля перебросили к Бретвилю, а прибывшую от Па-де-Кале 116-ю танковую дивизию послали к Рувру. Мы ждали новой атаки милях в пяти от передовой в Кане. В обеих дивизиях – 2-й и 116-й танковых – было около двухсот танков, это довольно много. Однако вместо британцев 25 июля неожиданно атаковали американцы около Сен-Ло, откуда нас только что вывели. Нас одурачили. Мы понапрасну разместили огромный бронетанковый резерв к югу от Кана и ослабили фронт к западу от реки Орн. Сильно раздосадованное верховное командование быстро перебросило нас обратно к Сен-Ло 26 июля, но к тому моменту уже невозможно было воспрепятствовать прорыву американцев».

Ошибка немецких командующих создала благоприятные условия, столь необходимые генералу Брэдли. К началу наступления в Сен-Ло семь из десяти немецких танковых дивизий толклись в узком полукруге к югу от Кана, так и не дождавшись наступления британцев[13].

Это позволило американцам пересечь шоссе Перье – Сен-Ло и двинуться на восток, практически не встречая серьезного сопротивления немецкой пехоты. Когда 28 июля после стремительной гонки в бой вступили 2-я и 116-я танковые дивизии, Кутанс уже был взят, а к северу от города в окружении оказались три пехотные и три бронетанковые дивизии. Кое-кому удалось выскользнуть из клещей, но к 31 июля в Авранше было захвачено более 8000 немецких пленных. Настал звездный час для броска в Бретань 3-й армии генерала Паттона.

Воцарившиеся в результате этих событий хаос и смятение отчетливо отражены в записях телефонных переговоров фельдмаршала фон Клюге 31 июля 1944 года. Никто не заменил раненого Роммеля на посту командующего группой армий «Б», и приказы фон Клюге выполнял его начальник штаба генерал Шпейдель, пока еще не арестованный за участие в заговоре 20 июля. 7-я армия, защищавшая нормандский фронт вместе с танковой группой «Запад», быстро таяла под усиливавшимся натиском американцев.

В час ночи 31 июля Шпейдель по телефону доложил фельдмаршалу фон Клюге, что «левый фланг рухнул». Сорок пять минут спустя генерал Фармбахер, командовавший корпусом в Бретани, объявил о своих трудностях во взаимодействии с военно-морскими и военно-воздушными частями, дислоцированными в портах и на аэродромах Бретани. Сепаратное командование тремя родами войск всегда было головной болью военачальников. Поскольку люфтваффе подчинялись только Герингу, а военный флот – только Деницу, ни один офицер сухопутных сил не мог заставить формирования других родов войск выполнять его приказы, какая бы критическая ситуация ни сложилась. Этот индивидуализм ревниво охранялся всеми тремя родами войск, а также войсками СС, которые напрямую подчинялись Гиммлеру. Фон Рундштедту и фон Клюге постоянно приходилось добиваться личного согласия Гитлера на любой приказ, который они собирались отдать несухопутным соединениям[14].

Типичным примером проблем, создаваемых косной системой независимого командования, был тот факт, что Фармбахер так и не добился крупных морских и воздушных соединений, которые помогли бы ему сдержать натиск американцев.

В девять часов утра Шпейдель доложил о дальнейшем ухудшении ситуации. Он заявил, что положение 7-й армии «абсолютно неясно»; критическое положение сложилось отчасти из-за решения 7-й армии пробиваться к Авраншу вместо того, чтобы стоять на позициях севернее города. Похоже, Шпейдель верил в то, что, удерживая фронт, окруженная после падения Авранша 7-я армия имела бы больше возможностей для восстановления положения. Фон Клюге, разделявший это мнение, отдал контрприказ, отменявший приказ 7-й армии на прорыв. Это произошло из-за недооценки сил союзников и их способности обеспечить успех такого дерзкого маневра, как прорыв к Авраншу.

31 июля, пообщавшись со всеми полевыми командирами, фон Клюге позвонил в ставку верховного главнокомандующего и побеседовал с генералом Вальтером Варлимонтом, принявшим звонок, как представитель Гитлера. Отчет об этом разговоре проясняет влияние американского прорыва в Сен-Ло на 7-ю немецкую армию.

«10.45.

Беседа фельдмаршала фон Клюге с генералом Варлимонтом.

Главнокомандующий на западе... докладывает, что враг находится в Авранше и, возможно, в Вильдье. Эти ключевые для будущих операций позиции требуется удержать любой ценой... Для решающего сражения абсолютно необходимы свободные военно-морские и воздушные соединения... без них проблему не решить. Генерал Варлимонт соглашается доложить фюреру. Главнокомандующий на западе настаивает на серьезности ситуации. Пока не ясно, возможно ли остановить противника на данной стадии операции. Противник господствует в воздухе и подавляет почти все наши передвижения, а все перемещения противника предваряются и прикрываются авианалетами. Потери людей и вооружения чрезвычайные. Под непрерывным смертоносным вражеским огнем падает боевой дух войск. К тому же все пехотные части распались на разрозненные группы, не координирующие свои действия. В тылах, чувствуя приближение развязки, наглеют террористы. Этот факт и потеря многих объектов связи необыкновенно затрудняет процесс командования... Часть ответственности за создавшуюся ситуацию лежит на приказе 7-й армии на северном фронте прорываться на юг и юго-восток. Как только главнокомандующий на западе был проинформирован, он отменил этот приказ и распорядился восстановить линию фронта имевшимися в наличии силами. Необходимо перевести свежие части из 15-й армии или откуда-нибудь еще. Главнокомандующий на западе вспоминает пример из Первой мировой войны, когда для перевозки войск воспользовались парижскими автобусами. Теперь, как и тогда, необходимо использовать все доступные средства. Однако пока невозможно определить, удастся ли остановить врага».

Чтобы сделать свой печальный доклад более убедительным, фон Клюге мог бы еще добавить, что из почти 700 тысяч немецких солдат, брошенных в бой с начала высадки союзного десанта, около 80 тысяч попали в плен, примерно столько же были убиты или ранены. Из почти 1400 танков, выставленных против плацдарма, уже потеряно около 750. Вероятно, стоит проанализировать это последнее число, так как недавно появилась жесткая критика тактики союзников в битве за Кан. На левом фланге союзников против британцев постоянно воевали 1-я СС, 9-я СС, 10-я СС, 12-я СС и 21-я танковые дивизии. Две танковые дивизии – 2-я СС и 17-я СС – сражались против американцев. Две другие – 2-я танковая и учебная танковая – метались между британским и американским секторами. Вновь прибывшая 116-я танковая дивизия вступила в бой только в конце июля. Приведя в соответствие заявления немецких командиров дивизий и трофейные документы, можно смело сказать, что по меньшей мере 550 из 750 танков, потерянных в Нормандии к тому моменту, были уничтожены на Канском фронте. Найдется ли лучшее подтверждение правоты союзных стратегов, которые приманили к наковальне Кана ядро немецкой бронетехники и методично его размолотили!

Глава 20МОРТЕН

Мрачный доклад, отправленный фон Клюге Гитлеру 30 июля, имел одно важное последствие: фюрер решил послать личного офицера связи для проверки сообщения фельдмаршала. Он выбрал генерала Вальтера Варлимонта, и 31 июля Варлимонт выехал из Берхтесгадена в Нормандию. Перед отъездом Гитлер предупредил своего представителя, чтобы тот не вселял в фон Клюге надежду на отступление. Варлимонт рассказывал:

«Если бы фон Клюге спросил меня о рубежах обороны, я должен был ответить, что верховное командование позаботится о необходимых запасных рубежах в тылу. Гитлер закончил инструктаж едким замечанием: «Не успеешь построить линию обороны за передовой, как мои генералы только и думают, как бы до них отступить».

Однако Гитлер пошел на одну уступку главнокомандующему на западе. Он разрешил ему понемногу переводить пехотные дивизии из Па-де-Кале в Нормандию. Почти через семь недель после вторжения интуиция Гитлера шепнула ему, что второй союзный десант в Дувре вряд ли состоится. Чтобы укрепиться в этом решении, фюреру понадобилось на четыре недели больше, чем любому из его полевых командиров. К концу июля две пехотные дивизии почти в полном составе покинули уютные бункеры Па-де-Кале и заняли позиции в Нормандии. Еще больше войск находилось в пути. Однако Гитлер не собирался давать отдых танковым дивизиям, которые впервые после дня «Д» смог отвести с передовой, поскольку мечтал о танковом контрнаступлении.

Из Берлина Гитлеру казалось, что бросок танковых формирований генерала Паттона в Бретань предоставляет Германии отличный шанс. По его мнению, если собрать все имеющиеся в наличии немецкие танки в Мортене, то можно разгромить уязвимый фланг, защищавший американские танки, мчащиеся на восток и юг. Когда американские войска, вырвавшиеся с плацдарма, достигнут моря у Авранша, нужно отрезать их от основных сил. План казался очень простым, и в начале августа Гитлер приказал фон Клюге привести его в исполнение.

Вернемся к свидетельству генерала Блюментрита:

«В штабе главнокомандующего на западе получили детальнейший план. В нем было расписано, какие дивизии использовать, куда их отводить. Был точно определен сектор, в котором предполагалась атака; дороги, по которым должны были пройти войска; и деревни на их пути. Все это планировалось в Берлине по крупномасштабным картам, а совета генералов, воевавших во Франции, никто не спрашивал».

Получив инструкции, фон Клюге понял, что следовать им невозможно: кроме проведения контрнаступления, Гитлер приказал восстановить рубеж от Авранша до Сен-Ло. Цель этого приказа была ясна: восстановление левого фланга воспрепятствовало бы потоку пополнения и снаряжения американским войскам в Бретани, приближавшимся к Ле-Ману. У фон Клюге не хватало войск для выполнения обеих задач, о чем он заявил генералу Варлимонту, проводившему инспекционную поездку от имени фюрера. Но отступать запретили, и выбора не было; главнокомандующий на западе приступил к подготовке наступления. Это означало значительную реорганизацию всей системы командования в Нормандии, однако немецкие штабисты были мастерами по спешной перегруппировке войск. Танковое наступление намечалось провести шестью танковыми дивизиями, собранными в формирование, названное танковой группой «Эбербах» по фамилии ее командира генерала Ганса Эбербаха. 7-я армия под командованием генерал-полковника Пауля Хауссера должна была поддержать и прикрыть правый фланг в Вире. Хауссер был первым офицером СС, которому поручили командовать соединением масштаба армии. Фронт в Кане предстояло защищать только что сформированной 5-й танковой армии, которой командовал еще один эсэсовец и любимчик Гитлера генерал-полковник Дитрих. Обеими армиями в Нормандии теперь командовали проверенные нацисты, сделавшие карьеру в СС. Гитлер перестал доверять немецкому Генеральному штабу.

Первая и самая трудная проблема, стоявшая перед фон Клюге: как без потерь перебросить эти танковые дивизии к передовой? Он сказал Зеппу Дитриху, что для одновременного контрнаступления и защиты правого фланга от британцев ему необходимы по меньшей мере три танковые дивизии из сектора Кан – Фалез. Дитрих пришел в ужас. Он вспоминал:

«Я битый час объяснял фон Клюге неосуществимость подобной операции. Я использовал все возможные аргументы: не хватает горючего; если отослать на запад три танковые дивизии, мы не сможем удержать Фалез; невозможно сконцентрировать столько танков, не подвергнув их опасности разгрома авиацией; американцы на юге слишком сильны, и такая атака вовлечет нас в мышеловку, а не поможет выбраться из нее. На каждый мой аргумент у фон Клюге был один ответ: «Это приказ Гитлера». Он загнал меня в угол, и пришлось дать ему то, что он требовал».

Когда бронетехника была собрана, осталось выбрать благоприятный для начала наступления день. Хотя Гитлер раньше приказал фон Клюге поспешить с атакой, теперь он изменил свое мнение. Следя за американцами, хлынувшими на юг через брешь в Авранше, он решил повременить с контрнаступлением, чтобы заманить в ловушку как можно больше врагов. Гитлер был так уверен в успехе своего плана, что приказал фон Клюге начать атаку лишь после самой тщательной подготовки. Он намечал контрнаступление на 8 августа, однако фон Клюге, с тревогой наблюдавший за бурным потоком американской пехоты и бронетехники, несущимся в Бретань и южную Нормандию, заявил генералу Варлимонту, что из-за серьезной опасности окружения медлить больше нельзя. Вопреки желанию фюрера, фон Клюге приказал начать контрнаступление за двадцать четыре часа до срока, намеченного интуицией Гитлера. Но и это было слишком поздно.

Собрав шесть танковых дивизий общим счетом около 400 танков около городка Мортен и используя две другие для поддержки 7-й армии, прикрывавшей главный удар с правого фланга, немцы начали первое важное танковое наступление в Нормандии ранним утром 7 августа[15].

Генерал Пауль Хауссер, командир 7-й армии, мелодраматично выразил надежды немецкого верховного командования следующим приказом, объявляющим о наступлении:

«Фюрер приказал прорваться к побережью, чтобы создать основу для решающей операции против фронта вторжения союзников. Для этой цели в армию подтягиваются новые резервы.

От успешного выполнения операции, спланированной фюрером, зависит исход войны на западе, а может быть, и войны в целом. Командиры всех рангов должны четко уяснить значение этой операции. Командиры корпусов и дивизий должны довести уникальный смысл общей ситуации до всех офицеров.

Все зависит от одного: непреклонной воли к победе.

За фюрера, народ и рейх,

Хауссер».

Однако вдохновляющих слов было явно недостаточно. Генерал Брэдли, предвидевший такой шаг со стороны немцев, развернул свои войска им навстречу. Единственной немецкой дивизией, добившейся скромного успеха и добравшейся до моря, была 2-я танковая. Вот как описывает роль своей дивизии в битве за Мортен ее командир генерал фон Лютвиц:

«Мы быстро продвинулись почти на десять миль, потеряв всего три танка. Наш сосед слева, 116-я танковая дивизия, прошла значительно меньше. Утро 7 августа было ясным. Прекрасная летная погода. Неожиданно налетели истребители-бомбардировщики союзников. Они сотнями сбрасывали бомбы на сосредоточение наших танков и бронетехники. Мы ничего не могли противопоставить им и не могли двигаться дальше. На следующий день самолеты атаковали снова. Нам пришлось отступить, и к 9 августа дивизия вернулась на исходные позиции к северу от Мортена, потеряв тридцать танков и 800 человек».

Журнал телефонных переговоров 7-й армии услужливо подсказывает, что судьбу дивизии Лютвица разделили и другие формирования, участвовавшие в контрнаступлении. Без десяти десять вечера 7 августа фон Клюге связался по телефону с Хауссером. «Какова ситуация в вашем секторе на данный момент?» – спросил фельдмаршал. На что командующий 7-й армией ответил: «Без особых изменений. Страшные авианалеты и значительные потери танков...» После обсуждения задачи одной из танковых дивизий фон Клюге отметил: «...все командиры сознают важность этой операции. Каждый солдат должен сражаться в полную меру своих сил. Если к ночи или завтрашнему утру мы значительно не продвинемся, операция обречена на неудачу».

Глава 21ФАЛЕЗСКИЙ АД

Тем временем в секторе Кана сбывалось предсказание Дитриха об опасности ослабления обороны Фалеза. После отвода большинства немецких танков к Авраншу с целью контрнаступления и для того, чтобы не дать британцам форсировать Орн около Тюри-Аркура с вновь завоеванного плацдарма, немцам приходилось удерживать свои позиции лишь силами необстрелянной 89-й пехотной дивизии, прибывшей из Норвегии, и жалкими остатками когда-то мощной 12-й танковой дивизии СС «Гитлерюгенд». В этой дивизии, воевавшей на передовой с самого начала союзного вторжения, осталось всего сорок танков из первоначальных двухсот четырнадцати. Воспользовавшись в первой важной наступательной операции поддержкой 1500 тяжелых бомбардировщиков, 1-я канадская армия, состоявшая из двух пехотных и двух бронетанковых дивизий, прорвала рубежи 89-й пехотной дивизии южнее Кана. Генерал-майор Курт Мейер, молодой фанатичный командир 12-й танковой дивизии СС, поспешно выехал к линии фронта ранним утром 8 августа, чтобы своими глазами увидеть результаты наступления канадцев. Зрелище было не для слабонервных. Если не брать в расчет склонность Мейера к театральности и переоценке роли собственной дивизии, он оставил интересное описание чувств, охвативших его на дороге Кан – Фалез:

«Я выскочил из машины, и у меня задрожали колени, на лбу выступила испарина, одежда взмокла от пота. И не потому, что я испугался за себя; опыт последних пяти лет приучил меня к страху смерти. Я с ужасом осознал, что если не сумею сейчас развернуть дивизию, союзники прорвутся к Фалезу, и немецкие армии на западе окажутся в ловушке. Я пережил худшие моменты своей жизни. Передо мной беспорядочной толпой бежала по дороге Кан – Фалез охваченная паникой 89-я пехотная дивизия, и я знал, как она слаба. Необходимо было любой ценой заставить этих людей вернуться на линию фронта и сражаться. Я встал посреди дороги, закурил сигару и громко спросил, не собираются ли они оставить меня одного воевать с врагом. Услышав такое обращение командира дивизии, беглецы остановились и после некоторых колебаний вернулись на свои позиции».

К вечеру 8 августа фельдмаршал фон Клюге понял, что наступление канадцев на Кан представляет серьезную угрозу его тылам. К тому моменту уже было ясно, что немецкое наступление на Мортен окончательно захлебнулось; а поскольку американцы захватили Ле-Ман, необходимы экстраординарные меры. В тот вечер фон Клюге сказал Хауссеру, командиру 7-й армии:

«Нам пришлось рискнуть всем. Прорыва, подобного канскому, мы никогда прежде не видели... Назавтра первым делом следует реорганизоваться для атаки. Весь день уйдет на подготовку; наступать мы сможем не раньше 10 августа».

Однако ситуация под Каном не была столь безнадежной, как казалось вначале. Фанатичность эсэсовцев, которые, по свидетельству их командира Курта Мейера, без колебаний бросались на союзные танки, обвязавшись взрывчаткой, и неожиданное появление большого количества 88-миллиметровых орудий резко остановили польские и канадские танковые части на краю долины реки Льезон. Присутствие этого разрушительного оружия в секторе Кана объяснил высокий, моложавый генерал-майор парашютно-десантных войск Герман Плохер, начальник штаба военно-воздушных сил на западе.

«Сразу же после высадки десанта в Нормандии мы отправили из сектора восточнее Сены девяносто шесть тяжелых зенитных орудий в район боев. В начале августа мы послали еще сорок 88-миллиметровых орудий генерал-полковнику Зеппу Дитриху в 5-ю танковую армию. Поскольку эти орудия принадлежали люфтваффе, их должен был контролировать генерал-лейтенант военно-воздушных сил Пикерт, а не кто-то из армейских офицеров. Мы настаивали на нашем контроле, поскольку в армии не умели обращаться с таким оружием. По поводу размещения 88-миллиметровых орудий было много споров, однако фельдмаршал фон Рундштедт в конце концов разрешил нам выбрать позиции на наше усмотрение. Это было необходимо, чтобы уберечь армию от безрассудного разбазаривания людей и снаряжения. Мы стали поговаривать, что немецкая пехота будет драться до последнего зенитчика».

Другое мнение по тому же вопросу пылко высказал Зепп Дитрих:

«Я постоянно приказывал выдвигать эти орудия вперед и использовать как противотанковое оружие. На каждый мой приказ Пикерт издавал контрприказ и отводил орудия защищать тылы. Я снова просил перевести эти орудия под мое командование, и каждый раз верховное командование отвечало, что это невозможно».

Несмотря на громоздкую систему подчинения, дальнобойные и мощные 88-миллиметровые орудия сыграли важную роль в боях 8 и 9 августа. Хорошо замаскированные, имея отличные цели – наступающие союзные танки, они добились сокрушительных результатов. Не прошло и сорока восьми часов, как сто пятьдесят подбитых «шерманов» застыли на холмистых пшеничных полях к северу от реки Льезон. Пройдя около пятнадцати миль, канадцы остановились и стали ждать танкового подкрепления. Однако эта пауза оказалась роковой для немецких войск к западу от Орна, ибо уняла тревогу фон Клюге, боявшегося попасть в окружение. Вместо организации отступления, он решил предпринять еще одну атаку на Авранш. В журнале телефонных переговоров в 15.30 9 августа отмечено обращение фон Клюге к начальнику штаба армии:

«Я только что провел важное совещание с верховным командованием. Ситуация к югу от Кана стабилизировалась и не привела к последствиям, которых мы опасались. Я предлагаю не отказываться от мысли о наступлении. Однако это наступление должно быть тщательно и без спешки подготовлено. Танковые части генерала Эбербаха подчиняются вам... Мы должны бросить в наступление все войска, которые у нас есть. Я считаю невозможным начать операцию раньше чем послезавтра...»

Утром 10 августа в том же журнале записано еще одно обращение фон Клюге к начальнику штаба 7-й армии:

«Согласно директивам верховного главнокомандования, подготовку не следует проводить наспех. Сейчас невозможно назвать дату подхода подкреплений... Я сообщу детали плана, когда приеду к вам завтра в полдень...»

Таким образом сложилась невероятная ситуация: мощная военная сила из почти двадцати дивизий блаженно планирует наступление в то время, когда враг деловито вьет петлю для ее удушения. Когда генерал Эйзенхауэр понял, что фон Клюге не намерен отступать, хотя американские танки 9 августа захватили Ле-Ман милях в пятидесяти к востоку от немецких позиций, следующий шаг стал очевиден. Войска генерала Брэдли, продвигавшиеся к Сене, остановили и приказали им повернуть на север к Аржантану, соединиться там с канадцами, наступающими к югу от Фалеза, и замкнуть кольцо вокруг попусту тративших время немцев. Большинство немецких командующих разглядели опасность этого маневра союзников. Когда 10 августа фон Клюге приказал Дитриху, командиру 5-й танковой армии, продолжить наступление на Авранш, Дитрих яростно запротестовал:

«Я предупреждал фельдмаршала, что канадцев остановили на реке Льезон ненадолго. Как только они возобновят наступление, мы не сможем удерживать Фалез больше одного-двух дней. Хауссер из 7-й армии и Эбербах, командир танковой группы, также убеждали фон Клюге отменить наступление и отступить. Но фельдмаршал уже получил новый приказ из Берлина, требовавший наступать. Только одного человека следует винить за этот идиотский, невыполнимый приказ, и этот безумец – Адольф Гитлер. Мы не могли не выполнить приказ фюрера. Выбора у нас не было».

