Это не относится к России. Путин направил в Украину только 120 тыс. военнослужащих и, несмотря на мобилизацию 300 тыс. резервистов, пытается продолжать то, что он называет «специальной военной операцией» на уровне войны колониального типа – чтобы не нарушить общественный баланс, который Россия восстановила под его правлением. Именно по этой причине он слишком часто использовал ЧВК «Вагнер», с сопряженными с этим проблемами, а также прибегает к помощи чеченцев.
Это также ошибочно в случае с Украиной. Западный нарратив представляет вооруженную нацию, единодушную и полностью мобилизованную против агрессора. Давайте оценим. Летом 2022 года, после мобилизации, которая позволила «обойти» россиян в Харьковской и Херсонской областях, официальная численность украинской армии составляла 700 тыс. человек. Но в августе 1914 года при том же самом призывном населении в 12 млн. мужчин в возрасте от 15 до 60 лет Франция собрала 2 млн Украинская мобилизация была в два раза меньше французской.
Анализ украинской территории позволяет понять, чем это можно объяснить. Русофильская половина Украины, вероятно, не организовала массовой мобилизации. Не представленная на уровне, где принимаются политические, военные решения, как и в области безопасности, воздержавшаяся от участия в выборах 2014 года, она, не исключено, также, в разумных масштабах, слабее представлена и на уровне военной мобилизации.
Но данный анализ прежде всего разрушает образ украинского национального государства. Чтобы завершить эту главу, мы должны попытаться определить, каким объектом, или субъектом, или историческим актором является воюющая Украина.
Объясним, чем она не является. Имея от двенадцати до девятнадцати запрещенных политических партий (я нигде не могу получить достоверную информацию), она не считается либеральной демократией. С бюджетом, зависящим уже не от налогов, а от западных субсидий, ее государство находится в подвешенном состоянии.
Давайте вспомним американцев, когда они восставали против британской короны. Их знаменитый лозунг «Никаких налогов без представительства», выдвинутый активистами, выражал их отказ облагаться налогами парламентом, в котором они не были представлены. Согласие на налогообложение является неотъемлемой частью либеральной демократии, так же как и правление большинства и защита меньшинств.
Налогообложение можно отнести к веберовской категории монополии легитимного насилия: оно предполагает право государства извлекать богатство из своих граждан, в отличие от добровольного взноса. Государство не клянчит деньги, оно облагает налогами. А полученные таким образом средства позволяют ему финансировать репрессивный аппарат, который, в свою очередь, собирает налог. Круг завершен. Но тот факт, что размер и распределение налогов должны быть согласованы политическим представительством, означает, что монополия на насилие легитимна, поскольку осуществляется демократическим путем.
Все это не относится к воюющей Украине. Здесь больше нет политического представительства всех ее граждан, за исключением, возможно, жителей центральной и западной частей, но и в этом нет уверенности. В любом случае ресурсы для ее военного и репрессивного аппарата теперь поступают извне, от различных западных держав, в основном в долларах и евро.
Таким образом, Украина не является либеральной демократией, и идеологически-журналистская установка, будто Запад приходит на помощь зарождающейся украинской либеральной демократии, явно абсурдна. Если между ними и существует связь, то она основана на идентичности иного рода. Как будет показано в главах о Европе и американосфере[39], Запад больше не является миром либеральных демократий. Сейчас еще рано говорить, что это такое, но мы увидим, что совпадения ценностей между Украиной и Западом, даже если эти ценности не демократические и не либеральные, многочисленны и глубоки. Эти союзники «нашли друг друга», и интеграция разрушенного войной украинского государства в западную систему безналогового финансирования – не простое совпадение.