Вместо наступления немцев последовало наступление союзников. Страницы журнала телефонных переговоров 7-й армии за 11 и 12 августа пестрят новостями о собственных отступлениях и просачиваниях противника. Такие записи: «Враг атаковал по всему фронту... наши войска слишком слабы... враг наступает крупными силами... враг прорвал линию фронта» – возвестили о полном развале немецкой линии фронта. Генерал Варлимонт, увидев собственными глазами неудачи первых боев, вернулся в ставку Гитлера, расположенную теперь в Восточной Пруссии, с дурными новостями.

Варлимонт рассказал:

«Гитлер слушал меня почти час. Когда я попытался объяснить, что были приложены все усилия для достижения успеха, он сказал: «Фон Клюге сделал это нарочно. Он хотел доказать мне, что все мои приказы невыполнимы!»

13 августа немецкие войска в Нормандии получили наконец разрешение отойти за Сену. Слишком поздно! 14 августа канадцы возобновили наступление на Фалез, а американцы вышли к окраинам Аржантана. Союзникам необходимо было пройти 25 миль, чтобы захлопнуть мышеловку, а немцам предстояло преодолеть 35 миль, чтобы избежать окружения. Гонка началась.

Однако фельдмаршалу фон Клюге не простили поражения. В разгар его отчаянных усилий вывести войска из Фалезского «котла» из СССР ему на смену прибыл Модель. Он стал третьим главнокомандующим на западе всего за три месяца, прошедшие после высадки союзного десанта в Нормандии. Фон Клюге не выдержал нервного напряжения борьбы с Эйзенхауэром и Гитлером и унизительной отставки. К тому же он подозревал, что его вызвали в Берлин для допроса по заговору 20 июля. Видимо, это повлияло на его решение покончить с собой. Когда самолет, на котором фельдмаршал летел в Германию, прибыл в Мец, фон Клюге был уже мертв. 18 августа он написал письмо, в котором объяснял причины своего самоубийства. В этом документе отразились фатализм, беспомощность, мелочность, растерянность, страх и дисциплинированность, властвовавшие над типичным представителем немецкого офицерского корпуса. Приведем это письмо:

«Мой фюрер,

фельдмаршал Модель вручил мне вчера ваш приказ, отстраняющий меня от командования войсками на западе и группой армий «Б». Очевидно, моя отставка вызвана провалом танкового наступления на Авранш, что не позволило закрыть брешь и пробиться к морю. Таким образом подтверждается моя «вина» как главнокомандующего.

Позвольте мне, мой фюрер, со всем уважением к вам выразить мою точку зрения. Когда обергруппенфюрер (генерал-полковник) Зепп Дитрих, которого я за эти последние трудные недели хорошо узнал и стал уважать как смелого и неподкупного человека, передаст вам это письмо, я уже буду мертв. Я не могу вынести упрека в том, что проиграл сражение на западе из-за ошибочной стратегии, и мне нечем защищаться. Поэтому я решил остаться там, где уже лежат тысячи моих товарищей. Я никогда не боялся смерти. Жизнь больше ничего не значит для меня, к тому же я фигурирую в списке военных преступников.

Что касается моей вины, я могу сказать следующее:

1. Из-за предыдущих сражений танковые дивизии были слишком слабы для обеспечения победы. Даже если бы каким-то образом удалось увеличить их ударную силу, они никогда не дошли бы до моря, несмотря на некоторые промежуточные успехи. Единственной почти укомплектованной дивизией была 2-я танковая. Однако ее успехи ни в коей мере не могут быть мерилом для других танковых дивизий.

2. Даже если предположить, что можно было вовремя дойти до Авранша и закрыть брешь, все равно нельзя было устранить опасность, угрожавшую группе армий, только немного отсрочить ее. Дальнейшее (согласно приказу) проникновение наших танковых дивизий на север, их соединение с другими частями для контрнаступления и изменения сложившейся ситуации было абсолютно невозможно. Все, кто знал истинное состояние наших войск, особенно пехотных дивизий, без колебаний согласятся с тем, что я прав. Ваш приказ основывался на несуществующей ситуации. Когда я прочитал этот важнейший приказ, у меня сразу сложилось впечатление, что эта блестящая и дерзкая военная операция вошла бы в историю, но, к сожалению, осуществить ее не представлялось возможным, за что отвечать пришлось бы командующему армиями.

Я сделал все, что мог, чтобы выполнить ваш приказ. Я признаю, что было полезнее выждать еще один день, прежде чем начинать наступление. Но в корне это ничего бы не изменило. Я твердо убежден в том, и это убеждение я уношу с собой в могилу, что в сложившихся обстоятельствах ничего нельзя было изменить. На южном фланге группы армий союзники сосредоточили слишком мощные силы. Даже если бы мы окружили их под Авраншем, они легко снабжались бы с воздуха и получали подкрепления от войск, хлынувших в Бретань. Наша собственная линия обороны так ослабла, что долго удерживать ее мы не смогли бы; тем более, что англо-американские войска атаковали ее в лоб, а не через брешь у Авранша с юга. Когда я, вопреки собственному мнению, согласился с предложением командующих танковой группы и 7-й армии быстро нанести удар, то потому, что все мы знали положение северного фронта этой армии и больше не верили в его прочность. К тому же противник совершал окружной маневр на юге. Ситуация требовала немедленных действий. Что касается положения в воздухе, полностью исключавшего бои в дневное время, то и здесь надежды на успех были ничтожно малы. До сего момента погода оставалась ясной, и прогноз не предвещал изменений.

По этим причинам я твердо заявляю, что шансов на успех не было; напротив, все запланированные атаки лишь значительно ухудшили бы положение группы армий, что и произошло.

Армия на западе в конце концов оказалась практически отрезанной от людских и материальных ресурсов. К этому привело безнадежное положение на востоке. Быстрое уменьшение количества танков и противотанкового оружия, недостаточное поступление снарядов в так называемые позиционные дивизии привели к ситуации (усугубившейся из-за потерь в так называемом «котле»), которую мы видим сегодня.

Из-за напряженных отношений с новым начальником Генерального штаба (генерал-полковником Гудерианом), который считает меня своим личным врагом, я не мог обратиться к нему, а потому не имел возможности получить для запада танковую поддержку, жизненно важную для развития общей ситуации.

Мой фюрер, я считаю, что сделал все возможное в данных обстоятельствах. В моем сопроводительном письме к докладной записке фельдмаршала Роммеля я уже указывал на вероятный исход операции. Роммель, я и, может быть, все остальные командующие здесь, на западе, имеющие опыт сражений с англоамериканцами, превосходящими нас в численности и вооружении, предвидели подобное развитие событий. Нас не слушали. Наши предположения диктовались не пессимизмом, а объективной оценкой фактов. Я не знаю, сможет ли фельдмаршал Модель, прекрасно проявивший себя в различных сферах, овладеть ситуацией. Я искренне надеюсь на это. Если мои надежды не оправдаются, если не окажет долгожданного эффекта новое оружие, тогда, мой фюрер, примите решение закончить войну. Немецкий народ испытывает такие невыразимые страдания, что пора положить конец этому ужасу.

Должны найтись способы закончить войну, а главное, уберечь рейх от большевистского ига. Поведение некоторых офицеров, попавших в плен на востоке, так и осталось для меня загадкой. Мой фюрер, я всегда восхищался вашим величием, вашей исполинской борьбой и вашей железной волей к сохранению себя и национал-социализма. Если злой рок сильнее вашей воли и вашего гения, значит, это судьба. Вы вели благородную и великую битву. Будущее это докажет. Так проявите свое величие, закончив безнадежную борьбу, пока не поздно.

Я покидаю вас, мой фюрер, как человек, преданный вам больше, чем вы, возможно, полагали, и верю, что выполнил свой долг до конца.

Да здравствует мой фюрер.

18 августа 1944 года (Подпись) фон Клюге,

фельдмаршал».

Самое любопытное в этом длинном письме то, что оно написано человеком, стоявшим на пороге смерти. Поскольку смерть уводила его туда, где месть даже такого всемогущего тирана, как Адольф Гитлер, не могла его настигнуть, подробные объяснения не кажутся необходимыми. Особенно если учесть, что фон Клюге защищал не общее дело, не группу людей, а лишь самого себя. К чему выяснять, помогло бы или нет закрытие бреши в Авранше? К чему несущественные замечания о том, эффективнее ли было наступать днем позже? Зачем повторять хорошо известные факты об опасной слабости дивизий на западе? К чему ребяческая ссылка на личную ссору с Гудерианом? Зачем пресмыкаться перед человеком, который все это затеял? Может быть, фон Клюге написал это письмо, чтобы оправдаться перед историками будущего? Действительно ли фон Клюге был так беззаветно предан своему фюреру, что хотел взять его позор на себя? Или была какая-то другая причина?

Пожалуй, была. Пространные оправдания, заявления о добросовестности и лихорадочные выражения преданности Адольфу Гитлеру могли быть написаны для нейтрализации улик, связывавших фон Клюге с заговором 20 июля. Совершая самоубийство, сам фельдмаршал выскальзывал из рук нацистского палача, но оставалась его семья. Фон Клюге понимал, что доказательства его связи с заговорщиками навлекут страшную кару на всех его близких, и этим письмом, вероятно, надеялся спасти их. Когда Роммелю предложили отдать свою жизнь за жизни его родных, он сделал выбор без колебаний. Возможно, фон Клюге предвидел такую же альтернативу и сделал выбор, не дождавшись официального предложения.

Не только высшие офицеры немецкой армии на западе были подавлены результатами сражений в Нормандии. Гниль неверия в конечную победу Германии завелась и в рядовом составе. Новое секретное оружие не оправдало возложенных на него надежд, а более новое и разрушительное секретное оружие так и не появилось. По мере того как новости об отступлениях на востоке и западе достигали войск на передовой, немецких солдат начинали охватывать сомнения в непобедимости национал-социалистской Германии, но говорить о массовом пораженчестве еще было рано. Однако события 20 июля, неоспоримо растущая мощь союзников и осознание того, что победа Германии все больше зависит от технического или духовного чуда, подрывали веру, которую так долго внушал нации Геббельс. Когда в начале августа стало ясно, что союзников не удастся удержать в границах нормандского плацдарма, капитулянтские слухи – чума любой армии – стали с бешеной скоростью распространяться в войсках, дислоцированных во Франции. Возникшие вначале из-за реальных поражений, эти дикие слухи умело раздувались группами французского Сопротивления и пропагандой союзников. Распространяясь со скоростью лесного пожара среди измученных неделями бесплодных боев людей, они опаляли сомнениями умы дисциплинированных немецких солдат. Верховное командование быстро заметило деморализующий эффект этих слухов и принялось один за другим издавать приказы и предупреждения.

5 августа личному составу 276-й пехотной дивизии, сражавшейся в секторе Виллер – Бокаж, зачитали следующую выдержку из приказа их командира генерал-лейтенанта Курта Бадински:

«Вздорные слухи циркулируют в войсках, особенно в тыловых и интендантских службах. Я приравниваю безответственную болтовню к саботажу. Это преступление карается смертью. Соответствующие органы будут расследовать все ставшие известными им слухи и выслеживать распространителей этих слухов. Я должен защищать от предателей и паникеров передовые отряды, сражающиеся с врагом...»

С провалом наступления на Мортен и последующим отступлением паника усилилась. Даже самые закаленные войска пали жертвой слухов. Похоже, не устояла и одна из лучших в Нормандии 3-я парашютно-десантная дивизия, укомплектованная самыми молодыми и фанатичными бойцами. Вынужденный после нескольких недель ожесточенных боев сдать Сен-Ло и отступить к Сене, ее командир, толстый и словоохотливый генерал-лейтенант Рихард Шимпф, счел необходимым издать следующий стимулирующий приказ:

«Командующий,

3-я парашютно-десантная дивизия. 14 августа 1944 года.

Всему личному составу 3-й парашютно-десантной дивизии

Мерзкие слухи, как и мерзкие запахи, исходят из тыла. Пользуюсь случаем объявить, что в противовес слухам, поступающим в боевые части из тыла, нет причин тревожиться о сложившейся ситуации. Ходят сплетни о том, что дивизия окружена противником. Хотя я не могу вдаваться в детали, но хочу заявить, что все слухи подобного рода – лживые. Их следует классифицировать как вражескую пропаганду, предназначенную подорвать боевой дух наших парашютистов.

Армии, британской или американской, которая могла бы окружить или взять в плен нашу дивизию, не существует. Даже если врагу удастся на короткий период нарушить наши коммуникации, это не может подорвать боевой дух парашютистов, которые привыкли прыгать в гущу врагов...

Нет сомнений в том, что война закончится нашей победой. Это так же точно, как то, что славная 3-я парашютно-десантная дивизия будет сражаться и выполнять свой долг до победного конца.

Позор всякому, кто думает или говорит иначе. Я сам влеплю ему пощечину.

Шимпф».

Несмотря на энергичные заверения Шимпфа, 3-я парашютно-десантная дивизия все же попала в окружение. И не только она, но и основная масса 5-й танковой армии, 7-й армии и танковой группы «Эбербах». Немцы проиграли гонку за безопасность, так как 17 августа канадцы взяли Фалез, а американцы вошли в Аржантан. Менее пятнадцати миль разделяло две союзные армии, но к западу от бреши остатки четырнадцати немецких дивизий, почти 80 тысяч человек, не сумели выбраться из окружения.

До 18 августа немцы отступали сравнительно организованно, хотя несли колоссальные потери от артиллерийских обстрелов и авиабомбардировок. Однако отступление шло слишком медленно. В тот день генерал Пауль Хауссер сообщил в приказе, что ему «поручено единоличное командование отступлением частей 5-й танковой армии, 7-й армии и танковой группы «Эбербах», оказавшихся в излучине Орна, за реку Див». В приказе также указывалось, что необходимо контрнаступлением выбить врага, глубоко проникшего в район к северо-западу от городка Трюн на Диве. После выполнения этой задачи следовало удерживать рубеж к юго-востоку от Фалеза и северо-востоку от Аржантана, а затем «отвести формирования, находящиеся к юго-западу от Дива, за реку за две-три ночи». Контрнаступление на северном фланге следовало провести силами двух танковых дивизий СС, сумевших выбраться из окружения. Одновременно с контрнаступлением окруженные немецкие войска должны были пробиться через коридор, обеспеченный им на несколько следующих дней.

Однако коридор удержать не удалось. Контрнаступление смягчило ситуацию всего на несколько часов, и для выхода из окружения остался проход шириной меньше пяти миль через три крохотные деревушки – Трюн, Сен-Ламбер-сюр-Див и Шамбуа. Здесь, в холмистых лесах долины Дива, немцы понесли потери, сравнимые с потерями под Сталинградом, Москвой и Эль-Аламейном. О кровавом хаосе, царившем в фалезском «котле» с 19 по 22 августа, лучше всего могут рассказать люди, побывавшие в нем. Организованное отступление, начавшееся вечером 19 августа, к утру 20 августа стало неуправляемым. Теперь каждый боролся за себя. Отдельными группами танки и люди пытались прорваться сквозь завесу огня, изрыгаемого артиллерией союзников. Генерал Генрих фон Лютвиц, чья 2-я танковая дивизия находилась в центре «котла», представил относительно сдержанный отчет о своих попытках выбраться из окружения:

«Вечером 19 августа большое количество наших войск сгрудилось в ограниченном секторе Фурше – Трюн – Шамбуа – Монтабор. Некоторые уже неоднократно предпринимали попытки прорваться на северо-запад на машинах и конных повозках. Кроме авианалетов, вся территория подвергалась вражескому артобстрелу, и наши потери росли с каждым часом. На дороге, ведущей в Сен-Ламбер-сюр-Див из Байеля, где сосредоточилась моя дивизия, смешались убитые лошади, подбитые машины и мертвые солдаты; эти огромные кучи ежечасно становились все выше и выше. В тот вечер был отдан приказ осуществить прорыв около Сен-Ламбера. Я распорядился, чтобы все мои уцелевшие танки (когда я прибыл в Нормандию, из ста двадцати танков оставалось пятнадцать) и другая бронетехника образовали головной отряд, вслед за которым мы намеревались прорваться из Байеля к Сен-Ламберу; это менее десяти километров. Однако наземная разведка установила, что в кромешной тьме техника проехать не сможет из-за огромного количества валявшихся повсюду разбитых машин. Мы смогли начать выход из района Байеля только в четыре часа утра, когда стало светать.

Я ожидал, что под сильным продольным огнем мы не сможем вывести из «котла» значительное количество солдат, однако по неизвестным причинам вечером 19 августа вражеский артиллерийский огонь практически прекратился, и до следующего утра все было спокойно. Воспользовавшись затишьем, мы начали движение в предрассветном тумане 20 августа. Поскольку было известно, что переправиться через Див можно еще около Сен-Ламбера, колонны всех окруженных частей стремились туда, некоторые машины шли по восемь в ряд. Вдруг в семь утра тишину разорвала артиллерийская канонада. Ничего подобного я прежде не видел. По всему берегу реки бесчисленные автоколонны, попав под прямой огонь противника, повернули назад, а в некоторых случаях двигались кругами, пока их не подбивали, и блокировали дороги. Столбы дыма взвивались над горящими бензозаправщиками, взрывались снаряды, вставали на дыбы сбросившие всадников раненые или перепуганные кони. Об организованном движении уже не было речи, лишь малая толика моих танков и пехоты прорвалась к Сен-Ламберу. В десять часов утра они доложили мне, что расчистили путь и обеспечат прикрытие к югу и северу от дороги в Трюн и Шамбуа.

К полудню я умудрился добраться до Сен-Ламбера и из городской церкви руководил эвакуацией. Переход через Див был особенно ужасным. Раненные на мосту люди и лошади, подбитые машины и разное снаряжение с грохотом падали в глубокое ущелье реки. Весь день одни вражеские танки пытались пробиться в Сен-Ламбер со стороны Трюна, а другие непрерывно обстреливали дорогу, ведущую из Сен-Ламбера на северо-восток. Я формировал небольшие группы под командованием энергичных офицеров и отправлял их на северо-восток. В девять часов вечера 20 августа я вырвался сам, но к этому моменту вражеская пехота уже вошла в Сен-Ламбер, и фалезский капкан захлопнулся».

Письма и дневники солдат и офицеров, попавших в окружение, подтверждают рассказ генерала фон Лютвица. Эти простые свидетельства маленьких людей дают представление о чувствах, которые они испытывали в аду Фалеза. В дневнике сержанта медицинской службы мы читаем:

«17 авг. 1944 г. Мы неделями не видели ни одного немецкого истребителя... Хотел бы я знать, как закончится эта война. Никто не верит в перемены к лучшему. Ни сна ни отдыха ни днем ни ночью, только куча работы.

20 авг. 1944 г. Мы уже несколько дней в окружении. Вроде бы должны прорываться с боем. Две дивизии попытались, но за три километра до цели оказались между британскими танками. Наши товарищи из пехоты гибнут сотнями. Никакого руководства. Я больше не хочу ни с кем воевать, все это бесполезно. Господи, помоги нам выбраться отсюда живыми. Интересно, что делает сейчас моя жена».

Еще более сжатые записи из дневника одного ефрейтора:

«15 авг. 1944 г. Опять приходится отступать. Все дороги забиты транспортом. Похоже, пытаются первыми вывести из окружения моторизованные колонны.

16 авг. 1944 г. Британцы высадились в Тулоне. Говорят, что наши реактивные истребители сбили в самый первый день четыреста вражеских самолетов.

18 авг. 1944 г. Уже два дня никакой еды...

19 авг. 1944 г. Сегодня мы двигались на восток под обстрелом. Повсюду брошенное снаряжение. Дороги забиты транспортом. Осталась всего одна дорога из окружения. Союзники менее чем в пятидесяти километрах от Парижа».

В письмах домой те же чувства, хотя тон более осторожный. Один из военнопленных написал родителям:

«13 августа я потерял все, кроме своей жизни и лохмотьев, в которые одет. В ту ночь все, кто остался жив, двинулись маршем обратно. Правда, «марш» – неподходящее слово для нашего отступления. Через два дня мы оказались в окружении. Я питался только сырой репой. Большинство моих друзей из окружения не выбрались».

А вот выдержка из письма одного ефрейтора жене. Письмо датировано 18 августа.

«...Нам пришлось отступать в огромной спешке. Все другие части отходили без единого выстрела, а нас оставили прикрывать их... Не знаю, что будет с нами. Капкан почти захлопнулся, и враг уже в Руане. Не думаю, что когда-нибудь снова увижу свой дом. Но мы сражаемся за Германию и наших детей, а что случится с нами, не имеет значения. Заканчиваю письмо с надеждой на то, что произойдет чудо и я все же увижу тебя».

В другом письме от 18 августа отчетливее чувствуются пораженческие настроения. Обычно немецкие солдаты в письмах в Германию выражались осторожнее.

«...Наше будущее кажется безнадежным, и я считаю правильным написать тебе, так как, скорее всего, мы попадем в плен. Я знаю, тебе будет тяжело, но ничего не могу изменить. По меньшей мере ты узнаешь, как обстоят дела, а когда получишь извещение о том, что я пропал без вести, поймешь, что я в плену. Не думаю, что меня ранят...»

Карающий огонь союзников не различал званий. Генералы и рядовые одинаково рисковали жизнью, пытаясь выбраться из окружения. В плен попали командующий корпусом и два командира дивизий – генералы Эльфельд, Менни и Бадински. Тяжелые ранения получили генерал-полковник Хауссер, командующий 7-й армией; генерал-майор Виш, командующий 1-й танковой дивизией СС, и генерал-майор Детлинг, командир 363-й пехотной дивизии. Погиб генерал-лейтенант Вехтер, командир 326-й пехотной дивизии. Пешие солдаты и маленькие группы бронемашин отчаянно искали выход из мясорубки. Кое-кому удавалось выбраться без единой царапины, но далеко не всем. Когда с фалезским «котлом» было покончено, не менее 45 тысяч немцев оказались в плену. Общее число погибших и раненых, оросивших своей кровью зеленую долину Дива, так и осталось неизвестным. Приблизительное число – десять – пятнадцать тысяч.

Бегущие в беспорядке остатки 7-й и 5-й армий – вот и все, что осталось от войска, встретившего вторгнувшегося на континент противника. За это сокрушительное поражение немецкий солдат мог поблагодарить гениальную интуицию своего фюрера. А разделяли вину Адольфа Гитлера высокомерные, самоуверенные, дисциплинированные представители немецкого офицерского корпуса, которые слепо верили в то, что смогут успешно потакать капризам безумца. Нормандия опровергла их заблуждения.

Глава 22ПАРИЖ И СЕНА

Кошмар фалезского «котла» – не единственное бедствие, обрушившееся на вермахт в Нормандии. К высочайшей цене глупости придется прибавить тысячи погибших и военнопленных. Такой была расплата за допущенные ошибки. Разбитым и дезорганизованным остаткам четырнадцати дивизий, вырвавшимся из фалезского капкана, не на что было надеяться. Оставалось бежать сломя голову к восточному берегу Сены. Забитые разномастным транспортом дороги представляли союзной авиации лучшие с самого начала вторжения цели.

Только на правом фланге немецкого фронта происходило что-то, отдаленно похожее на организованное отступление. Три пехотные дивизии (272-я, 346-я и 711-я), стоявшие севернее Фалеза, были еще не сильно потрепаны. Все свои силы британцы и канадцы направили на юго-восток от Кана, поэтому непосредственно на берегу Ла-Манша бои были не очень ожесточенными. После катастрофы Фалеза эти три дивизии благодарили звезды за то, что их не всосало в кровавый водоворот, и с оружием в руках начали пятиться к Сене.

Согласно свидетельству генерал-лейтенанта Дистеля, круглолицего, невзрачного, но знающего свое дело командира 346-й пехотной дивизии, одной из трех упомянутых дивизий, отступление началось 18 августа. На пути к Сене предстояло по очереди на достаточно длительные сроки удерживать рубежи на реках Див, Туке и Риль, однако на деле это вылилось в два-три дня на каждый рубеж. Дистель сказал:

«Благополучно разместившись за рекой, мы сразу обнаружили, что наш левый фланг развален и мы рискуем попасть в окружение. Нам снова пришлось отступать. Союзники действовали организованно и систематично, не погоняя нас. Когда днем нас отбрасывали назад, мы всегда знали, что ночью будет пауза, необходимая противнику на перегруппировку для операций следующего дня. Эти несколько темных часов давали нам возможность отступить без значительных потерь. Если бы не отсутствие поддержки на левом фланге, мы смогли бы удерживать речные рубежи гораздо дольше».

После поражения в Фалезе левый фланг немецкого фронта действительно рухнул. 3-я американская армия генерала Паттона, мчавшаяся по южному краю немецких позиций, 19 августа в головокружительном броске захватила Мант – Гассикур. Это случилось в тот день, когда основная часть 7-й немецкой армии пыталась вырваться из фалезского «котла» в 70 милях к западу. Немцы должны были как-то заполнить зияющую в левом фланге брешь. Но где взять войска? 7-я и 5-я танковая армии задыхались в фалезском капкане. Ресурсы 1-й и 19-й армий, в июне и июле постоянно переводивших свои дивизии в Нормандию, были истощены. Когда ранним утром 15 августа французские и американские войска вторжения высадились между Тулоном и Каном, этой новой угрозе немцы могли противопоставить лишь семь из четырнадцати дивизий, первоначально предназначенных для охраны Средиземноморского побережья. 15-я армия в Па-де-Кале была единственным имевшимся под рукой источником пополнений для еще одной попытки отстоять Францию.

Однако 15-я армия уже не была таким мощным формированием, как в день вторжения. Когда Гитлер пришел к выводу, что второй десант через Па-де-Кале маловероятен, пехоту, изнывавшую от безделья восточнее Сены, стали непрерывным потоком переводить в Нормандию. Однако это решение слишком запоздало. Лишь к концу июля значительное количество дивизий покинуло позиции в Па-де-Кале и начало движение к зоне сражений. Самолеты союзников, ожидавшие этого исхода, набросились на шоссе и железные дороги, по которым пополнение продвигалось к Нормандии, и не позволили пехоте добраться до прямоугольника Сена – Луара в первые дни вторжения.

Приземистый, краснолицый генерал Ойген Феликс Швальбе, командир 344-й пехотной дивизии, рассказал о попытках своей дивизии добраться до Нормандии в августе 1944 года. Генерал оглох на одно ухо и поэтому объяснял причины задержки своей дивизии весьма громогласно. Его опыт был типичным для всех дивизий, пытавшихся совершить это относительно короткое путешествие до западного берега Сены:

«3 августа, после двух месяцев тщетного ожидания второго союзного десанта к северу от Соммы, моя дивизия численностью в 8 тысяч человек наконец получила приказ передислоцироваться в Нормандию к Фалезу! – кричал Швальбе. – Поскольку все решала скорость, я приказал отправить боевые части из Амьена в Руан по железной дороге, а части материально-технического снабжения – пешком по шоссе. Я ожидал, что боевые формирования дивизии преодолеют 120 километров до Руана часа за двадцать четыре, и отправился в Руан заранее, чтобы подготовить все к прибытию дивизии. Однако через три дня появились лишь мясники, пекари и санитары, а пехота будто сквозь землю провалилась. Кажется, первый из двадцати восьми эшелонов с моими войсками сошел с рельсов к югу от Амьена, и моих людей отправили в Руан кружным путем. Их возили по Франции туда-сюда, и на 120-мильную поездку ушло дней девять. Когда они прибыли, сражение за Фалез уже было проиграно, и началось отступление 7-й армии».

Не вызывало сомнений, что бесполезно посылать оставшуюся пехоту 15-й армии к Фалезу, и ее решили использовать для прикрытия отступления 7-й армии через Сену. Три свежие пехотные дивизии должны были создать защитный экран к северу от Парижа, а четыре другие необстрелянные дивизии 15-й армии послали на позиции к югу от Парижа.

Однако в немецких войсках царил такой хаос, что, по признанию Швальбе, он не понимал, чего ожидали от его дивизии на западном берегу Сены. Ему объяснили через четыре месяца после окончания войны в лагере для военнопленных.

«В то время мне сказали, что три дивизии – 331-я, 344-я и 17-я полевая дивизия люфтваффе – должны занять оборону примерно в десяти милях южнее Эвре. Я узнал, что мы должны были прикрывать отступление 7-й армии к Сене, только когда дознаватель союзников показал мне трофейный документ.

В любом случае не имело значения, знал я свою задачу или нет, поскольку дни моей дивизии были сочтены. Когда мы пытались форсировать Сену, авианалеты были столь жестокими, что я мог переправлять через реку лишь небольшие группы. В результате я так и не смог собрать свою дивизию. Добравшись до назначенных нам позиций, мы обнаружили, что они уже заняты союзниками. Мы попытались отступить, но, не зная обстановки, вызвали неразбериху. Транспорт создал пробки на всех дорогах, и нас постоянно атаковали самолеты противника. В один из этих налетов был уничтожен мой автомобиль: передвижение в машине стало опасным. Мне пришлось мотаться между частями на единственной уцелевшей транспортной единице – велосипеде. Командир моего корпуса так боялся авианалетов, что сажал двух наблюдателей на капот своей машины и одного на задний бампер.

Менее чем через неделю моя дивизия прекратила существование как боевая единица. Я потерял три пятых личного состава, а две трети оружия дивизии пришлось бросить. Две другие дивизии, форсировавшие Сену вместе со мной, постигла та же участь. Мы все были так ослаблены, что решили слить три дивизии в одну под руководством одного штаба, и этими силами охранять подступы к переправам в Руане. Я не знаю, по чьему приказу свежие дивизии бросали в «котел» к западу от Сены. Эти 30 – 35 тысяч человек могли бы принести больше пользы, организовав оборону Сены, вместо тщетных попыток исправить безнадежную ситуацию, на что зря потратили несколько дней. Мои солдаты были неопытными, а получаемые приказы расплывчатыми и невыполнимыми. Я никогда точно не знал, где находится моя дивизия, какова ее задача, что происходит вокруг меня. Это неизбежно должно было закончиться катастрофой».

Подавив сопротивление немцев на западном берегу Сены, союзники выиграли главный приз – Париж. К 19 августа американские войска вышли на рубежи южнее Мелене и севернее Мант-Гассикура, а с запада из Версаля угрожали немецкому гарнизону лобовой атакой. Париж избежал ужасов крупномасштабной атаки и уличных боев лишь благодаря ряду счастливых совпадений. Самой большой удачей было то, что в столице Франции находилась группа немецких офицеров, замешанных в заговоре 20 июля. Одним из самых активных заговорщиков был генерал Генрих фон Штюльпнагель, военный губернатор Франции, которому подчинялся комендант большого Парижа, немецкий аристократ генерал-лейтенант Вильгельм фон Бойнебург-Ленгсфельд, презиравший Гитлера не меньше, чем фон Штюльпнагель. Вдвоем они сумели внедрить в гарнизон Парижа большую группу тщательно подобранных антинацистов. Большинство этих офицеров были представителями немецкой аристократии, и верховное командование часто приказывало фон Бойнебург-Ленгсфельду, переведенному в Париж после Сталинграда, отчитаться за количество аристократов в его штабе.

Худой, жилистый, с вечным моноклем в глазу, уроженец Тюрингии фон Бойнебург-Ленгсфельд, похоже, родился с серебряной ложкой во рту и четырехлистником клевера в крохотных кулачках. Лишь невероятная удача могла провести его через испытания, которые свели в могилу его менее удачливых коллег. На востоке его переехал танк, переломав почти все кости. Он выжил. 20 июля 1944 года он арестовал всех сотрудников парижского отделения тайной полиции Гиммлера и гестапо. Его не повесили. За четыре недели до конца войны он предстал перед военным трибуналом, расследовавшим капитуляцию Парижа без боя. Заседание суда отложили на срок, позволивший ему уехать в Эрфурт и сдаться в плен наступавшим американцам. Своей удачливостью генерал-лейтенант Бойнебург-Ленгсфельд поделился с парижанами. В вермахте нашлись бы сотни других офицеров, которые выполнили бы приказ об уничтожении исторических памятников Парижа без колебаний и сожалений. Однако «госпожа Судьба» выступила против варваров, и Париж был спасен.

Вот что сказал фон Бойнебург-Ленгсфельд:

«После Сталинграда меня охватила глубокая депрессия. Я не радовался назначению комендантом Парижа, поскольку неизбежно оказался бы в центре внимания, чего всегда старался избежать. Однако вскоре я полюбил Париж и парижан, а потом и всех французов. Я принял решение предотвратить разрушение города, если это будет в моих силах. Я действительно разработал так называемую «линию Бойнебурга» для обороны Парижа, однако этот рубеж существовал лишь на бумаге. Это была моя страховка. Так я убедил Берлин, что в самом деле планирую защищать город.

20 июля генерал фон Штюльпнагель «приказал» мне арестовать генерала СС Оберга и всех сотрудников гестапо и тайной полиции в Париже. Произнося слово «приказ», фон Штюльпнагель улыбнулся. «Вы арестуете их под тем предлогом, что они участвовали в заговоре против Гитлера». Однако, когда стало ясно, что заговор провалился, генерал фон Штюльпнагель попытался покончить с собой, а мне пришлось освободить Оберга и его людей. От немедленных репрессий меня спас смехотворный «приказ» фон Штюльпнагеля.

В начале августа 1944 года я получил личный приказ Гитлера защищать Париж до последнего солдата и, кроме всего прочего, взорвать все мосты через Сену. Я проинформировал свой штаб о том, что не могу выполнить этот приказ, поскольку в моем распоряжении находятся только полицейские войска, не способные защитить город от американцев. Я также заявил, что разрушение мостов через Сену – вздор в военном отношении, так как Сена не является военным препятствием. Дней за десять до того, как союзники вошли в Париж, меня освободили от должности из-за моих действий 20 июля и в последующие дни. Когда прибыл мой преемник, генерал-лейтенант Дитрих фон Хольтиц, ничто не было готово для обороны Парижа и уничтожения мостов через Сену. Я умолял фон Хольтица спасти город, и, поскольку предпринимать что-либо было поздно, он согласился сотрудничать. Фон Хольтиц, приехавший прямо из ставки Гитлера, сообщил мне, что фюрер в ярости после событий 20 июля и ведет себя бесчеловечно. По словам фон Хольтица, когда фюрер сказал ему, как сильно ненавидит генералов, его глаза сверкали садистской местью».

Фон Хольтиц сдержал слово и не пытался уничтожить мосты через Сену или другие городские объекты. К середине августа деятельность французского движения Сопротивления приняла такие масштабы, что немцы спланировали военную операцию, однако 19 августа генерал фон Хольтиц неожиданно отменил ее. Примерно в то же время начались переговоры между немцами и подпольем через шведское дипломатическое представительство. Было заключено странное перемирие, по которому отдельные объекты Парижа, в том числе Отель де Виль, Дворец юстиции и Люксембургский дворец, считались территорией маки, а все члены Сопротивления в этом районе – солдатами. Остальные районы Парижа оставались свободными для немцев. Обе стороны не должны были мешать друг другу. Однако это соглашение не соблюдалось, и стычки продолжались, поскольку никто не знал точных границ. На улицах появились баррикады, изредка раздавались винтовочные выстрелы. Воцарилась странная ситуация – не война и не мир. 22 августа немецкий военный корреспондент доктор Тони Шилкопф так описывал Париж своим радиослушателям:

«К началу этой недели фронт неумолимо приблизился к Парижу, и появились известия о значительном ухудшении ситуации в городе. Во вторник (22 августа) мы снова попытались разобраться в ситуации. Мы знали, что гарнизоны опорных пунктов Парижа должны защищать каждую пядь земли, сражаясь как со сторонниками де Голля, так и с контролируемым большевиками Сопротивлением. Мы видели в переулках баррикады, построенные из столкнувшихся автомобилей, мебели и мешков с песком... Время от времени слышались пулеметные очереди... однако мы без помех миновали хорошо укрепленный немецкий опорный пункт и добрались до Елисейских Полей. Здесь перемены, произошедшие в городе, стали еще заметнее. Обычно после полудня Елисейские Поля запружены людьми и транспортом, но сейчас улица была пуста. Пройдя до Триумфальной арки, мы насчитали чуть более пятидесяти человек...»

Больше недели по всему городу время от времени вспыхивали перестрелки. Фон Хольтиц не мог организовать эффективную оборону, поскольку не имел времени; у войск не было желания оборонять город, но они не могли отступить из-за приказа Гитлера. В общем, войска не отступали, но и не сражались. Затаившись в отелях и общественных зданиях Парижа, они делали вид, что сопротивляются силам французского Сопротивления. Когда 25 августа 2-я бронетанковая французская дивизия под командованием генерала Леклерка вступила в столицу, фон Хольтиц капитулировал вместе с десятитысячным гарнизоном, оставленным ради выполнения безумного желания Гитлера удержать или уничтожить город, в который он вошел победителем четыре года тому назад.

В Берлине фон Хольтицу не простили невыполнение приказа фюрера и предъявили обвинение в измене. Генерал фон Бойнебург-Ленгсфельд сообщает, что в начале апреля 1945 года он получил вызов в Торгау в качестве свидетеля на судебное расследование действий фон Хольтица. Суд должен был установить вину фон Хольтица, хотя сам обвиняемый находился вне пределов досягаемости – в плену у союзников. Если бы фон Хольтица признали предателем, наказание понесла бы его семья, поскольку, по указу Гитлера, ответственность за дезертирство и предательство ложится и на родственников солдата. К счастью для фон Бойнебург-Ленгсфельда и семьи фон Хольтица, один из генералов, выступавший в роли судьи, был добрым другом фон Бойнебург-Ленгсфельда. К тому же главный свидетель не явился, и расследование пришлось отложить, а завершение войны положило ему конец.

К тому времени, как пал Париж, к западу от Сены у немцев осталось лишь несколько окруженных группировок, осажденных в крепостях Бретани гарнизонов, и тысячи унылых военнопленных. Поражение немецких армий в западной Франции было абсолютным и необратимым. Две армии – 7-я и 5-я – понесли страшные потери, а их жалкие остатки были обращены в бегство. Две другие армии – 1-я и 15-я – потеряли большую часть личного состава в Фалезе и на Сене в бесплодных попытках исправить неисправимое положение.

В бои в Нормандии бросили около пятидесяти дивизий вермахта – более миллиона человек. После форсирования Сены менее десяти этих дивизий еще можно было считать боевыми единицами. Из 2200 танков и противотанковых самоходных пушек, воевавших в Нормандии, почти 1800 остались обугленными остовами на холмистых полях к западу от Сены. С начала вторжения около 210 тысяч немцев попали в плен и еще 240 тысяч были убиты или ранены. Почти половина немецких войск, участвовавших в битве за Нормандию, пополнила список потерь.

Потери высшего командного состава были сопоставимы по масштабам с потерями рядовых. Кроме обычных военных опасностей, немецкие генералы несли потери из-за истерик и чутья фюрера. Гитлер отправлял в отставку своих высших офицеров почти с такой же скоростью, с какой союзники убивали, ранили или брали их в плен. К 25 августа армия лишилась трех фельдмаршалов: фон Рундштедта уволили, фон Клюге принял яд, а Роммель был тяжело ранен. Хауссер получил тяжелое ранение при прорыве из фалезского «котла», Гейра фон Швеппенбурга, генерал-инспектора танковой группы «Запад», отозвали в Берлин, а фон Зальмута заменил фон Цанген. Спускаясь по иерархической лестнице, замечаем, что не менее трех командующих корпусами и двадцати командиров дивизий погибли, попали в плен или были ранены. В битве за Нормандию германский вермахт потерял почти вдвое больше солдат, чем под Сталинградом, где русские окружили 250 тысяч человек. Еще больше союзные командующие были удовлетворены тем, что дошли до Сены на две недели раньше графика и провели стратегические сражения точно как планировалось.

Вермахт изучил тактику отступления еще в СССР. К концу августа 1944 года отступление вошло у немцев в привычку. Когда немецкий Генеральный штаб выторговывал себе полную свободу действий, обычно у него все получалось. Когда решение отступить за Сену было принято, почти полное отсутствие мостов ниже Парижа представляло относительно незначительную проблему. После того как немцев прогнали за Волгу, Дон и Днепр, штабисты стали специалистами в области форсирования рек при отступлении. После разрушения мостов через Сену в самом начале кампании возникла жизненная необходимость в организации системы паромных и понтонных переправ для снабжения и пополнения войск в Нормандии. Эти хорошо замаскированные переправы теперь безупречно выполняли обратную задачу перемещения разгромленных формирований в относительную безопасность восточного берега. Бдительная авиация союзников уничтожила или повредила около 300 барж за 7 дней до 23 августа, когда исход из окружения достиг кульминации. Хотя западный берег Сены был забит брошенным транспортом, подбитыми самоходками, танками и перепуганными лошадьми, тысячи немецких солдат умудрились форсировать Сену в Руане, Эльбефе, Кодбеке и Дюклэре, однако широкая долина Сены не стала для них надежным укрытием. К 20 августа союзники закрепились на плацдарме у реки, к 25 августа мосты невредимыми попали в их руки, и Сена больше не представляла оборонительный рубеж. Фельдмаршал Вальтер Модель, сменивший фон Клюге на постах главнокомандующего запада и командующего группой армий «Б», ломал себе голову, пытаясь навести порядок в хаосе, воцарившемся после поражения в Нормандии.

Коренастый, широкоплечий Вальтер Модель по убеждениям и происхождению был намного ближе к Гитлеру, чем большинство высших офицеров. Он получил фельдмаршальский жезл в пятьдесят четыре года – гораздо раньше, чем его современники. Как и Роммель, своему быстрому восхождению по военной карьерной лестнице он был обязан безжалостности, энергичности и тесным связям с нацистской партией. Но не в пример Роммелю, его преданность фюреру пережила 20 июля; после покушения он первым из офицеров Восточного фронта уверил Берлин в своей лояльности.

Командуя танковой дивизией в первых военных кампаниях и армией в СССР, Модель проявил безрассудную смелость и непреклонную волю к выполнению приказов любой ценой, являясь именно таким офицером, какой был необходим Гитлеру. В 1944 году, командуя армейской группировкой на востоке, он остановил летнее наступление Красной армии на Висле, после чего был переведен во Францию. Модель принадлежал к растущей по численности группе генералов – наряду с Роммелем, Дитрихом, Штудентом, Хауссером и другими, которых смело можно назвать «генералами Гитлера», поскольку они добились выдающегося положения, завоевав доверие фюрера, а не офицерского корпуса. Поэтому не вызывает удивления тот факт, что офицеры Генерального штаба не любили и не уважали Моделя. Но если низкое происхождение и грубые манеры фельдмаршала вызывали отвращение у лощеных представителей офицерского корпуса, многих его солдат привлекало в нем именно это.

Случай, о котором упоминает обожавший его шофер, прослуживший с ним два года, подтверждает эти слова.

2 января 1945 года в Арденнах автомобиль фельдмаршала среди прочих был застигнут снежной бурей. Офицеры спокойно сидели в уютных салонах застрявших впереди машин, пока рядовые расчищали дорогу. Вдруг Модель, потеряв терпение, в ярости завопил: «Черт побери! А если сейчас налетят союзники?» Он выскочил из машины и начал разгребать снег вместе с солдатами. Как только освободили первую машину, появился какой-то капитан и, не заметив Моделя, возмущенно поинтересовался, в чем дело. Фельдмаршал не замедлил рявкнуть на него: «А где вы были, пока мы разгребали снег?» Капитану пришлось ответить, что он сидел в автомобиле. «Ну, – заявил Модель, – раз ты спокойно сидишь в машине, пока фельдмаршал расчищает дорогу, с сегодняшнего дня, приятель, ты – рядовой». И с этими словами Модель сорвал с офицера знаки отличия.

Из-за своей вспыльчивости в сочетании с непоколебимой верностью он воевал очень неровно, проявляя то выдающиеся способности, то жалкую некомпетентность. Он требовал, чтобы его подчиненные в точности выполняли приказы Гитлера. Поскольку Гитлер главным образом требовал удерживать позиции до последнего солдата, это часто приводило к нежелательным осложнениям. Настаивая на полном подчинении распоряжениям фюрера, Модель без колебаний действовал вопреки приказам, которые шли вразрез с его собственным мнением. Так он умудрялся сохранять относительную свободу действий. Младшие офицеры не признавали его административных способностей. Безнадежную неразбериху они саркастически называли «по Моделю», а выражение «вопреки Моделю» означало наведение порядка.

К концу августа обстановка к востоку от Сены была должным образом «промоделирована». Союзные войска двигались так быстро, что не хватало времени навести порядок. Любое решение устаревало, не успев появиться на бумаге. Генерал Гюнтер Блюментрит, начальник штаба уже у третьего с начала вторжения союзников во Францию главнокомандующего на западе, с печалью описывает те злополучные дни вермахта:

«На этой стадии невозможно было спланировать организованное отступление с боями. Сначала надеялись остановиться за Сеной, но, поскольку американцы уже вышли к окраинам Парижа, от этого плана пришлось отказаться. Затем решили использовать Сену как промежуточный рубеж, задержать врага и дать возможность отступающим войскам построить оборону на Сомме. Сену хотели удержать дней на семь, а затем занять позиции на так называемой «линии Китцингера», которую генерал Китцингер должен был построить через всю Францию до швейцарской границы с опорными пунктами Абвиль – Амьен – Суасон – Эперне – Шалон – Сен-Дизье – Шомон – Лангр – Гре – Безансон. Эта линия обороны планировалась еще в 1943 году, но работы завершились лишь на правом фланге между Абвилем и Амьеном. Хотя этот рубеж существовал лишь в теории, тем не менее, нам приказали на нем закрепиться. Однако нам не хватало войск ни на Сене, ни на Сомме, и союзники врезались во Францию, как нож в масло».

Уже 28 августа Модель отдал детальные распоряжения по обороне Соммы. 7-й армии приказали сменить 5-ю танковую армию на рубеже Невшатель – Бове – Компьен в полдень 31 августа. «Приоритетная задача – в кратчайший срок создать оборонительный рубеж Сомма – Уаза». Эту промежуточную позицию между Сеной и Соммой надеялись удержать до того момента, как линия Китцингера на Сомме будет построена и укомплектована войсками. Однако надежда эта основывалась на абсолютно неверной оценке численности союзных войск на плацдарме, господствовавшем над Сеной, и на крайней слабости 7-й и 5-й танковых армий. Падение Бове 30 августа сделало этот рубеж бесполезным за день до того, как 7-я армия должна была занять позиции. Единственным природным барьером во Франции теперь оставалась Сомма. 31 августа, захватив Амьен, союзники форсировали величественную реку и обеспечили освобождение Франции. Неожиданная потеря позиций на Сомме произошла из-за бестолкового планирования. Высшие немецкие командующие недооценивали силы врага и переоценивали собственные силы – роковое сочетание.

Даже когда стало ясно, что Сену не удержать, 15-я армия продолжала стоять на берегах Па-де-Кале, не сводя глаз с английских портов. Истины ради необходимо отметить, что из дислоцированных там на 6 июня девятнадцати дивизий сейчас только шесть ожидали второго вторжения союзников, вероятность которого немецкие стратеги еще принимали всерьез. Об этом рассказал генерал Густав фон Цанген, которого вызвали из Италии заменить командующего 15-й армией генерала Ганса фон Зальмута. После Первой мировой войны фон Цанген пятнадцать лет служил в полиции, и его невыразительная внешность до сих пор хранила специфический отпечаток этой профессии. Отличавшийся неброской красотой, крепко сбитый фон Цанген был одним из «надежных» генералов, которых Гитлер теперь отправлял на запад на смену тем, кто не доказал своей преданности национал-социализму. Вот что говорил фон Цанген:

«Прибыв 25 августа во Францию, я обнаружил, что моя армия состоит из шести дивизий. Я должен был защищать побережье Ла-Манша в случае еще одного десанта. Сначала я думал, что придется защищать Сену, но эту задачу поставили перед 5-й танковой армией под командованием генерал-полковника Зеппа Дитриха. Кажется, 28 августа мне приказали покинуть все позиции, кроме крепостей к западу от Соммы, и занять оборону на Сомме между Абвилем и Амьеном. На моем левом фланге, включая Амьен, ожидалась 7-я армия под командованием генерала Эбербаха. Моя армия достигла назначенного сектора на Сомме, но 7-я армия слева от меня так и не появилась. Эбербах и большинство штабистов 7-й армии были захвачены врасплох и взяты в плен в Амьене, что оставило моих левых соседей без организованного руководства. Когда до фельдмаршала Моделя дошли новости об этой катастрофе, он поспешно приказал Зеппу Дитриху, командиру 5-й танковой армии, закрыть брешь фронта. Однако Модель не сознавал, как мало осталось к тому моменту от армии Зеппа Дитриха, а потому мой левый фланг так и остался оголенным. 31 августа без всякого сопротивления британцы взяли Амьен и на следующий день форсировали реку. С оголенным флангом я не мог держать оборону к северо-западу от Амьена и оставил позиции на Сомме».

С прорывом линии Китцингера не осталось ни одного шанса на оборону остатков вермахта во Франции. В симфонии коллапса зазвучало громовое крещендо отчаяния. По всей Франции немцы бежали, прятались, погибали. По дорогам и полям из последних сил стремились на восток охваченные паникой дезорганизованные толпы. В те первые дни сентября даже хваленая дисциплина вермахта не могла остановить развал армии. Там, где командиры проявляли твердость и компетентность, оставалось некое подобие сопротивления, но в целом по всей Франции отступали разобщенные группы, не знавшие ни общей ситуации, ни намерений собственных и союзных командующих.

«Во всем этом хаосе, – жаловался генерал Блюментрит, который как начальник штаба Моделя должен был собрать в один узор разбросанные кусочки мозаики, – мы только и слышали из Берлина: «Держитесь! Держитесь! Держитесь!» Поскольку выполнить этот приказ не было никакой возможности, мы советовали войскам докладывать об отступлении следующими словами: «Отброшены превосходящими силами противника или отошли с боями. Предпринимаем контрмеры». Только сообщения о вынужденном отступлении могли удовлетворить Берлин и спасти командира от сурового наказания за неподчинение приказам».

Союзные бронетанковые колонны расцвечивали картину отступления огнем и железом, часто обгоняя бредущих пешком или ползущих на конных повозках немцев. Города и поселки Франции и Бельгии бросались в объятия освободителей с пылкостью истосковавшихся в разлуке возлюбленных. В заголовках газет всего мира мелькали названия, знакомые по Первой мировой войне: Дьеп, Абвиль, Амьен, Альбер, Бапом, Аррас, Турне, Лилль, Суасон, Шато-Тьерри, Шарлеруа, Монс, Камбре, Валансьенн, Сен-Кантен, Седан, Реймс, Верден, Сен-Мийель. В ту первую неделю сентября всех охватило пьянящее чувство свободы. И с каждым населенным пунктом все больше немцев сдавалось в плен: слабость, медлительность, упрямство, фанатичность или разочарованность помешали им отойти к границам Германии, сохранив войска.

Военные власти союзников еле справлялись с нарастающим потоком военнопленных. В крепостях прибрежных городков Па-де-Кале и долины Соммы осталось более 40 тысяч солдат. Их взяли в плен британские и канадские пехотинцы. В «котле», протянувшемся от Монса до лесов Компьена, где введенные в заблуждение командиры предпочли сопротивление, 1-я американская армия за три дня пленила 25 тысяч немцев. На восточном берегу Меза между Намюром и Мезьером за одни сутки в плен попали еще 11 тысяч изнуренных немецких солдат. 7-я армия генерала Пэтча, наступавшая от Средиземноморья, к 4 сентября взяла Лион и могла похвастаться 50 тысячами пленных в наспех построенных лагерях. Менее чем за две недели после падения Парижа общее число немецких военнопленных на западе возросло с 210 тысяч до более 350 тысяч человек. И это еще не вся цена, заплаченная Германией за поражение в Нормандии.

Боевой дух бегущей армии быстро падал. В письмах домой сквозили те же покорность судьбе и беспомощность, что и в посланиях из фалезского «котла».

Из письма артиллериста: «У нас не осталось ни танков, ни пушек; те, кто еще жив, сражаются в пехоте. Но я не очень долго буду с ними. Я совсем не представляю, за что мы сражаемся. Очень скоро, если меня до того не убьют, я перебегу к томми (прозвище английских солдат. – Примеч. пер.)».

Другой солдат так описывал свой опыт сражений с американцами:

«Мы в дикой спешке отступили к Седану – гораздо быстрее, чем наступали четыре года назад. От нашего полка осталась одна пятая. Остальные погибли. Мы лишились транспорта. Невозможно описать словами все, что случилось с нами за последние пять дней».

Один немецкий солдат, не потерявший чувства юмора, написал домой:

«Мое имущество теперь помещается в маленьком мешочке, все остальное я потерял. Слова «горячая пища» звучат для меня как иностранная речь. Мы продвигаемся, но в обратном направлении».

Признавая серьезность положения – низкий боевой дух подчиненных ему войск и их неверие в конечную победу – фельдмаршал Модель 3 сентября издал следующее воззвание, по откровенности и дерзости, пожалуй, не имеющее себе равных:

«Солдатам западной армии.

С наступлением врага и нашим отступлением пришли в движение огромные массы войск. Отступает несколько сотен тысяч солдат: армия, авиация, танковые части. Эти войска мы должны собрать для обороны новых опорных пунктов и рубежей.

Сорванный с фронта поток не имеет ни ясной цели, ни решительных руководителей... Пока одни колонны сворачивают с дороги на перегруппировку, их подталкивают другие. Вместе с ними распространяются в тыловых и боевых частях пустая болтовня, слухи, спешка, беспорядок, близорукость и эгоизм. В этот момент величайшего напряжения мы должны принять строжайшие меры.

Как ваш новый главнокомандующий, я взываю к вашей воинской чести. Мы проиграли сражение, но уверяю вас, мы выиграем войну! Пока мне нечего больше сказать, хотя я знаю, что вам не терпится задать множество вопросов. Несмотря на все произошедшее, ни на миг не теряйте твердую веру в будущее Германии.

Однако я не могу скрывать от вас тяжести нашего нынешнего положения. Этот момент отсечет слабаков от настоящих солдат. Каждый воин теперь несет одну и ту же ответственность: если падет его командир, он должен занять его место и продолжать сражаться... (Затем следует ряд приказов: каждый немецкий солдат обязан явиться в ближайший штаб, покончить с депрессией, соблюдать безупречную дисциплину и поддерживать должный внешний вид, не верить слухам и не поддаваться пессимизму, не бросать оружие, снаряжение, не покидать укрепления.)

...Помните и верьте! Ваша твердость поможет фюреру выиграть время, необходимое для ввода в бой новых войск и нового оружия.

Солдаты, мы должны выиграть это время для фюрера!

Модель, фельдмаршал».

К тому времени даже самому бестолковому наблюдателю стало ясно, что Модель не годится в главнокомандующие. Для предотвращения вторжения в фатерланд требовался более опытный и проницательный человек. Оглядевшись в поисках подходящего на эту незавидную роль человека, Гитлер обнаружил, что запас высших офицеров заметно сократился. Талантливым командующим нельзя было доверять, а те, кто заслуживал доверия, не имели талантов. Виделся единственный выход из заколдованного круга: найти талантливого человека, которому хоть немного можно доверять. После того как вопрос был сформулирован, ответ напрашивался сам собой. Поступившись гордостью, Гитлер попросил фон Рундштедта вернуться на Западный фронт. Усталый старик, доказавший свою преданность режиму и даже не ведавший о заговоре 20 июля, скрепя сердце согласился. Он присутствовал на суде чести, когда судили армейских заговорщиков; по его словам, «это было необходимо армии». Похоже, подобные причины подтолкнули его к возвращению на фронт. Фельдмаршал Монтгомери, командующий 21-й группой армий, очень тонко и остроумно проанализировал возвращение фон Рундштедта на страницах «Интеллидженс ревью»:

«Поскольку фон Рундштедт никогда открыто не пренебрегал партией, политиканы не могли проигнорировать его компетентность (или репутацию). Если за время отставки состояние его здоровья улучшилось, то состояние армий ухудшилось значительно. Возвращение старой гвардии говорит об отчаянности ситуации, а поскольку старая гвардия мало что может изменить, то на нее можно возложить вину. Возвращение фон Рундштедта напоминает роль кавалерии в современной войне: «облагородить то, что иначе было бы вульгарной уличной дракой». Это повторное назначение интересно как демонстрация растерянности и отчаяния, однако (в отличие от кавалерии) оно не играет особой роли. Обязанности главнокомандующего на любом немецком театре военных действий свелись к обязанностям начальника штаба при Гитлере с риском отставки как за выполнение эксцентричных приказов, так и за неподчинение им. Как мы уже говорили, только Модель сумел найти оптимальное решение: не выполнять, не критиковать, но обещать».

Глава 23ОТСТУПЛЕНИЕ

Самое эффектное и значительное наступление после форсирования Сены провела 2-я британская армия с плацдарма в Верноне. Менее чем за четыре дня ее танковые формирования в стремительном броске преодолели 250 миль и захватили Амьен, Аррас, Турне, Брюссель, Лувен и Антверпен. Неожиданное падение 4 сентября Антверпена с совершенно не поврежденным портом ошеломило союзных и немецких командующих. То, что этот огромный порт с колоссальной пропускной способностью, словно переспелый фрукт, упал в руки союзников, превзошло самые оптимистичные надежды союзных стратегов. Наслышанный о событиях во Франции и охваченный паникой гарнизон порта собрал вещички и исчез в неизвестном направлении, не потрудившись взорвать самую важную цель наступления.

Падение Антверпена знаменовало скорое решение проблем снабжения союзников, обострявшихся по мере увеличения расстояния между линией фронта и базами в Нормандии – в Шербуре и Арроманше. Еще один важный результат наступления: оно подстегнуло к выводу с побережья канала запертые там части 15-й армии фон Цангена. Как мы уже объясняли, после падения Амьена исчезла необходимость в защите правого фланга рубежа на Сомме 15-й армией. Амьен пал главным образом потому, что фельдмаршал Модель плохо представлял себе реальную ситуацию и все еще верил, будто 5-я танковая армия способна решать оперативные задачи. На самом деле после форсирования Сены 5-я танковая армия как боевая единица уже не существовала и через брешь на левом фланге 15-й армии мчались к Антверпену британские танки.

К шести дивизиям, полученным фон Цангеном 25 августа, когда он сменил 15-ю армию, в начале сентября добавили остатки пяти дивизий, бежавших из Нормандии. Теперь, окруженные с запада и севера морем, а с юга и востока войсками союзников, почти 100 тысяч человек начали осторожно отступать на северо-восток.

«Когда мы 1 сентября покинули Сомму, – рассказывал фон Цанген, – я планировал медленно отступить с боями к Брюсселю и Антверпену, а затем занять позиции в Голландии. Я не боялся захвата Антверпена союзниками, поскольку город находился далеко за линией фронта, а его обороной занимался специальный штаб. Полученное 4 сентября известие о падении Антверпена застигло меня врасплох. Мы потеряли Антверпен, потому что верховное командование не представляло, как сильно пострадали 5-я танковая армия и все наши войска. Вместо целой армии на моем левом фланге зияла брешь.

У моих войск не было достаточно сил, чтобы вовремя добраться до Антверпена и изменить ситуацию: мы потеряли весь транспорт, нас постоянно атаковали танковые колонны противника. Нам вообще еле-еле удалось отступить. Во время этого отступления одна из моих дивизий прошла за день пешком 90 километров. После того как Антверпен оказался в руках врага, у меня оставалось два пути: эвакуация морем или прорыв на северо-восток. Я остановился на последнем и 5 сентября приказал моим войскам собраться в окрестностях Оденарда, чтобы прорываться к Брюсселю. Однако 6 сентября, как раз перед началом операции, я получил приказ главнокомандующего на западе о ее отмене, поскольку между Брюсселем и Антверпеном противник сосредоточил слишком крупные силы. Мне приказали готовиться к эвакуации моей армии через Шельду на остров Валхерен и полуостров Зейд-Бевеланд».

В решении пойти на эвакуацию морем под налетами союзной авиации ясно видится твердая рука вновь назначенного главнокомандующего на западе фон Рундштедта. Это был шанс навести порядок в хаосе, царившем в Бельгии и Голландии. По новому плану предполагалось силами 15-й армии помешать противнику увеличить число баз во Франции и Бельгии и одновременно сковать как можно больше его войск, чтобы успеть подготовить линию Зигфрида к грядущим сражениям за Германию. Для этого необходимо было цепко держаться за крепости Гавра, Булони, Кале и Дюнкерка, а также за северный и южный берега дельты Шельды, перекрывая доступ к порту Антверпена. Не задействованный в операции остаток 15-й армии предстояло эвакуировать через Брескенс, лежавший на южном берегу Шельды, в порт Флашинг к северу от Шельды. Перебравшись на остров Валхерен, спасенные войска должны были двигаться на восток по узкой цепочке островов, пока не достигнут материка к северу от Антверпена. Здесь следовало занять позиции вдоль бесчисленных каналов и рек, избороздивших южную Голландию. Этот план был весьма реальным при условии, что дорога через Валхерен и Зейд-Бевеланд к материку останется в руках немцев. В противном случае пришлось бы придумать что-нибудь другое.

Фон Цанген энергично принялся за дело. Одну дивизию немедленно отправили в злополучную крепость Дюнкерка, где она закончит свое существование, а другие формирования должны были остаться в Гавре, Булони и Кале. Фон Цанген приказал построить вдоль канала между Брюгге и Гентом линию обороны и за нею начать подготовку к форсированию Шельды. К северу от Антверпена для защиты клочка суши, от которого зависел успех всей операции, поставили 719-ю пехотную дивизию из северной Голландии и остатки частей, собранные с близлежащих территорий. Ответственность за эвакуацию 15-й армии через Шельду фон Цанген возложил на вдумчивого, глухого генерала Ойгена Феликса Швальбе. Швальбе, потеряв свою дивизию в тщетной попытке прикрыть отступление 7-й армии через Сену, с тех пор сидел без дела. Теперь он получил задание, которое с гордостью назвал кульминацией своей военной карьеры.

«Когда мне объяснили, в чем состоит моя новая работа, я немедленно разместил свой штаб в Брескенсе, откуда мог контролировать ситуацию. Собрав всех офицеров, которых смог найти, я послал их на дороги, ведущие в Брескенс, организовывать сборные пункты для отступающих частей. Офицеры должны были сообщать мне по телефону, какая часть прибыла и готова к отправке, а я назначал бы точный час эвакуации. До момента эвакуации войска должны были замаскироваться и прятаться вдоль дорог.

Для форсирования Шельды я нашел два больших голландских гражданских судна, три больших плота, способных выдержать восемнадцать машин каждый, и шестнадцать маленьких речных судов, вмещавших по 250 человек. Переправляться следовало главным образом по ночам, хотя, поскольку время поджимало, иногда приходилось переправляться и в дневное время. Союзная авиация постоянно бомбила набитые войсками суда, и некоторые были потоплены. Однако за шестнадцать дней нам удалось эвакуировать остатки девяти потрепанных пехотных дивизий: 59-й, 70-й, 245-й, 331-й, 344-й, 17-й полевой дивизии люфтваффе, 346-й, 711-й и 712-й. Для защиты подступов к Антверпену мы оставили в Дюнкерке одну дивизию. В рамках этой операции мы спасли около 65 тысяч человек, 225 орудий, 750 единиц грузового транспорта и 1000 лошадей. К 21 сентября я выполнил свою задачу, выведя ядро 15-й армии из окружения.

Я все время боялся, что союзники перережут перешеек Бевеленда атакой севернее Антверпена и эвакуирующиеся войска окажутся в мышеловке. На этот случай существовал альтернативный план эвакуации войск морем через Голландские острова к Дордрехту и Роттердаму. Однако этот путь был бы медленным и опасным: двенадцать часов морского путешествия вместо сорока пяти минут переправы из Брескенса во Флашинг. Мы смогли бы спасти только войска, но не снаряжение».

Если и критиковать действия союзников на той стадии кампании, то только за то, что после захвата порта Антверпена они не продвинулись дальше. С 4 по 21 сентября не предпринималось серьезных попыток покрыть расстояние в 20 миль от Антверпена до основания Бевеландского перешейка и перекрыть единственный надежный выход из окружения 15-й армии. Конечно, небольшие передовые танковые отряды, достигшие Антверпена, устали после головокружительного броска от Сены, а из-за отдаленности нормандских баз для крупномасштабной операции явно не хватало горючего, продовольствия и снаряжения. Все же небольшой риск принес бы высокие дивиденды: ведь союзникам в Голландии противостояли наспех собранные пехотные части. Если бы союзники окружили эти 65 тысяч немцев на острове Валхерен или заставили их отправиться в рискованное морское путешествие к Роттердаму, немцы ни за что не смогли бы хорошо закрепиться на позициях к югу от реки Маас. Тогда результат воздушно-десантной операции в Арнеме был бы совсем другим. Вероятно, союзники даже не попытались перерезать дорогу из окружения 15-й армии, потому что их верховное главнокомандование было до глубины души потрясено известием о падении Антверпена.

Успешно эвакуировав 15-ю армию, построив рубеж к северу от Антверпена, удержав крепости на побережье Ла-Манша и обезопасив подступы к Антверпену, немцы выполнили свой план по нарушению снабжения союзных войск. Следующий шаг остался за союзниками. Генерал Эйзенхауэр в своем донесении объединенному комитету начальников штабов изложил план.

«Мы планировали наступать на северо-восток максимально возможными силами, – пишет верховный главнокомандующий союзными войсками. – Это направление было выбрано по ряду причин. Во-первых, там были сосредоточены огромные массы немецкой армии. Во-вторых, весьма желательно было захватить район размещения самолетов-снарядов не только для того, чтобы устранить угрозу Англии, но и помешать противнику использовать бомбардировки Лондона и разговоры о новом оружии, которое решит исход войны, в целях пропаганды. Третьей причиной наступления на северо-восток была настоятельная необходимость в большом порте Антверпена для материально-технического снабжения войск перед вторжением в Германию. В-четвертых, нам необходимы были аэродромы в Бельгии. Наконец, последнее и самое важное: я считал, что в конце лета и начале осени лучшее направление для вторжения в Германию – через Нижний Рейн; к тому же открывалась возможность создания сильного плацдарма в результате быстрого овладения линией Зигфрида и форсирования Рейна прежде, чем противник закрепится в районе Арнема».

К первой неделе сентября эти цели были достигнуты лишь частично. Среди достижений можно назвать уничтожение крупных немецких сил на западе, уничтожение пусковых установок самолетов-снарядов в северо-западной Франции и захват аэродромов в Бельгии. Однако еще предстояло освободить подступы к Антверпену и завоевать Рейнский плацдарм. Не имея достаточного количества войск и материальных ресурсов для одновременного выполнения этих задач, генерал Эйзенхауэр решил в первую очередь форсировать Рейн. Вот его слова: «Возможность быстрого разгрома немецкого северного фланга была так привлекательна, что я решил отсрочить освобождение жизненно важного порта Антверпена, подходы к которому со стороны моря все еще контролировали немцы». С целью захвата мостов через Маас, Ваал и Нижний Рейн в Граве, Неймегене и Арнеме был разработан план воздушно-десантной операции.

Тем временем разведотдел ставки главнокомандующего на западе пытался предугадать намерения союзников после форсирования Сены. Две их догадки оказались верными наполовину. В конце августа был представлен доклад, в котором отмечалось, что, скорее всего, союзники силами американской армии готовят прорыв через Трир к Мангейму и Дармштадту. Основанием для этого мнения послужили массированные бомбардировки городов, находящихся на этом пути: Франкфурта-на-Майне, Людвигсхафена и Майнца, а также информация о том, что южную Германию должны оккупировать американские войска.

Одновременно с прорывом союзников в южную Германию немецкая разведка предсказала воздушный десант в районе Ольденбурга. При традиционной склонности преувеличивать численность войск союзников эта оценка исходила из предположения о том, что в Британии к этой операции готовы пять или шесть воздушно-десантных дивизий. Поэтому были посланы войска в находящийся под угрозой район Арнема.

Дважды дав правильные оценки, разведотдел штаба фон Рундштедта решил подстраховаться и предложил еще одно возможное направление наступления союзников: прорыв к северу от Кельна с целью окружения Рура.

17 сентября союзники выбросили воздушный десант в Эйндховене, Неймегене и Арнеме, чем доказали, что если немецкая разведка дает широкий спектр оценок, то неизбежно натыкается на правильную.

Десант, к своему удивлению, столкнулся с 2-м танковым корпусом СС – 9-й и 10-й танковыми дивизиями, выполнявшими двойную задачу: реорганизация своих сильно потрепанных частей и охрана Нижнего Рейна. Эти закаленные в боях войска вместе с наспех собранными формированиями из восточной Голландии создали мощный кулак, который расстроил план быстрого продвижения в равнины северной Германии, составленный генералом Эйзенхауэром. Благодаря спасенным из Нормандии танкам и эффективной тактике, немцы заставили 1-ю воздушно-десантную британскую дивизию покинуть северный берег Нижнего Рейна через восемь дней самых жестоких сражений союзных войск на западе. С немецкой точки зрения с начала вторжения союзников во Францию битва при Арнеме была единственным лучом света, пробившимся сквозь быстро сгущавшиеся тучи неминуемого поражения. Пропагандисты охрипли, доказывая на примере Арнема, что Германия далека от разгрома. Следующие выдержки из отчетов о битве за Арнем немецкого военного корреспондента Эрвина Кирхофа заслуживают доверия, если отбросить явное приукрашивание многих фактов.

«В разгар воскресного дня 17 сентября кинотеатры маленького голландского городка медленно заполнялись зрителями, а улицы и дорожки вдоль каналов и узких речек были забиты юными велосипедистами. И вдруг в ясном небе зарокотали сотни вражеских истребителей-бомбардировщиков. В их задачу входили бомбардировка немецких позиций и обнаружение зенитных батарей. Едва они исчезли за горизонтом, с запада налетели самолеты и планеры с вражескими воздушно-десантными войсками... Первый парашютный десант выбросился в секторе шириной примерно 7 километров в 100 километрах за немецкой линией фронта. Парашютисты прыгали с очень низкой высоты, иногда доходящей до 60 метров. Сразу вслед за ними начали приземляться сотни планеров. В первые несколько минут казалось, что падающие с неба войска удушат все живое на земле...

Вскоре после десантирования британских и американских дивизий включилась в работу наша войсковая разведка. Обыскивая бесчисленные леса и большие парки, испещренные множеством речек, они определяли места концентрации врага. Только таким способом можно было создать основу для наших контратак. Телефонные провода были перерезаны. Машины разведки продвигались очень медленно. Некоторые парашютисты окопались вблизи мест приземления и привели в готовность оружие. Другие забаррикадировались в домах. Затем они пытались завладеть мостами и отражать наши контратаки. Некоторые голландцы помогали врагу...

Район высадки 1-й воздушно-десантной дивизии имел 10 километров в ширину и 12 километров в глубину. В холодную, дождливую ночь городок Арнем оказался отрезанным. Утром 18 сентября на усиление северо-западной дуги «котла» с севера подошли части СС...

На правом фланге между железнодорожными путями и Рейном на фешенебельных окраинах Остербека часами шли бои за каждый дом. На узких улочках взрывались ручные гранаты. Ниже по течению на северном берегу Рейна бой за здания, из которых противник обстреливал мост, не утихал с самого рассвета. Внутри домов в борьбе за каждый этаж вспыхивали рукопашные. На Ост-Страт в здании электростанции бойцы из дивизии люфтваффе перебрасывались ручными гранатами с британцами, засевшими этажом выше.

Вечером перехватили радиосообщение британцев, в котором командир батальона, забаррикадировавшийся с четырьмя сотнями своих парашютистов в зданиях у моста через Рейн, просил сбросить ему строительные инструменты и цемент. Он хотел построить стену вокруг своих позиций.

Бои продолжались всю дождливую ночь.

19 сентября. Британская воздушно-десантная дивизия уже окружена на территории в несколько квадратных километров между железной дорогой и Рейном... Артиллерия и минометные батареи обстреливают «котел». Около полудня два представителя британцев запросили часовое перемирие, чтобы отправить в немецкие госпитали более шестисот раненых. Их просьба была удовлетворена. За транспортировкой наблюдали британский врач и врач дивизии СС. Затем враг предпринял новые атаки. Число военнопленных возросло до 904. Среди них был командир дивизии...

20 сентября. Погода не улучшается. Между железнодорожными путями и Рейном продолжаются ожесточенные уличные бои...

21 сентября. Британская дивизия получила подкрепление в несколько сотен человек и совершила отчаянную попытку вырваться из окружения, но мы сжали клещи еще сильнее. Размеры «котла» теперь уже 1200 на 750 метров. Минометы, пушки и зенитки расстреливают леса и городские позиции британцев... Число погибших значительно возросло. Наши легкие и средние зенитки были вынуждены разрушить все здания на южном берегу Рейна...

Последние часы. В минувшие дни Эйзенхауэр продолжал посылать свежие парашютно-десантные батальоны и планерные части на помощь окруженным остаткам британской дивизии. На южном берегу Нижнего Рейна между Неймегеном и Арнемом приземлилась польская парашютно-десантная бригада с заданием разорвать кольцо. Ее атака захлебнулась... В Лондоне заговорили о кризисе на Нижнем Рейне, но надеялись, что Демпси сумеет спасти остатки дивизии. В ночь с 25 на 26 сентября 1-я британская воздушно-десантная дивизия, теперь насчитывавшая около 400 человек, попыталась под прикрытием американской артиллерии вырваться из Остербека и форсировать Рейн. Обмотав ступни тряпками, британцы крались по асфальту к берегу Рейна. Вдруг заговорили немецкие пулеметы. Только три или четыре десантных судна добрались до противоположного берега...»

Сквозь типично геббельсовский туман этого очерка с явным преувеличением потерь союзников сквозит невольное восхищение воинами 1-й британской воздушно-десантной дивизии. Страшная цена Арнема подтверждается личным докладом генерала Эйзенхауэра. Согласно его докладу, 2163 человека сумели вырваться из окружения или отступить за реку, но число убитых, раненых и пропавших без вести в этой операции составило «около 7000 человек».

Официальное объяснение поражения союзников в Арнеме содержится в разведсводке люфтваффе под заголовком «Воздушные десанты в Голландии», составленной в конце октября 1944 года.

В ней признается, что союзники планировали захватить главные переправы через Маас, Ваал и Нижний Рейн, и, если бы это удалось, было бы очень трудно помешать им вырваться на северную равнину Германии. Затем приводятся четыре главные причины поражения союзников в Арнеме. Во-первых, десант не был достаточно концентрированным: выброска продолжалась три дня, и немцы не столкнулись со всеми десантниками одновременно. Во-вторых, разведка союзников не знала, что 2-й танковый корпус СС переукомплектовывается к северу от Арнема, а если знала, то не предприняла необходимых мер предосторожности. Первое, по мнению немецкой разведки, более вероятно. В-третьих, Арнем находился слишком далеко от фронта; воздушно-десантные войска не могли продержаться до подхода основных войск с юга. И в-четвертых, нелетная погода мешала снабжению десанта с воздуха и поддержке наземной операции. Если бы удалось отсечь немецкие интендантские и транспортные части, союзники могли бы добиться успеха.

Однако несмотря на то, что союзные войска не сумели захватить Арнем, кое-какую пользу эта воздушно-десантная операция принесла. 1-я британская воздушно-десантная дивизия вбила клин в немецкий северный фронт, изолировав 15-ю армию, находившуюся к северу от Антверпена, от 1-й парашютно-десантной армии, которая теперь должна была полагаться на мосты ниже по течению Мааса и Ваала к западу от клина союзников. Плацдармы, завоеванные на Маасе и Ваале, послужили важной базой для последующих операций союзников на Рейне. «Потеря мостов в Граве и Неймегене усложнила наше положение, – сказал генерал фон Цанген, командир 15-й армии. – Когда союзники захватили мосты, возникла угроза расширения их плацдармов. Нам пришлось обороняться, но мы не смогли собрать достаточно войск для серьезного контрнаступления и возвращения Антверпена».

Глава 24КРЕПОСТИ

Решение о воздушном десанте в Голландии и начало подготовки к очищению от немцев французских портов в Бретани и на побережье Ла-Манша совпали по времени. Хотя парашютно-десантная операция задержала открытие порта Антверпена как основной базы снабжения союзников, она не оказала большого влияния на освобождение вспомогательных портов северной Франции. Как мы уже упоминали, из этих портов задолго до вторжения немцы создали «крепости». Теоретически этот термин следует применять к изолированным пространствам с железобетонными укреплениями, вооружением, ресурсами и войсками, достаточными для ведения круговой обороны в течение значительного времени. На практике так назывался любой участок территории, который Гитлер требовал защищать «до последнего солдата». Некоторые из этих портов удовлетворяли предъявляемым к крепостям требованиям. Защищенные укреплениями орудия были направлены в сторону моря, однако для обороны тыла удалось только наспех построить полевые укрепления. Поэтому судьба этих крепостей была решена, как только союзники прорвались с плацдарма в Нормандию.

Самым интересным в сражениях за крепости во Франции была реакция офицеров и солдат, запертых в них. С рывком колонн союзных войск во Францию и неожиданным крушением всей немецкой обороны на Сене и Сомме, за спиной союзников в портах Сен-Назер, Лориан, Брест, Сен-Мало, Гавр, Булонь, Кале, Дюнкерк и на подступах к Антверпену осталось более 140 тысяч немецких воинов, обреченных на смерть или плен. Комендант каждого из этих гарнизонов дал клятву, чаще всего письменную, сражаться «до конца». Но «конец» в каждом случае зависел от личности командира. Некоторые под «концом» подразумевали конец запасов продовольствия, боеприпасов и оружия; другие – крушение надежд; третьи – тщетность сопротивления. Никто из них не собирался жертвовать своей жизнью, хотя именно это они требовали от своих подчиненных. Например, каждый офицер гарнизона Булони под командованием генерал-лейтенанта Фердинанда Хайма подписал следующую клятву:

«Штаб Булони,

2 сентября 1944 года.

2 сентября перед лицом генерал-лейтенанта Хайма, командира крепости Булонь, я клянусь защищать крепость или сектор под моим командованием, пока не погибну сам или последний мой подчиненный.

Я сознаю огромную важность моей задачи и клянусь защищать крепость или отведенный мне сектор до последней капли крови, моей или моего последнего солдата».

Однако, несмотря на дважды повторенную клятву умереть в Булони, практически все офицеры, подписавшие этот документ, попали в лагерь для военнопленных в полном здравии и с аккуратно упакованными в чемоданчики личными вещами! Они привели с собой более 9 тысяч солдат, которые, по их заверениям, должны были погибнуть вместе с ними.

Как бы будущие немецкие историки ни прославляли героические битвы Второй мировой войны, оборона французских портов подвигами не блистала. В донесениях брошенных в крепостях Европы и ожидавших смерти формирований не чувствуется ни тяги к подвигам, ни решимости, ни идеализма, которые так старательно вбивал в их головы доктор Геббельс. Скорее, это история забытых гарнизонов, ведущих заранее проигранное сражение и прекрасно это сознающих, а что еще более важно, не желающих играть роль мучеников и защитников навязанной им веры. Этих людей не обуревали национал-социалистский энтузиазм или тевтонская патриотическая лихорадка; они просто оказались не в том месте не в тот час. Поскольку самостоятельно думать они не умели, привыкнув слепо повиноваться, ожесточенность их сопротивления зависела от компетентности и фанатичности их командиров. Здесь необходимо отметить, что боевой дух комендантов обреченных крепостей был не очень высок; они либо случайно оказались под рукой, либо кому-то в Берлине захотелось от них избавиться; или считалось, что без них можно обойтись в более важных местах. Пожалуй, именно в личностях людей, назначенных умирать за фюрера и Германию, мы найдем некоторое объяснение слабой обороны так называемых крепостей. Давайте рассмотрим каждый случай в отдельности.

Упорнее и ожесточеннее других защищались гарнизоны Сен-Мало и Бреста. Атакованный вскоре после прорыва из Нормандии семитысячный гарнизон Сен-Мало вряд ли мог считать себя отрезанным от своих и осажденным. 14 августа значительные немецкие силы еще находились недалеко от порта и успели бы прийти на помощь; до катастрофы Фалеза оставалась целая неделя. Надежда еще не успела умереть, и длительная борьба была бы вполне естественной. Комендант Сен-Мало подкреплял эту надежду приказами, подобными приведенному ниже:

«9 августа 1944 года.

Всем солдатам гарнизона.

С этого момента будут лишь три типа наказания:

1. Любой, кто оставит помещение казармы неубранным; любой, кто неаккуратно пользуется ватерклозетом; любой, кто не заботится о своем оружии, получит двадцать пять ударов ниже спины.

2. Любой, не проявивший рвения в исполнении своих обязанностей и настроенный пессимистично, будет наказан следующим образом: его погонят среди бела дня без оружия в сторону врага.

3. Неповиновение и трусость будут караться смертью.

Ф. Аулок».

В лагере для военнопленных полковник Аулок не казался таким грозным, как можно было представить по его приказам. Высокий мужчина с явно выраженной семитской внешностью и с моноклем в глазу постоянно дурачился, считая войну и свои личные перспективы невероятно забавными. Можно с уверенностью сказать, что гарнизон Сен-Мало ожесточенно сражался четверо суток – с 14 по 17 августа – не благодаря, а вопреки действиям «сумасшедшего полковника из Сен-Мало», как называли его подчиненные.

История Бреста совсем иная. Атака союзников на Брест, начавшаяся в последнюю неделю августа, оказалась кровопролитной и длительной. Самый большой гарнизон, около 30 тысяч человек, вдохновлял генерал парашютно-десантных войск Герман Бернард Рамке. Как все старшие офицеры этого рода войск, Рамке был незаурядным тактиком и преданным сторонником фюрера. Он имел репутацию исключительно храброго командира и за личный героизм получил высочайшую награду «За заслуги» в Первой мировой войне и еще один орден с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами во Второй. Подстегиваемые Рамке солдаты сражались отчаянно. Он был готов на все, не гнушался самых жестоких мер в достижении своих целей. Только 18 сентября после трех недель уличных боев союзники наконец овладели Брестом. Однако сооружения порта были сильно разрушены, и с надеждами использовать Брест как главную базу снабжения пришлось распрощаться. Но даже для такого решительного и фанатичного человека, как Рамке, клятва сражаться до конца не означала на деле «до конца своей жизни». Вместе с остатками своего тридцатитысячного гарнизона он в конце концов оказался в лагере для военнопленных. Рамке оказался таким безразличным к своей клятве, что попал в руки союзников со всем необходимым для безбедной жизни, без сомнения подготовившись к плену задолго до фактической капитуляции. Рамке явился в лагерь для военнопленных с восемью до отказа набитыми чемоданами, сервизом из тонкого фарфора, ящиком с дорогими рыболовными принадлежностями и четырьмя длинными удочками, а также с породистым сеттером. Странный набор для героя, решившего умереть за свою страну. Пожалуй, для реалистичного Рамке «конец» означал не смерть, а конец военной целесообразности и личных амбиций.

До форсирования Сены у гарнизонов крепостей во Франции еще сохранялась призрачная надежда на помощь, но с отступлением немцев к границам рейха надежды на возрождение немецкого могущества во Франции в обозримом будущем растаяли. Боевой дух гарнизонов Гавра, Булони и Кале, загнанных союзниками в бетонные бункеры, был гораздо ниже, чем боевой дух защитников Сен-Мало и Бреста, а коменданты были явно не способны вдохновить своих подчиненных.

Если бы полковник Эберхард Вильдермут, комендант Гавра, нахлобучил на голову котелок, на длинные худые ноги натянул брюки в тонкую полоску и взял в руки сложенный зонтик, его невозможно было бы отличить от тысяч банкиров, брокеров и бизнесменов, ежедневно заполнявших улицы лондонского Сити. Этот пятидесятипятилетний высокий, похожий на скелет, лысеющий мужчина совершенно не походил на военного как внешне, так и характером. Производимое им впечатление гражданского человека не могли изменить ни сшитая по фигуре серо-зеленая военная форма, ни что-то другое. Между войнами, оставаясь в списке офицеров резерва, он посвятил себя бизнесу и к 1939 году заседал в совете директоров одного из крупнейших берлинских банков. После ряда должностей на Восточном и Западном фронтах, после жестоких сражений во Франции, СССР и Италии он получил назначение в безобидный прибрежный сектор Италии близ Венеции. И вдруг 4 августа без всяких известных ему причин (может быть, вспомнили о том, что до войны он был социал-демократом, или о четырехмесячном отпуске, когда он восстанавливался после психической травмы, полученной в ходе боевых действий, а потому не представляли, что с ним делать дальше) его отправили во Францию. Вильдермут принял командование крепостью 14 августа, всего за две недели до осады Гавра.

Если верховное командование искало фанатичного, ревностного молодого нациста, способного заставить войска сражаться до последней капли крови, трудно было найти более неподходящую кандидатуру, чем полковник Эберхард Вильдермут. Он не был молод, он не мог вселить в войска веру, он не был солдатом, и – что самое важное – он не был нацистом. Тем не менее, этот вежливый, усталый, квалифицированный директор банка был неожиданно переведен из Италии в крепость Франции и получил приказ сражаться до последнего солдата во славу фатерланда. Вряд ли стоит удивляться, что он не собирался примерять на свою голову мученический венец, а как только представилась возможность, с радостью ускользнул в плен.

Союзная авиация сбросила на Гавр около 11 тысяч тонн бомб, и 10 сентября две британские дивизии начали атаку. К полудню 12 сентября, сорок восемь часов спустя, порт был захвачен, 11 300 немецких солдат и офицеров сложили оружие. И это несмотря на то, что укрепления Гавра считались самыми мощными в Европе, снарядов для 115 орудий было в избытке, а запасов продовольствия четырнадцати тысячам солдат хватило бы еще на восемьдесят девять дней. Объяснение этого скоропалительного коллапса опять следует искать в том, что понимал под «концом» комендант крепости. «По моему мнению, было бесполезно сражаться против танков голыми руками, – сказал полковник Вильдермут. – Еще 9 сентября я приказал своим офицерам отражать атаки союзной пехоты личным оружием, но в случае танковой атаки на опорные пункты, потерявшие противотанковое оружие, разрешил капитулировать».

Таким образом, приказ верховного командования «сражаться до последнего солдата» полковник трансформировал в «сражаться до последнего противотанкового орудия». Разница принципиальная. Именно она отличает гражданского человека от солдата. И Вильдермут с его банкирским умом оставался солдатом лишь до тех пор, пока это было разумно. Когда цена, выраженная в крови и страданиях, стала слишком высокой, он почувствовал, что пора возвращаться в гражданское состояние. Он использовал свои способности и знания в бою так же, как использовал бы их для составления балансового отчета. Он не был морально готов пожертвовать жизнями своих людей ради философии, к которой относился весьма равнодушно. Именно свойствами личности коменданта Гавра во многом объясняется падение этой грозной крепости менее чем через сорок восемь часов после начала атаки.

Освободив Гавр, 1-я канадская армия, получившая задание очистить северное побережье Франции от очагов немецкого сопротивления, обратила свое внимание на порт Булони. И здесь гарнизон поклялся сражаться до последнего человека. Вдохновителем обороны был кадровый офицер Генерального штаба генерал-лейтенант Фердинанд Хайм, который в свой пятьдесят лет выглядел лет на десять моложе. Заостренными чертами худого лица и голубыми глазами навыкате он напоминал несколько увеличенного Геббельса.

Тот факт, что высокопоставленный офицер Хайм оказался на посту коменданта отдаленной крепости, прекрасно демонстрирует, как Гитлер обходился с неугодными офицерами. Хайм был осмотрительным и методичным штабистом, в пору расцвета своей карьеры хладнокровным и продуктивным, как хорошо смазанный механизм. Будучи начальником штаба у генерала фон Рейхенау, он играл важную роль в разработке плана вторжения в СССР. Хайм блестяще командовал танковой дивизией в боях за Харьков и Ростов и 1 ноября 1942 года получил повышение, став командиром 48-го танкового корпуса, входившего в 6-ю немецкую армию фельдмаршала Паулюса, впоследствии окруженную под Сталинградом.

Через несколько дней после его назначения корпус был выведен из-под командования Паулюса и передан 3-й румынской армии, которой поручили оборону сектора в районе Калача-на-Дону. Для выполнения этой задачи Хайму передали две румынские и одну немецкую дивизии. Румынские формирования имели устаревшее оружие и мало боеприпасов. Особенно плохо обстояло дело с противотанковым оружием, и в результате советские танки прорвались через сектор Хайма на юг и окружили всю 6-ю немецкую армию, блокировавшую Сталинград. Вермахт так и не оправился от этой военной катастрофы; неизбежно понадобилось найти козла отпущения, на которого можно было бы возложить вину. В январе 1943 года Хайм был арестован и пять месяцев провел в следственной тюрьме.

«За все то время, – вспоминал генерал, – мне не предъявили официальных обвинений, не провели расследование, не вынесли приговор и не объяснили причин моего тюремного заключения. Единственный документ, который я видел, – приказ фюрера о моем заключении в тюрьму, а о причинах я узнал впоследствии из бесед со своими высокопоставленными друзьями. Несомненно, Антонеску, глава румынского государства, еще до Сталинграда предупреждал Гитлера о слабости румынских дивизий и опасности их размещения на уязвимом участке фронта. Помня об этом, Гитлер не мог обвинить Антонеску и решил переложить вину за катастрофу на какого-нибудь немецкого старшего офицера и устроить показательную «порку». Поскольку командовавших дивизиями румын нельзя было трогать, а компетентных командующих армиями и группами армий было мало, верховное командование не могло позволить себе роскошь бросить их в тюрьму. Единственный, кто оставался, – командир корпуса, и это был я».

После пятимесячного тюремного заключения генерала неожиданно освободили – опять без каких-либо объяснений – и отправили в Ульм, где, несмотря на относительную молодость, он вел жизнь отставника, получая полную генерал-лейтенантскую пенсию. В Ульме он прожил с мая 1943-го по август 1944 года, а затем его грубо выдернули из мирной жизни и поручили командовать гарнизоном крепости Булонь. Поскольку это назначение подразумевало «оборону до последней капли крови», в Берлине явно кто-то помнил Фердинанда Хайма.

Хайм прибыл в Булонь в конце августа, как и Вильдермут, всего за несколько недель до окружения своего гарнизона и сразу понял, что крепость практически не готова к отражению атак со стороны суши. При назначении на новый пост он получил приказ командующего 15-й армией построить вокруг города оборонительный рубеж глубиной 10 километров, взорвать на этой территории все мосты, сровнять с землей здания и установить минные поля. Для такой грандиозной работы требовались сотни квалифицированных инженеров, коих у Хайма, естественно, не было. «Чтобы продемонстрировать, что задача выполнена, я очертил на карте большой красный круг», – цинично заметил Хайм.

Люди, окруженные в бетонных бункерах, явно смирились со своей судьбой. Многие из них понимали бесполезность сопротивления, когда тех же результатов можно было достичь, просто взорвав портовые сооружения. Неспособные на борьбу, они выражали охватившие их горечь и безысходность, тихо жалуясь друг другу на судьбу, посылая полные отчаяния письма домой или доверяясь личным дневникам. Выдержки из дневника одного из немецких офицеров в период осады Булони дают представление об этой атмосфере подавленности и фатализма:

« 7 сентября 1944 г. Окружены в Булони. Я давно знаю, что нам отсюда не выбраться. Очень тяжело привыкать к мысли, что жизнь подходит к концу и нам никогда не увидеть своих жен и детей. Если судьба будет благосклонна, может быть, я попаду в плен...

9 сентября 1944 г. Ночь прошла сравнительно спокойно. Вчера поздно вечером вражеские бомбардировщики атаковали передовые укрепления Булони. Господи, когда же целью станет сам город? Выживет ли кто-нибудь в ковровых бомбардировках? Неудивительно дойти до крайней степени отчаяния, когда находишься во власти британских ВВС, не имея никакого укрытия. Кажется, что всякая борьба бесполезна и все жертвы тщетны...

11 сентября 1944 г. Сегодня опять чудесная погода, небо безоблачное, ярко светит солнце. Как прекрасна могла бы быть жизнь, если бы не было войны. Наступит ли когда-нибудь мир? Весь день наши опорные пункты расстреливала дальнобойная артиллерия, а в промежутках налетали бомбардировщики. Французы эвакуируют население с окраин. Означает ли это, что главное представление начнется сегодня ночью? Боевой дух войск низок, и это неудивительно. Наши солдаты – главным образом пожилые семейные люди, а положение наше совершенно безнадежно.

12 сентября 1944 г. Дорогой дневник, как я рад, что ты у меня есть. Я записываю мысли, предназначенные семье и стране, и это меня успокаивает. Неумолимый враг стоит на границах фатерланда. Сможем ли мы удержать его там? Горе моей стране, если мы проиграем эту войну. Тогда жизнь не имеет смысла. Что станется с нашими детьми?

13 сентября 1944 г. Алкоголь – единственное спасение в нашем положении... Днем враг бомбил наши укрепления в Булони еще интенсивнее. Большинство гражданских уходят куда глаза глядят с жалкими пожитками. Какое трагическое зрелище. Когда же измученное человечество снова обретет мир?..

14 сентября 1944 г. Защитники порта истерично веселятся и пытаются утопить все тревоги в алкоголе. И эти похабные, совершенно не смешные шуточки! Я был бы счастлив убраться отсюда...

15 сентября 1944 г. Прошлой ночью я навестил лейтенанта Гауптмана, старого знакомого. У него такое же настроение – глубокая депрессия...

17 сентября 1944 г. Сегодня исполнилось ровно девять месяцев, как я в последний раз был в отпуске. Как же хорошо было дома. Какой контраст по сравнению с настоящим. Я только собрался позавтракать, как пришлось бежать в укрытие, и до сих пор мы сидим там. Вражеская артиллерия и бомбардировщики неистовствуют. Уже четыре часа дня. Я смотрю на ваши фотографии, мои любимые. Я уже успокоился и смирился со своей судьбой. Что будет, то будет. Молю Бога защитить и направить вас. ...Весь день по нашим позициям ведется артиллерийский огонь. Мы не можем пошевелиться. Потом услышали, как приближаются танки; пришлось капитулировать. Удивительно, что мы до сих пор живы...»

Таково было настроение одного из доблестных защитников Булони, поклявшихся генералу Хайму удерживать свой опорный пункт «до последней капли крови». В приведенных выдержках из дневника не чувствуется ни решимости, ни воли к борьбе до конца, чего требовал от своих последователей Гитлер; лишь робкая надежда на то, что судьба будет добра и сохранит автору тех строк жизнь в лагере для военнопленных. Учитывая пессимизм, охвативший гарнизон Булони, не стоит удивляться, что, когда 23 сентября после шестидневной осады крепость сдалась канадцам, более 9500 немецких солдат и офицеров предпочли жизнь в плену ореолу мучеников. И они приняли это решение, несмотря на то что, по словам генерала Хайма, число погибших и раненых в крепости было «на удивление невелико». Хайм пылко уверял, что приказ «обороняться до конца» означал оборону не «до последнего солдата», а «до последней пули». Неужели он забыл о клятве, которую сам же заставил подписать своих подчиненных: «до последней капли крови»? «Когда я понял, что с военной точки зрения ситуация безнадежна, – сказал комендант Булони, – я почувствовал, что могу капитулировать с чистой совестью». Хайм также забыл упомянуть о своих личных претензиях к национал-социализму. Вряд ли он горел желанием умирать за эту идеологию.

Хайм часто думал о несовместимости своей клятвы умереть в бою со своим решением остаться в живых. «Нам, продуктам западной цивилизации, трудно жертвовать жизнью в безнадежной ситуации, – сказал он. – Это главная причина, по которой мои войска предпочли плен смерти в бункерах. Чем дальше на Восток, тем менее важной считается смерть. Японцы вовсе не боятся смерти, и русские почти так же неустрашимы. В Англии и Америке жизнь ценится высоко; и в военное время все делается для того, чтобы сохранить жизнь и избежать бессмысленных потерь. Мы, немцы, находимся посередине».

Теперь предстояло выкурить немцев из порта Кале. Эта крепость с ее огромными 21-сантиметровыми и 38-сантиметровыми морскими орудиями сильно докучала жителям южной Англии. После падения Франции эти чудовищные орудия обстреливали союзные конвои, снующие в узком проливе Па-де-Кале, и поливали огнем английский город Дувр. Пора было положить этому конец. Канадцы методично брали порт за портом, тщательно готовя каждую атаку, и стали экспертами в технике выбивания немцев из бетонных бункеров. В Кале и соседнем опорном пункте на мысе Гри-Нэ находилось около 9 тысяч немецких солдат и офицеров под командованием подполковника Людвига Шредера.

Если генерал-лейтенант Хайм считал защиту Булони безнадежным делом, то комендант Кале просто не обладал достаточной квалификацией для организации обороны. Если бы Кале считали важным опорным пунктом, то никогда не назначили бы командующим гарнизоном такую серую личность, как Людвиг Шредер. Его звание было сравнительно низким для этого значительного идеологического поста; он получил назначение, потому что случайно попался под руку, а не обладая необходимыми качествами. В свои сорок три года он неизменно выглядел усталым и смиренным. После невыразительной военной карьеры на востоке его назначили в 59-ю пехотную дивизию в Па-де-Кале. Когда 30 августа дивизия эвакуировалась из Кале, Шредера оставили оборонять последний рубеж.

История Кале почти в точности повторяет истории Булони и Гавра. Союзники перехватили целый мешок писем, отправленный защитниками Кале в Германию. В письмах из Кале ощущаются те же апатия и покорность судьбе, как и в остальных крепостях. Следующее письмо немецкого ефрейтора родителям вполне типично.

«4 сентября 1944 г. Я еще жив. Возможно, это мое последнее письмо всем вам. Мы в порту Кале и очень скоро попадем в окружение. Кольцо сжимается. Чем все это закончится – смертью или пленом, – я не знаю. Как в панике бросали наши опорные пункты, рассказать невозможно. Днем и ночью обстрелы и бомбежки, город похож на Сталинград. Да! «Атлантического вала» больше нет. И не солдаты виноваты в этой неразберихе. Я и представить не мог, что все так обернется. Я дорого дал бы за то, чтобы не видеть смерть вокруг. Я видел такое, что вряд ли вы сможете себе представить...»

В общем, когда 25 сентября канадцы атаковали Кале, они встретили врага, жаждавшего погибнуть за фатерланд не больше, чем защитники Булони. Пять дней боев и 9100 сильных, здоровых, слегка потрясенных немцев затосковали за колючей проволокой лагеря для военнопленных.

Как и коменданты Гавра и Булони, Шредер не воспринял свою клятву «сражаться до конца» дословно. «Возможно, подразумевалось, что я должен сопротивляться до последнего солдата, – сказал Шредер, пытаясь спрятаться за формальностями, – но лично я не видел такой письменный приказ. Признаю, что я сдал порт, не понеся особых потерь, и меня могли отдать под суд за невыполнение приказа. Но у меня было мало боеприпасов, а боевой дух моих войск был слишком низким; они не могли бы долго сопротивляться». Говоря о низком боевом духе гарнизона Кале, подполковник Лювиг Шредер забыл упомянуть, что вряд ли он был лидером, способным вдохновить своих солдат на подвиг самопожертвования.

С падением Кале в оборонном рубеже прибрежной Франции осталось всего четыре опорных пункта: Лориан, Сен-Назер, Киброн и Дюнкерк. Ожесточенное сопротивление немцев и до основания разрушенные портовые сооружения Бреста убедили генерала Эйзенхауэра в том, что не стоит зря тратить людские и материальные ресурсы. Хотя в письмах и показаниях пленных двенадцатитысячного гарнизона Дюнкерка сквозила все та же депрессия, верховный главнокомандующий союзными войсками решил не бросать крупные формирования на захват оставшихся маленьких гаваней на северном побережье Франции. От амбициозного гитлеровского плана остались жалкие воспоминания. Эйзенхауэр решил выделить войска, необходимые для окружения «крепостей», и запереть еще 50 тысяч немецких солдат в бетонных бункерах. Это было не менее эффективно, чем их захват. До конца войны они слушали призывы своих командиров не дезертировать; читали в листовках союзников о том, как хорошо дезертировать и укрыться от постоянных авианалетов и артиллерийских обстрелов; периодически пытались пополнить иссякающие запасы продовольствия и с тревогой ждали крупномасштабного наступления противника. В общем, им жилось бы гораздо счастливее в лагере для военнопленных.

Маленькие порты Франции были так сильно разрушены, что пришлось бы восстанавливать их долгими неделями, прежде чем они на что-либо сгодились бы. Овладение ими не решило бы колоссальных проблем снабжения, с которыми союзники столкнулись в конце сентября 1944 года. Единственной гаванью, способной поддерживать сражавшиеся войска численностью более двух миллионов человек, был Антверпен. Зависимость от переброски продовольствия, вооружения и горючего с баз Шербура и побережья Нормандии по железной дороге уже начала замедлять широкое наступление союзных армий. Решение о воздушно-десантной операции в Голландии отсрочило открытие порта Антверпена, и теперь генерал Эйзенхауэр приказал Северной группе армий «в первую очередь» заняться Антверпеном.

Поскольку для немецкого верховного командования на западе неожиданный захват союзниками Антверпена стал неприятной неожиданностью, портовые сооружения остались практически невредимыми, и их можно было быстро привести в рабочее состояние. Немцы успели вывести через дельту Шельды 15-ю армию и оставили на подступах к порту две пехотные дивизии. Не отказываясь от своей маниакальной идеи заставлять солдат сражаться до последней капли крови, Гитлер приказал защищать подступы к Антверпену как крепости. Разумеется, все начиная с командиров дивизий и до рядовых должны были поклясться защищать свои позиции до конца. В реальности клятва, принесенная на острове Валхерен к северу от Шельды, была еще более специфичной и детальной, чем обычно. Один из ее пунктов гласил: «Я торжественно клянусь защищать этот укрепленный сектор до конца ценой своей собственной жизни. Даже если враг прорвется справа и слева от меня, я не имею права покинуть позиции или вступить в переговоры с врагом». Таким образом, становилось труднее трактовать в свою пользу слова «до конца».

Невероятно сложную задачу прорыва к Антверпену поручили 1-й канадской армии. Это было еще более суровое испытание, чем захват портов-крепостей на побережье Ла-Манша, ибо вся территория была покрыта сетью бесчисленных каналов и речушек, сильно затруднявших применение бронетехники. Вдобавок обе стороны применяли обширное затопление, как только того требовала тактическая ситуация. Южнее Шельды со стороны моря причиной затопления были взорванные немцами дамбы, а с севера на острове Валхерен союзники разрушали дамбы интенсивными авиабомбардировками, пытаясь выдавить немцев из грозных прибрежных бункеров. В результате солдаты сражались чуть ли не по пояс в воде.

Немецкое командование прекрасно сознавало важную роль Антверпена в будущих операциях союзников. 7 октября 1944 года, через день после первой попытки канадцев очистить южный берег Шельды, генерал фон Цанген из 15-й армии издал приказ, в котором четко объяснил своим войскам значение порта Антверпена. То, что подобное воззвание сочли необходимым, говорит о степени пораженческих настроений в задействованных частях.

«Командующий 15-й армией.

Штаб-квартира армии,

7 октября 1944 года.

ДИРЕКТИВЫ

Защита подступов к Антверпену имеет решающее значение для дальнейшего хода войны. Поэтому каждому защитнику крепости необходимо знать, почему он должен исполнять свои обязанности с напряжением всех своих сил. Приказ отдан самим фюрером. Я знаю, что так называемые «эксперты» из числа местных жителей пытаются сбить с толку немецких солдат.

Я не знаю, замешаны ли в этих действиях всезнайки из штабов, однако имею опасения на этот счет. Я приказываю командирам и преданным национал-социалистам четко и обоснованно разъяснить войскам следующее: после Гамбурга Антверпен – самый крупный порт Европы...

Захватив укрепления на Шельде, англичане получат возможность выгружать огромные количества вооружения в большой и полностью защищенной гавани, что позволит им нанести смертельный удар по равнинам северной Германии и Берлину до начала зимы.

Пытаясь принизить значение битвы за Антверпен и подорвать боевой дух его защитников, вражеская пропаганда утверждает, что англо-американские войска уже обладают достаточным количеством неповрежденных портов и не зависят от порта Антверпена. Это наглая ложь. Например, порт Остенде, часто упоминаемый во вражеских радиопередачах, полностью разрушен. Вражеское наступление замедлилось главным образом из-за того, что все снабжение идет через наспех подремонтированные причалы Шербура. Врагу даже пришлось проложить нефтепровод из Шербура в глубь Франции...

В своей последней речи Черчилль опять заявил: «До зимних штормов мы должны собрать урожай в Европе». Враг знает, что нужно захватить европейские крепости как можно скорее, прежде чем мы построим внутренние рубежи и укомплектуем их свежими дивизиями. По этой причине враг нуждается в гавани Антверпена. И по этой же причине мы должны удерживать укрепления Шельды до последней капли крови. Весь немецкий народ смотрит на нас. В этот час укрепления Шельды решают будущее нашей нации. Жизненно важен каждый день, который вы отвоюете у врага, защищая подступы к Антверпену.

(Подпись) Фон Цанген,

пехотный генерал».

Вдохновленные этим воззванием, ведомые в бой компетентным и безжалостным генерал-лейтенантом Эбердингом, немецкие войска к югу от Шельды отчаянно сражались с канадцами, пытающимися оттеснить их к морю. Эти солдаты решительно отличались от тех, что были заперты в крепостях на берегу Ла-Манша. 65-я пехотная дивизия была одним из формирований, поспешно собранных в Германии и брошенных во Францию, чтобы залатать рушившийся в Нормандии Западный фронт. Она была известна как дивизия «отпускников»; ее ядро состояло из ветеранов восточного, итальянского и норвежского театров военных действий, оказавшихся дома в отпуске в конце июля 1944 года. Имея богатый боевой опыт, они обращали себе на пользу неудобства затопленных территорий и загоняли канадцев на узкие дороги и дамбы. Боевой дух немецких солдат рос с каждым днем, отыгранным у врага; именно генералу Эбердингу удалось возродить в своих войсках ту волю к победе, которой так не хватало гарнизонам осажденных «крепостей». Разумеется, ему не удалось буквально выполнить свою клятву, ибо за время ожесточенного, изнурительного сражения 13 тысяч немцев попали в плен, но он серьезно нарушил планы союзников и нанес значительный урон нападавшим. Ни один разумный человек не мог бы желать большего, но о благоразумии немецкого верховного командования речь уже не шла.

Севернее Шельды на Валхерене и Зейд-Бевеланде готовилось к решительному сражению самое странное сборище людей, когда-либо называемое боевым соединением. Невозможно понять, как 7-й пехотной дивизии поручили самую важную роль на Западном фронте, ибо почти все 10 тысяч солдат этой дивизии страдали желудочными болезнями. После пяти лет нервного напряжения, плохого питания и тяжелых жизненных условий многие солдаты вермахта оказались жертвами желудочных заболеваний. Некоторые действительно были больны, другие симулировали, но проверить это было трудно.

По мере того как поражение становилось неминуемым, а жизнь на фронте все более опасной, число солдат, обращавшихся с жалобами на хронические боли в желудке, резко увеличивалось, пока не превратилось в серьезную проблему. После огромных потерь в СССР и Франции невозможно было освобождать от военной службы этот бурный поток стонущей людской массы. С другой стороны, их присутствие среди здоровых солдат неизменно вызывало недовольство и волнения, так как им требовалось особое питание, они постоянно просились в отпуск, обращались к врачам и жаловались на свою горькую долю. В конце концов, верховное командование решило сконцентрировать всех этих несчастных в отдельных «желудочных» батальонах, где следить за их питанием и службой было намного легче. Поначалу намеревались использовать эти формирования только в тылу, но, когда необходимость в резервах возросла до критической отметки, их стали посылать на передовую.

После вторжения союзников было принято решение заменить обычную пехотную дивизию, стоявшую на острове Валхерен, дивизией, сформированной из «желудочных» батальонов. Передислокация закончилась к началу августа. Поклявшись выполнять свой воинский долг до последней капли крови, в защищенных дамбами бункерах острова Валхерен засели вояки с хроническими язвами желудка, затянувшимися ранами желудка, расстройствами желудка на нервной почве, острыми гастритами, расстройствами пищеварения, воспалениями желудка, то есть с полным набором желудочных заболеваний. Здесь, в богатых сельских районах Голландии, где белого хлеба, свежих овощей, яиц и молока было в избытке, солдаты 70-й пехотной дивизии, которую вскоре прозвали «Дивизией белого хлеба», разрывались между нервным ожиданием вражеских атак и своими внутренними проблемами.

Командовать этими горемыками назначили снисходительного, пожилого генерал-лейтенанта Вильгельма Дазера. Остроносый, сверкающий розовой лысиной и очками в роговой оправе, он совсем не был похож на военного. Выдавал его уверенный и громкий «командный» голос. Как и других командующих гарнизонами «крепостей», Дазера выбрали на роль «последнего героя», потому что его не было жалко. Никакими другими необходимыми качествами он не обладал. Столько старших офицеров вермахта погибло в СССР и Северной Африке, что в феврале 1944 года Дазера выдернули из то ли отставки, то ли отпуска и назначили командовать дивизией, дислоцированной на побережье Голландии. В 1941 году он воевал полевым командиром, но затем был отослан в Германию из-за болезни сердца. Годы между двумя назначениями он провел на посту военного администратора гражданских властей на оккупированной территории. К концу войны шестидесятилетний Дазер не обладал ни энтузиазмом, ни решимостью, ни способностями для того, чтобы вписать Валхерен в героическую историю немецкого оружия; но в те осенние месяцы 1944 года подобными качествами не могло похвастаться большинство генералов вермахта.

Стойко выдерживая затопления, одновременные атаки с суши на перешеек Бевеланда и с моря на Флашинг и Весткапель, а также боли в собственных животах, бойцы «Дивизии белого хлеба» сражались с 24 октября до 9 ноября. Если бы на этих идеальных для обороны островах (подойти к ним можно было только через узкий перешеек, или с моря, или по узким проходам между затопленными участками) стояли боеспособные и фанатичные войска, то они держались бы куда дольше. В сложившейся ситуации береговые батареи острова наносили огромный урон десантным судам британских командос и морских пехотинцев, а многочисленные немецкие опорные пункты Валхерена и Бевеланда поливали интенсивным продольным огнем сухопутные подступы к своим позициям. Когда через две недели сражение закончилось, еще 10 тысяч немецких солдат отправились в лагеря для военнопленных, распростившись с лапшой, белым хлебом и молоком.

Так закончилась решающая битва за «крепости» Бельгии и Франции. 26 ноября, после того как устье Шельды очистили от мин, первые союзные корабли начали разгрузку в доках Антверпена и в Северо-Западную Европу хлынул непрерывный поток вооружения и продовольствия. Чтобы воспрепятствовать снабжению союзников, немецкое верховное командование принесло в жертву более 165 тысяч человек, включая 25 тысяч, оставленных на Нормандских островах. Такой ценой немцам удалось задержать наступление союзников почти на два месяца. Остается вопрос: стоил ли достигнутый результат этих жертв? Фон Рундштедт, Блюментрит, Хайм и многие другие немецкие командующие полагают, что тех же результатов можно было добиться гораздо меньшей ценой: до основания разрушить сооружения малых портов, эвакуировать гарнизоны прибрежных крепостей и сосредоточиться на защите одного Антверпена. Трудно с ними не согласиться.

Глава 25ОБОРОНА ЛИНИИ ЗИГФРИДА

Несмотря на огромные жертвы, немецкому командованию на западе удалось к концу сентября застопорить стремительное наступление союзных армий. На севере благополучно спасенная 15-я армия и свежесформированная 1-я парашютно-десантная армия окружили выступ, образовавшийся в результате воздушно-десантных операций союзников в Голландии, и предотвратили дальнейшее продвижение британских и канадских армий на север и восток. В центре спешно усиленная в результате последней предпринятой нацистами всеобщей мобилизации 7-я армия заняла давно опустевшие бункеры линии Зигфрида и сдерживала 1-ю американскую армию, которая пересекла границу Германии в районе Трира 11 сентября и близ Ахена 23 сентября. В южном секторе наспех собранное из частей 1-й и 19-й немецких армий формирование, используя природные препятствия – реку Мозель и горы Вогезы, закрепилось на рубеже от 30 до 60 миль западнее немецкой границы. Хотя им вскоре пришлось оставить позиции на Мозеле южнее Меца, они сумели остановить наступление на восток 3-й американской, 7-й американской и 1-й французской армий, которые соединились 21 сентября западнее Эпиналя.

Для немцев ситуация стала самой стабильной с тех пор, как американцы в июле прорвались в Сен-Ло. Однако на пути к стабилизации фронта немецкие армии на западе потеряли пленными в сентябре 345 тысяч человек, почти по 11 500 (целую дивизию) в день в течение этого месяца. Невероятное количество! Общее число военнопленных за период со дня «Д» достигло более полумиллиона. Если прибавить к этой цифре число убитых и раненных во Франции немецких солдат, то интуитивная стратегия Гитлера обошлась немецкому рейху почти в миллион годных к военной службе мужчин менее чем за четыре месяца.

Немецким армиям на западе удалось прийти в себя после почти полного разгрома благодаря нескольким факторам. Первая и главная причина – несомненные трудности союзников со снабжением, и эту проблему пока не разрешил даже захват порта Антверпена. Союзники не смогли осуществить одновременное наступление всех моторизованных формирований, растянутых от швейцарской до голландской границы, поскольку горючего и боеприпасов хватало лишь для одной из ударных групп. В результате наступление союзных армий в сентябре и октябре представляло серию отдельных ударов в тех секторах фронта, где удавалось сосредоточить достаточно ресурсов для тактического наступления. Именно в эти сектора, как на тушение пожара, немецкое командование бросало имеющиеся резервы. Тактика пожарных бригад, принесшая хорошие результаты еще в Нормандии, не подвела и сейчас, позволив добиться локальных успехов.

Вторая причина спасения немецких армий на западе осенью 1944 года – линия Зигфрида. Строительство этой разрекламированной системы укреплений началось в 1936 году сразу после оккупации демилитаризованной Рейнской зоны и лихорадочно продолжалось до падения Франции в 1940 году. Практически повторяя границы Германии 1939 года, этот рубеж протянулся почти на 350 миль от швейцарской границы напротив Базеля до скрещения бельгийской, голландской и немецкой границ в Менхенгладбахе. Севернее до Клеве почти не было глубоких бетонных укрытий; в этой части рубеж превращался в ряд изолированных бункеров и полевых укреплений.

Линия Зигфрида была неоднородной по глубине обороны и мощности укреплений. В районе Саара, самом надежном ее секторе, глубина обороны достигала почти трех миль и на каждую тысячу квадратных ярдов приходилось до сорока укрепленных узлов. Вдоль Рейна от Карлсруэ до Базеля глубина обороны составляла всего полмили и имела лишь два ряда укрепленных узлов. А в районе Ахена, где союзники впервые приблизились к линии Зигфрида, она состояла из двух тоненьких цепочек далеко отстоящих друг от друга узлов обороны и практически не была эшелонирована.

Сами укрепленные узлы различались по конструкции, но обычно были оснащены восемью пулеметами или противотанковыми орудиями, способными вести перекрестный огонь. Бетонные крыши и стены достигали пяти футов в толщину, а средняя площадь бункеров составляла от тридцати пяти до сорока пяти квадратных футов. Жилые помещения площадью около десяти квадратных футов были холодными и сырыми. В разгар сражения союзные орудия и минометы вели прицельный огонь по входам, и покидать бункеры было чистым самоубийством. Поскольку орудийные расчеты не осмеливались выходить даже для отправления естественных надобностей, санитарное состояние бункеров становилось невыносимым.

С мая 1940 года дополнительное строительство не велось, колючую проволоку срезали, подходы разминировали, но к осени 1944 года демонтированная линия Зигфрида все еще представляла грозную систему укреплений. После форсирования Сены союзными войсками для модернизации заброшенных укреплений к немецкой границе срочно были переброшены инженерные и строительные войска. Чтобы не пропустить союзников в фатерланд, в бетонные бункеры пригнали из Германии всех способных носить оружие, призвав их сражаться до конца. Линия Зигфрида стала последней надеждой Германии. 15 сентября фельдмаршал фон Рундштедт издал следующий четкий приказ:

«1. Линия Зигфрида играет жизненно важную роль в битве за Германию.

2. Я приказываю: удерживать линию Зигфрида и каждый из ее узлов обороны до последнего патрона и полного разрушения.

3. Передать этот приказ всем штабам, полевым командирам и солдатам».

Отметим, что слова «до последнего солдата» здесь заменены более реалистичными «до последнего патрона». Укрывшись в наспех оборудованных бетонных укрытиях, свежие войска, сражаясь на родной земле, сумели остановить неминуемое вторжение в фатерланд. Однако вряд ли они смогли бы оказать достойное сопротивление бронетанковым колоннам, когда союзники наладят снабжение.

Третья причина, позволившая Германии затянуть войну на западе еще на одну зиму, – умелое командование фон Рундштедта. Получив карт-бланш, старик начал отводить немецкие войска к границам рейха с хладнокровием и сноровкой человека, прекрасно знающего свое дело. Понимая, что Маас на севере, линия Зигфрида в центре и Мозель с Вогезами на юге являются самыми надежными препятствиями, он приказал своим армиям занять оборонительные рубежи как можно быстрее. Непосредственно за этими позициями он принялся пополнять и реорганизовывать разгромленные в Нормандии дивизии. Как только часть начинала приходить в себя, ее направляли на «Западный вал», где она продолжала тренироваться и восстанавливаться. К концу сентября передовой рубеж мог бы сдать экзамен в академии Генерального штаба.

Но фельдмаршал не питал иллюзий относительно возможностей оборонительного рубежа и понимал, что стабилизация – дело временное. «Я сознавал всю серьезность ситуации, когда в сентябре принял командование, – сказал фон Рундштедт после окончания войны представителям союзников. – Я объявил своему окружению, что, если мне не будут мешать и предоставят необходимое количество войск, я на некоторое время смогу удержать врага на границе рейха. Я знал, что длительная позиционная война невозможна: с вашим превосходством в вооружении и численности вы сможете совершить прорыв в любой точке, где сконцентрируете свои силы. Я понимал, что у нас нет ни одного шанса выиграть войну, но надеялся продержаться достаточно долго, пока некий поворот в политике предотвратит полный крах Германии. О военной победе речь не шла».

Фон Рундштедт был так же откровенен и в оценке военных действий союзников после вторжения в Нормандию. Учитывая частую послевоенную критику союзной стратегии на той стадии операции, его замечания представляют значительный интерес.

«Любое предположение о том, что союзники могли бы наступать быстрее, чем они наступали в сентябре, вздор. Наоборот, они продвигались гораздо быстрее, чем можно было ожидать. Я лично не думал, что вы вторгнетесь в рейх в сентябре или октябре. Только одно могло бы ускорить ваше наступление: второй десант, причем на севере, а не в Средиземноморье».

Однако вполне резонно задать вопрос: а где же немцы брали солдат на замену погибшим, раненым и попавшим в плен? Советские войска, начавшие летнее наступление 23 июня, через две недели после вторжения союзников во Францию, к началу августа прошли 300 миль от Витебска до окраин Варшавы. Слегка передохнув, Красная армия возобновила наступление в октябре, хотя на этот раз сосредоточила усилия на финском и балканском фронтах. Одновременно она теснила немцев к их восточной границе, что привело к дезертирству трех бывших сателлитов Германии: Финляндии, Румынии и Болгарии. Попутно были разгромлены почти пятьдесят немецких дивизий.

События на итальянском театре военных действий также не могли утешить немецкое верховное командование. Оставив Рим 4 июня, фельдмаршал Кессельринг все силы бросил на отвод своих войск к следующему оборонительному рубежу – Готской линии севернее Флоренции. Флоренция пала 22 августа, а в начале октября Кессельринг поставил все свои боеспособные войска на пути союзников к Болонье. В сентябре он умудрился выделить фон Рундштедту две или три дивизии, но дальнейшая помощь серьезно ослабила бы его собственные позиции.

Таким образом, советский и итальянский фронты требовали не меньше, а больше немецких солдат; следовательно, черпать войска для линии Зигфрида можно было только в самом фатерланде. Как ни странно, людских ресурсов внутри страны оставалось еще немало. Очередная мобилизация, объявленная Геббельсом 24 августа 1944 года, показала, что отчаянно борющийся за свою жизнь рейх не задействовал целые слои населения. До сих пор не призвали к исполнению воинского долга женщин, как, например, в Великобритании. Следующие выдержки из воззвания Геббельса показывают, какие человеческие ресурсы еще не были востребованы в Германии:

«В Германии даже на пятом году войны сохранялась культурная жизнь, какой другие воюющие государства не знали и в мирное время. Тотальная война немецкого народа настоятельно требует серьезных ограничений в этой и других сферах... Все театры, мюзик-холлы, кабаре, художественные школы и выставки должны быть закрыты. Издавать только научную, техническую и военную литературу, учебники и основополагающие политические труды; публикование всей остальной литературы временно приостановить.

Закрыть все ремесленные училища невоенного направления, например школы домоводства и торгово-промышленные училища. Студентов университетов обоего пола, изучающих науки, не имеющие прямого отношения к войне, задействовать в военной индустрии. В целом эти меры позволят высвободить несколько сотен тысяч человек...

С целью оптимального использования всех трудовых ресурсов рабочие часы органов общественного управления, промышленных и торговых компаний довести минимум до шестидесяти часов в неделю...

Чтобы уравнять в правах гражданских лиц и солдат, незамедлительно ввести временный запрет на выходные. На женщин, достигших 50 лет, и мужчин, достигших 65 лет к 31 декабря, этот запрет не распространяется...»

С помощью тщательного прочесывания надеялись восстановить дивизии, уничтоженные на Восточном и Западном фронтах, а также сформировать двадцать – двадцать пять новых дивизий, мудро названных фольксгренадерскими (народными пехотными) дивизиями. Фольксгренадерские дивизии по 8 тысяч человек, по численности вдвое меньше довоенных пехотных дивизий, формировались из неквалифицированных заводских рабочих, мелких лавочников, унтер-офицеров, которых вынудили занять свои места в вермахте. А ведь им пять лет удавалось успешно убеждать нацистские власти в своей незаменимости в тылу. После нескольких недель начальной военной подготовки эти неопытные дивизии посылали в бункеры линии Зигфрида. Вряд ли с подобным войском полевые командиры могли предотвратить вторжение врага в Германию.

Наряду с формированием фольксгренадерских дивизий верховное командование предпринимало отчаянные попытки по реорганизации и усилению дивизий, вырвавшихся к границам Германии. Из бойни во Франции спаслось около 300 тысяч человек, но в большинстве своем они отступали группами, отрезанными от своих формирований, и теперь предстояло привести эти растерянные толпы в боеспособное состояние. В районы переформирования отправляли представителей дивизионных штабов, наделенных полномочиями вербовать в свои части любых неприкаянных немецких солдат. Штабной офицер 17-й танковой гренадерской дивизии СС представил великолепный отчет о своей деятельности. Прибыв в Нормандию всего за несколько дней до вторжения союзников, эта дивизия не раз терпела поражения. Союзники гнали 17-ю танковую гренадерскую дивизию СС от Сен-Ло до Меца, затем она получила приказ двигаться в Саар, в Мерциг на переформирование.

«В Мец прибыли лишь растерзанные остатки, – сообщал этот офицер. – Никакими словами невозможно описать страдания и лишения, которые перенесла эта дивизия. Ни один человек, переживший отступление, никогда не забудет тот кошмар: невыразимые страдания, трусость, отчаяние, разрушения и смерть. Каждая деревня, каждая дорога, даже каждый куст оставили в его памяти неизгладимый след... В районе переформирования предпринимаются все возможные усилия, чтобы поставить дивизию на ноги. Все офицеры штабов, включая дивизионных командиров, бросились в Мец собирать войска. Офицеры получили инструкции стоять на перекрестках и хватать каждого проходящего мимо солдата, который не может сразу сказать, куда направляется. Один пример: стоя на перекрестке, я направлял солдат в расположение дивизии. Армейцы, недовольные тем, что их включают в эсэсовскую часть, пробирались окольными путями к другой дороге и снова натыкались на меня на перекрестке. Я опять направлял их в расположение дивизии. Эта карусель меня забавляла. Когда возникала надобность в противотанковых орудиях, офицер с несколькими тягачами наготове устанавливал пост на перекрестке и поджидал орудия, расчеты которых не были уверены в пункте своего назначения или в принадлежности к определенной части. Лошадей распрягали, расчеты сажали в поджидающие тягачи, и караван следовал в район переформирования...»

Еще одним источником пополнения ослабленной немецкой армии были деморализованные и озлобленные немецкие военно-воздушные силы. Несмотря на все старания покровителя люфтваффе рейхсмаршала Германа Геринга, ему пришлось отдать в отчаявшуюся армию тысячи крепких, нетерпеливых парней, ожидавших появления новых немецких самолетов. Летные училища Германии молниеносно лишились будущих пилотов, летчиков-наблюдателей, штурманов, связистов. Всех их бросили на запад спасать фатерланд. Вливаясь в укомплектованные соединения или спешно организовываясь в боевые группы под командованием армейских офицеров, они рвались в бой с пылом и решимостью юности. Хотя они были совершенно не подготовлены к своей новой роли – один батальон из четырехсот человек бросили в сражение после единственной пехотной тренировки, и их командир погиб, они отлично дрались, возмещая недостаток опыта отвагой и волей к победе. Это были лучшие людские ресурсы Германии: они еще не прошли через кровавую мясорубку, не испытали разочарования простых пехотинцев. Пока это не случится с ними, они будут грозным врагом и заставят союзные армии перейти с галопа на прогулочный шаг.

Немецкому военному флоту тоже пришлось внести свою немалую лепту, пожертвовав огромной частью личного состава гарнизонов портов на берегу Ла-Манша. Используемые в качестве пехотинцев и артиллеристов моряки сумели облегчить жизнь регулярной армии. Из тех же гарнизонов доили бойцов для народных пехотных дивизий. Военные моряки, как и военные летчики, воевали на суше до подхода армейских дивизий.

Кроме фольксгренадерских дивизий, рекрутов из люфтваффе и военного флота, верховное командование направило на передовую все свободные военные и полувоенные формирования. У этих тыловых или выполнявших гражданские обязанности частей общее было одно: они все носили ту или иную военную форму и были последним оплотом Германии. Они были слишком юны, слишком стары или слишком больны для выполнения любых обязанностей в зоне боевых действий, однако верховное командование уже не могло привередничать. Чтобы выковать щит на границах рейха, на наковальню бросили и эти тела.

Последняя составляющая немецкого воинства была бесконечно разнообразна. Достаточно будет нескольких примеров. На линии Зигфрида ожидали своей горькой участи «желудочные» батальоны, подобные тем, что составили «Дивизию белого хлеба» на острове Валхерен. Однако не только их вермахт сдернул с больничных коек. Необходимо упомянуть «ушные» батальоны. Чтобы попасть в такой батальон, новобранец должен был доказать, что он глух, потерял или повредил одно или оба уха, имеет проблемы с одним ухом и еще какой-нибудь незначительной частью тела, например потерял палец или страдает ригидностью суставов.

Трудности таких формирований были практически непреодолимыми. Устные приказы они понимали только после долгого и отчаянного жестикулирования. Инспектирование ночных патрулей превращалось в нервирующее и опасное мероприятие. Поскольку часовые ничего не слышали, то, когда в темноте кто-то неожиданно появлялся перед ними, они сначала стреляли, а потом пытались выяснить, кто нарушил их покой. В одном из «ушных» батальонов два патрульных сержанта были убиты именно таким образом после того, как часть приступила к боевым действиям. Потери от артиллерийских обстрелов также были необычайно высоки, так как люди не слышали звука приближающихся снарядов и бросались в укрытие слишком поздно.

Среди брошенных на передовую полувоенных формирований были такие, в которых бойцы были слишком старыми или слишком юными, чего прежде не наблюдалось. Гражданские полицейские, в основном мужчины сорока с небольшим лет, несколько недель проходили подготовку и вводились в бой везде, где возникала необходимость. Использовали и формирования службы оповещения о воздушном нападении. В одной из таких групп, отправленных на фронт в сентябре, из сорока человек младшему было 48 лет, а нескольким под шестьдесят. Пацанам из немецкого трудового фронта от 17 лет и младше, обычно занятым на дорожных и строительных работах, выдавали винтовки с патронами и тоже отправляли на передовую.

То, что этому воинству удалось сдержать союзников на границе Германии, – поразительное свидетельство способности к выживанию немецкого Генерального штаба и силы духа народа, защищающего границы своей родины. Однако не приходится сомневаться в том, что этот рубеж невозможно было бы удержать, если бы не колоссальные снабженческие проблемы союзников, узлы обороны линии Зигфрида и погодные условия. По словам генерала Эйзенхауэра, «дожди не прекращались по всему фронту, проселки превращались в болота, ограничивая бронетанковые операции и движение транспорта».

Нельзя также забывать о том, что для формирования этих войск немецкому верховному командованию пришлось ослабить и без того истощенный немецкий военный флот, оставить всякую надежду на возрождение некогда могущественных люфтваффе и пожертвовать быстро сокращающимися людскими ресурсами военной промышленности. После этих мер остались только глубокие старики, мальчишки и квалифицированные рабочие.

Наплыв плохо обученных и больных людей неизбежно вел к серьезному упадку боевого духа немецких вооруженных сил на западе. Хотя дисциплина въелась слишком глубоко, неуклонно росли депрессия, недовольство и безнадежность. Будущее Германии виделось во все более мрачных тонах. Хотя стабилизация Западного фронта замедлила наступление союзников, остановить его не удалось. Вдоль всего фронта союзные армии наносили ограниченные удары, улучшая свое тактическое положение и лишая измученных немцев возможности отойти на отдых или переформирование.

Дневник сержанта 712-й пехотной дивизии, противостоящей британцам в Голландии, дает представление о том, что пришлось испытать немецким солдатам в тот относительно спокойный период:

«13 сентября 1944 г. Около Бата истребители-бомбардировщики расстреляли автоколонну. Мы перевязываем раненых и отправляем их обратно. Мертвецов пришлось оставить на улице, так как истребители-бомбардировщики стреляли по всему, что движется. Некоторые мертвецы так изуродованы, что опознать их невозможно. Один из наших повесился. Ночью британцы сбрасывают осветительные ракеты и атакуют истребителями-бомбардировщиками. Мы в аду...

25 сентября 1944 г. Прошли около сорока пяти километров. Все смертельно устали.

26 сентября 1944 г. На нас нет сухой нитки. Батальон шлепает по размокшей дороге.

27 сентября 1944 г. Все выдохлись. Бесцельные марши и контрмарши сводят с ума. Уже два дня нет еды. Три роты ходили в атаку. Вернулось несколько человек... Бедная Германия. Всем кажется, что человеческая жизнь уже ничего не стоит.

28 сентября 1944 г. Мы снова сражаемся против танков винтовками... Сообщаем командиру. Затевается новая атака – убийство!.. Я возвращаюсь в свой окоп.

29 сентября 1944 г. Наш батальон отступил на два километра и должен прикрывать отход дивизии. Вчера перед отправкой мы получили паек: два тюбика зубной пасты (ни у одного из нас, поросят, нет зубной щетки), банку гуталина (кто еще чистит здесь сапоги?)... Мне приказали подвести противотанковое отделение к дороге и прикрывать отступление. Самоубийственный приказ. Около пяти часов мы услышали грохот приближающихся танков. Одно из этих чудовищ подкралось с тыла. Я поднял свой фаустпатрон, но расстояние еще было слишком велико. Оставался единственный выход: сдаться. Только британцы не стали брать пленных, а открыли огонь. Четверых скосило сразу. Еще один танк надвинулся слева. Мы побежали по траншее. Оба танка стреляли из всех своих орудий. Я бежал быстро, пытаясь выбраться из-под огня, добежал до укрытия и залег, выбившись из сил. Танки прошли мимо... Не знаю, как долго все это продолжалось. Только удивлялся своему спокойствию. Теперь дождаться бы темноты; может, танки уйдут. Мы постоянно прижимаемся к стенкам траншеи. Танки уже подошли. От нашего батальона мало что останется. Как можно воевать против танков винтовками?..»

В другом дневнике мы читаем об отношении двадцатичетырехлетнего солдата к новобранцам:

«Сегодня меня перевели в 42-й пулеметный крепостной батальон посыльным. Место назначения – «Западный вал». Этот батальон состоит из фольксштурмовцев. Они почти все калеки. Многие – явно чокнутые; у некоторых ампутирована рука, у других одна нога короче другой и тому подобное – печальное зрелище. Они называют себя «Фау-2» и «Фау-3». Сборище идиотов».

Несмотря на колоссальные усилия геббельсовской пропагандистской машины, провозгласившей фольксгренадерские дивизии спасителями фатерланда, боевой дух этих формирований быстро падал. Брошенные в пекло сражений, недавние рабочие, выздоравливающие и разочарованные ветераны вызывали серьезное беспокойство своих командиров. Следующие выдержки из приказа генерал-майора Герхарда Франца, командира 256-й фольксгренадерской дивизии в Голландии, отчасти раскрывают настроения, превалирующие в этих «народных дивизиях».

«256 фолъксгренадерская дивизия, штаб.

11 октября 1944 года.

Некоторые события в частях вынуждают меня подчеркнуть, что дисциплину и боевой дух войск необходимо укрепить в кратчайший срок. Отныне командиры всех подразделений, ротные командиры в особенности, отвечают лично передо мной за моральное состояние своих подчиненных...

Недопустимо, чтобы командир напивался и шатался по лесам ночами, крича и стреляя из пистолета в часового...

Если во время спора о трофеях солдаты обзывают друг друга жуликами, это говорит о низком уровне дисциплины в роте...

Если солдат заявляет, что из-за болезни ног не может больше служить в артиллерии, поскольку не успеет сбежать, когда подойдут томми, это говорит о низком боевом духе солдата. Это пораженчество, и с ним будет разбираться полевой суд.

Если солдат во время чистки оружия по небрежности ранит четырех товарищей так, что они больше не могут выполнять свой долг, то это прискорбная халатность. Прежде чем чистить оружие, особенно новое, все должны получить полный инструктаж по его разборке и сборке...

За последние восемь дней поступили сообщения не менее чем об одиннадцати дезертирах, причем семеро из них перебежали к врагу... Сообщения о дезертирах в большинстве случаев приходят слишком поздно. В одном случае солдат дезертировал из своей части 29 сентября, а официальное сообщение поступило лишь 10 октября...

Франц».

Подобные настроения царили по всему немецкому фронту, что подтверждает следующий абзац из конфиденциального донесения военного репортера лейтенанта Франца Фрекмана в ноябре 1944 года. Документ озаглавлен «Наблюдения, сделанные в секторе 159-й пехотной дивизии, 161-й пехотной дивизии и 21-й танковой дивизии, дислоцированных в южной части немецкой линии обороны в районе гор Вогезы и Бельфорского прохода». В нем отмечается:

«Основная масса наших войск измучена продолжительными боями, не прекращающимися со дня вторжения союзников. Превратившись из-за постоянных перемещений в разношерстную толпу, солдаты физически не могут справляться с трудностями ведения боев в горах... Повсеместно солдаты считают, что мы не можем тягаться с врагом, превосходящим нас в численности и вооружении. Ротные и особенно батальонные командиры должны собрать в кулак все свое терпение и решимость, чтобы заставить своих безразличных солдат трудиться и сражаться на фронте. Патрулям часто не хватает мужества, необходимого для выполнения их миссии. Приблизившись к вражеским позициям, они лежат минут десять и возвращаются в свои части...»

Поражения на западе и востоке наконец начали разъедать железную дисциплину немецких войск. Она еще не сломалась, но достигла точки критического напряжения. В сентябре, октябре и ноябре 1944 года появились первые тревожные симптомы усталости военной машины, которая продолжала работать, потому что не умела выключаться. По всей Нормандии немецкие солдаты смиренно переносили разгромы, подобных которым не знала история. Они терпели, так как верили всему, что им внушали, а другого они не слышали. Однако во время отступления через Францию личный опыт потихоньку открывал им глаза на факты, которые Геббельсу так долго удавалось скрывать. С первыми проблесками истины пришли сомнения, а с сомнениями – дезертирство.

Причин дезертирства множество, но основа у них одна: потеря веры в то, за что сражаешься. Иногда для дезертирства требуется больше мужества, чем для того, чтобы остаться в строю: дезертир навлекает на себя риск погибнуть в случае неудачи, а в случае удачи – ненависть и презрение соотечественников. Единственная его награда – жалкое существование в лагере для военнопленных. Однако во время Второй мировой войны дезертиры из немецкого вермахта часто пробирались через минные поля, переплывали широкие реки, проходили сотни миль и даже убивали собственных часовых.

Самый большой вклад в дезертирство вносил иностранный контингент вермахта. Поляки, чехи, русские, азиаты и прочие постоянно искали случай перейти на сторону союзников. Их можно понять, ведь они мало или вовсе не верили в цели рейха. У немцев причины дезертирства были более сложными и зависели от индивидуума и его личного опыта. Неспособность смириться с жизнью на передовой, понимание того, что Германия проиграла войну; недовольство офицерами; страх оказаться в рядах СС; длительные боевые действия без отдыха; плохое вооружение; отсутствие новостей из дома; обида на какую-то несправедливость – вот некоторые из длинного списка причин дезертирства немцев осенью 1944 года. Мало кто дезертировал из-за несогласия с нацистской идеологией, вряд ли кто-то винил лично Гитлера, хотя СС, нацистская партия и вермахт получали свою долю проклятий.

Армия, прежде почти не встречавшаяся с этим явлением, теперь переживала массовое дезертирство, и в приказах часто появлялись строки, подобные приведенным ниже:

«Прилагается список дезертиров, осужденных полковыми и военными судами высшей инстанции и расстрелянных за трусость на 16.00 20 октября 1944 года. Рядовые и унтер-офицерский состав по номерам, офицеры поименно».

Чтобы предотвратить распространение гнили, в немыслимых масштабах поразившей вермахт, в срочном порядке приняли решительные меры. Командиры частей проявляли поразительную изобретательность в борьбе с потенциальными дезертирами. В формирования на передовых рубежах намеренно внедряли членов нацистской партии с заданием докладывать о настроениях бойцов. Один из немецких военнопленных заявил, что в его части всех двенадцать часовых по ночам соединяли проволокой, привязанной к их левым запястьям. Цель ясна: если бы кто-то из часовых раскрутил проволоку и ускользнул, не разбудив сержанта, значит, он дезертировал, а не был выкраден патрулем союзников. В другой части, стоявшей в Голландии, весь личный состав перед отправкой на передовую обыскивался на наличие белых носовых платков. Найденные платки конфисковывались, чтобы нечем было сигналить о желании капитулировать.

Однако перечисленных мер было недостаточно; верховное командование устраивало более масштабные мероприятия. В немецких солдат с такой силой вбивались страх и патриотизм, что многих удавалось отвлечь от мыслей о дезертирстве. Успеху способствовали три главных средства: увещевания, пропаганда и угрозы.

Увещевали офицеры, которым солдаты пока еще доверяли. Оперативные приказы, следовавшие один за другим, молили, приказывали, убеждали, обещали, льстили и угрожали. Почитаем фон Рундштедта:

«Главнокомандующий на западе, штаб-квартира.

1 октября 1944 года.

Солдаты Западного фронта!

Вы остановили врага у ворот Германии, но он вскоре предпримет еще более мощное наступление.

Я надеюсь, что вы будете защищать священную землю Германии до последней капли крови. Родина отблагодарит вас и будет гордиться вами.

Новые солдаты прибудут на Западный фронт. Поделитесь с ними вашей волей к победе и боевым опытом. Все офицеры и рядовые должны сознавать великую ответственность за оборону западных подступов к Германии.

Воины Западного фронта! Любая попытка врага прорваться в фатерланд обречена на провал, ибо победить вас невозможно.

Хайль фюрер!

Фон Рундштедт, фельдмаршал».

А теперь послушаем Моделя. Еще более пронзительные вариации на ту же тему:

«14 октября 1944 года.

ОПЕРАТИВНЫЙ ПРИКАЗ

Солдаты группы армий!

Сражение на всем Западном фронте достигло кульминации. Защищайте священную землю фатерланда мужественно и самоотверженно... В этот решающий час мы должны помнить лишь одно: пока мы живы, ни один из нас не отдаст врагу ни пяди немецкой земли.

Каждый бункер, каждый квартал немецкого города, каждая немецкая деревня должны стать несокрушимой преградой на пути врага. Этого ждут от нас фюрер, народ и наши павшие товарищи. Враг поймет, что сможет пройти к сердцу рейха лишь по нашим трупам...

Самомнению, пренебрежению долгом, пораженчеству и особенно трусости нет места в наших сердцах. Тот, кто отступит без боя, – предатель своего народа...

Солдаты! На карту поставлена судьба нашей родины, жизни наших жен и детей!

Наш фюрер и наши любимые верят в своих солдат! Так будем же достойны их доверия.

Да здравствует наша Германия и наш любимый фюрер!

Модель, фельдмаршал».

Когда командиры умолкали, чтобы перевести дух, приступали к делу Геббельс и его пропагандисты, накачивая усталые тело и мозг немецкого солдата синтетическими стимуляторами страха и веры, которые только и могли заставить его продолжать сопротивление. Правда, направление пропаганды претерпело некоторые изменения по сравнению с первыми днями вторжения. Прежде основной упор делали на надежду: обещали секретное оружие и секретные армии, которые неожиданно появятся на фронте и разгромят союзников одним смертоносным ударом. Секретное оружие появилось и исчезло, но тень поражения становилась все ближе и темнее. Обещания секретного оружия пришлось приглушить и сделать особое ударение на страхе: страхе разрушения Германии, страхе насилия над женщинами, страхе мести советских большевиков. И Геббельсу удалось раздуть истерию. Для того чтобы запугать, пристыдить и удержать на передовой немецкого солдата, выпустили листовку «Вахта на Рейне».

Под изображением средневекового германского воина, в латах, плаще и с мечом в руке несущего вахту на Рейне, среди прочего было написано:

«Друзья, враг планирует обогнуть «Западный вал» там, где мы стоим, форсировать Рейн и войти в Германию!

Неужели наш народ, наши семьи пять лет страдали впустую?

Неужели мы допустим, чтобы они бедствовали и голодали среди руин наших городов в завоеванной Германии?

Вы хотите отправиться в Сибирь рабами?

Что вы на это ответите?

Никогда этого не будет.

Никогда героические жертвы нашего народа не окажутся напрасными!

Солдаты, все теперь зависит от вашего мужества! Борьба с врагом, все еще более сильным, невероятно трудна, но для всех нас нет другого пути, кроме как сражаться врукопашную, если потребуется!

Лучше быть мертвецом, чем рабом!

А потому несите вахту на Рейне твердо и преданно».

Или возьмем менее цветистый, но похожий образец пропагандистских трудов. Документ называется «Военные цели врага».

Здесь делаются попытки логично и беспристрастно изложить цели союзников:

«В мае 1944 года Советский Союз предложил своим союзникам план, по которому все солдаты немецкой армии считаются военнопленными и организуются в трудовые батальоны для принудительного труда в Советском Союзе. США и Англия безоговорочно согласились с этим планом.

Более того, США потребовали нарушить географическую целостность Германии коридорами, населенными не немцами. Они намереваются передать эти сектора «населению с более мирными склонностями», оставляя Германию беззащитной и порабощенной.

Между Москвой, Лондоном и Вашингтоном существует полное согласие по вопросу уничтожения национальной гордости немцев:

1. Они собираются не заключить мир с Германией, а навеки оккупировать страну.

2. Они намереваются принудить немецких женщин к бракам с солдатами оккупационных войск.

3. Немецких детей будут воспитывать, отобрав у родителей...

Несомненно, они планируют уничтожить не только национал-социализм, но и всю немецкую нацию.

Тот, кто в грядущие недели и месяцы не выполнит свой долг до конца, поможет претворить эти намерения врага в страшную реальность».

Но одних уговоров и пропаганды было недостаточно для того, чтобы немецкий солдат продолжал защищать дело, безнадежность которого начинал сознавать. Требовалось нечто более конкретное. И оно явилось в форме приказа самого жуткого сеятеля массовой смерти Генриха Гиммлера, который принял на себя командование армией резерва после покушения на фюрера 20 июля. Приказ был кратким и недвусмысленным:

«Рейхсфюрер СС. 10 сентября 1944 года.

Некоторые ненадежные элементы, похоже, верят, что война для них закончится, как только они сдадутся во вражеский плен.

Вопреки этому убеждению, следует отметить, что каждый дезертир будет привлечен к ответственности и понесет справедливое наказание. Более того, его позорное поведение приведет к самым суровым последствиям для его родных. После подтверждения факта дезертирства они будут расстреляны без суда и следствия.

(Подпись) Гиммлер».

Не боясь ошибиться, можно сказать, что один этот приказ сделал гораздо больше, чтобы удержать немецких солдат в строю, чем любые напоминания о долге и патриотизме. Если человек, как правило, может рискнуть своей жизнью и репутацией, очень немногие способны рисковать жизнями близких. Практичный Гиммлер знал, что террор гораздо эффективнее увещеваний. Запугав всю Европу, он, не колеблясь, использовал те же методы против собственного народа. И добился результатов. Ситуация, грозившая стать неконтролируемой, стабилизировалась; процент дезертиров стал вполне приемлемым. Солдаты, оставившие в рейхе семью и дом, отказались от планов перебежать к врагу и смирились с неумолимой судьбой. Однако в последние дни войны солдаты жадно слушали новости: как только их родной город благополучно переходил в руки врага, собирали вещмешки и дезертировали при первом удобном случае.

Однако, как вскоре выяснилось, даже безжалостность Гиммлера не смогла полностью остановить дезертирство. Уменьшила, но не остановила. Не немцы и одинокие мужчины, не имевшие близких родственников в рейхе, продолжали без колебаний покидать ряды вермахта. А если положение становилось невыносимым, то опасную грань переходили и семейные. О возрастающей жестокости решения проблемы дезертирства говорит воззвание, зачитанное всему личному составу 18-й фольксгренадерской дивизии, сражавшейся против американцев в Айфеле:

«Штаб 18-й фольксгренадерской дивизии,

ноябрь 1944 года

Фольксгренадеры!

Из наших рядов дезертировали предатели. Они перешли на сторону врага. Их имена:

фольксъефрейтор (капрал) Гайгер, Ойген

фольксгренадер Эссман, Иоган

фольксгренадер Вальцкивиц, Антон

фольксгренадер Гроналевски, Винцент

фольксгренадер Кобила, Пауль

фольксгренадер Вольф, Казимир

Эти ублюдки выдали врагу важные военные тайны. В результате в последние дни американцы вели прицельный артиллерийский огонь по вашим окопам, вашим бункерам, вашим ротным штабам, вашим полевым кухням и вашим линиям связи. Лживые еврейские клеветники насмехаются над вами в своих листовках, пытаются подбить и вас стать ублюдками. Пусть они изрыгают яд!

Мы твердо стоим на границе Германии. Смерть всем врагам, ступившим на немецкую землю.

Что касается презренных предателей, забывших о собственной чести и чести своей дивизии, мы позаботимся о том, чтобы они никогда не увидели свой дом и своих близких. Судьба народа никогда не зависела от предателей и ублюдков. Настоящий немецкий солдат был и есть лучший в мире солдат. Под его защитой ничто не грозит фатерланду.

Нас ждет великая победа.

Да здравствует Германия! Хайль фюрер!

(Подпись) Хофман-Шонфорн, полковник».

Вот так комплектовалась оборона линии Зигфрида в месяцы после поражения во Франции. Правда, удерживалась она не везде; никакими угрозами Гиммлера и обещаниями Геббельса невозможно было остановить все более мощный натиск союзных войск. 21 октября 1944 года после восьмидневной атаки американцы вынудили капитулировать Ахен, первый крупный немецкий город, сдавшийся союзникам. Поскольку Ахен был одним из узлов обороны линии Зигфрида, Гитлер требовал, чтобы город удерживали до последней возможности. Однако эта крепость пала, как только комендант Ахена решил, что с него хватит. Перед официальной капитуляцией в речи, обращенной к гарнизону, эмоциональный комендант города полковник Герхард Вильк изложил свою собственную трактовку выражения «сражаться до конца» следующими словами:

«Доблестные немецкие солдаты,

обращаюсь к вам в этот горький час. Я вынужден капитулировать, так как у нас иссякли боеприпасы, продовольствие и вода. Я понимаю, что дальнейшее сопротивление бессмысленно. Я нарушаю приказы, требующие сражения до последнего человека... Я желаю вам здоровья и скорейшего возвращения в наш фатерланд. Когда закончатся военные действия, вы поможете возродить Германию. Американский командующий запретил мне произносить слова «Зиг Хайль» и «Хайль Гитлер», но они останутся в наших сердцах».

Упорное сопротивление немцев по всему Западному фронту неизбежно осложнило зимнюю кампанию. По плану генерала Эйзенхауэра, адаптированному к сложившейся ситуации, предстояло продвинуться к Рейну и закрепиться на его западном берегу «от устья до (минимум) Дюссельдорфа, Бонна или даже Франкфурта», а затем произвести крупномасштабное продвижение в Германию. В соответствии с этим планом, 1-я канадская армия и 2-я британская армия на севере преодолели немецкое сопротивление к югу от Мааса к 9 ноября и западнее Мааса к 4 декабря.

1-я и 9-я американские армии вели тяжелые бои восточнее Ахена в районах Гайленкирхена, Эшвайлера и леса Хюртгенвальд. Жуткая погода, укрепления линии Зигфрида и немецкие солдаты, защищавшие границы родины, замедляли наступление и приводили к огромным потерям. Наступление началось 16 ноября, лишь к 3 декабря союзники достигли реки Рур, а до Рейна оставалось еще 25 миль заболоченной местности. Кроме того, дальнейшему продвижению союзников угрожали плотины Шмидта, представлявшие немцам прекрасную возможность отрезать форсировавшие реку союзные войска с запада и поймать их в ловушку, затопив долину. Для устранения этой опасности 13 декабря 1-я американская армия предприняла попытку захватить плотины, но еще до завершения этой операции пришлось отражать немецкое контрнаступление в Арденнах.

Южнее другие союзные армии, претворяя в жизнь план генерала Эйзенхауэра, попытались добраться до западного берега Рейна. Преодолев фанатичное сопротивление курсантов офицерского училища, 3-й американской армии в конце концов удалось занять город Мец 22 ноября, но в районе Саарлаутерна американцы натолкнулись на самые мощные укрепления линии Зигфрида и преодолевали лабиринт бункеров и фортов с огромным трудом и тягостной медлительностью. На пути к Рейну в районе Вогез части 6-й союзной группы армий добились заметного успеха. 7-я американская армия дошла до Рейна 23 ноября, захватив город Страсбург, а 1-я французская армия еще раньше прорвалась через Бельфорский проход и вышла к реке 20 ноября. Добравшись до Рейна, 7-я американская армия двинулась вдоль реки на юг, а 1-я французская армия – на север. Целью этого маневра было окружение немецких войск, все еще сопротивлявшихся западнее Рейна. К середине декабря союзникам удалось подавить сопротивление в этом районе, кроме довольно большого плацдарма близ Кольмара, который еще долго приносил много неприятностей, пока не был ликвидирован.

В период этих упорных боев у немецких войск на западе была единственная цель: «Не пустить врага на немецкую землю и выиграть время». Рубеж удерживали весь октябрь и ноябрь, но дорогой ценой: за два месяца еще 175 тысяч немцев попали в лагеря для военнопленных, доведя общую цифру до 750 тысяч. Ежедневные потери в 6 – 7 тысяч не могли не сказаться на уже невысоком боевом духе немецких солдат. Армия не может все время терпеть поражения. Иногда должны быть победы или что-то похожее на победы. Немецкое верховное командование прекрасно это понимало и, воспользовавшись облачными днями ноября и декабря, втайне приложило грандиозные усилия, чтобы подарить такую победу немецкому народу к Рождеству. 16 декабря 1944 года немцы начали наступление в Арденнах.

Часть шестая