Глава IIIПостмодернистская русофобия в Восточной Европе
Каждая из двух предыдущих глав начиналась с сюрприза. Они были вызваны сопротивлением российской экономики – повод для размышления о России; затем военным сопротивлением Украины, дабы обсудить эту страну. Эта глава, посвященная Восточной Европе, то есть бывшим народным демократиям, к которым я добавил прибалтийские республики, начнется без сюрпризов. Ничто в отношениях между Восточной Европой, Западной Европой и Россией никого не удивило, хотя должно было бы. Все произошло с момента краха коммунизма и тем более с начала этой войны, как будто русофобия Восточной Европы и ее принадлежность к западному лагерю были совершенно естественными явлениями, частью истории, знакомой с незапамятных времен и не нуждающейся в объяснении. Но все это не было само собой разумеющимся.
Ряд недоумений
Следует помнить, что накануне Второй мировой войны у власти во всех этих странах находились если не диктатуры, то, по крайней мере, авторитарные режимы, в зараженном антисемитизмом регионе. Исключение составляла Чехословакия, которая была либеральной демократией, двоюродной сестрой Франции и даже более развитой, чем Франция, в плане промышленности и образования. Таким образом, послевоенная советизация не происходила в мире, который изначально был демократическим и либеральным. И когда Восточная Европа начала вступать в НАТО, а затем в Европейский союз, начиная с 1999 года, она не шла по пути, с которого невзначай ее сбил Сталин. Ее обращение к либерализму должно было быть воспринято как неожиданность. Еще один удивительный факт: два региона или страны в Восточной Европе, которые нельзя назвать просто русофобскими, – это Восточная Германия и Венгрия. В Восточной Германии определенная ностальгия по коммунизму все еще ощутима среди меньшинства, а поддержка Украины слабее, чем в других частях Федеративной Республики. Венгрия под руководством Виктора Орбана официально враждебно относится к проукраинской позиции Европейского союза и намерена продолжать сотрудничество с Россией. Однако они являются именно теми странами, которые, как ни одна другая, противостояли России в период советского господства: в 1953 году в Восточной Германии – массовыми забастовками; в 1956 году в Венгрии – революцией, которую советская армия утопила в крови. Совсем недавно Восточная Германия (ГДР в то время) разрушила железный занавес с помощью Венгрии, – все те же две страны: как только восточные немцы смогли бежать через Венгрию, открывшую границу с Австрией, пришел конец российскому господству в этой части континента. То, что эти два региона или страны сейчас наименее враждебны к России, вызывает некое недоумение.
В странах Восточной Европы русофобия вполне понятна. Прежде всего в Польше, территорию которой неоднократно делили прусские, австрийские и российские соседи. Касательно последних, добавим Катынскую резню, где 4 400 польских офицеров были зверски убиты сталинской Россией в 1940 году. Эти события недавней истории не должны, однако, ослеплять нас тем фактом, что коммунизм убивал прежде всего россиян и что именно россияне сами привели его к краху.
Что касается прибалтийских республик, особенно самых северных – Эстонии и Латвии, то здесь также вполне объяснимо сохраняется определенная тревога. На момент распада СССР в этих республиках было значительное русское меньшинство, сконцентрированное в городах и промышленных районах, где оно и осталось: 25 % от общего населения в Эстонии и Латвии, 5 % в Литве. Для них вступление в НАТО в условиях перспективы возрождения российской мощи казалось логичным и необходимым. Более того, если, как я считаю, нынешняя война приведет к поражению Запада и фактическому распаду НАТО, Литва, Латвия и Эстония могут рассчитывать на то, что станут тремя главными проигравшими в новой геополитической конфигурации Европы.
Однако удивляет, что Латвия преподносит себя, или даже считается, как своего рода демократической девственницей (а значит, русофобкой). Действительно, присущий балтийским республикам национализм позволил им освободиться от российского господства после Первой мировой войны. Но Эстония и Латвия (последняя в царское время примерно соответствовала Лифляндии, в которую входила и часть нынешней Эстонии) отличались поддержкой большевизма на более высоком уровне, чем в среднем по России. На выборах в Учредительное собрание в 1917 году средний результат большевиков по всей бывшей царской империи составил 24 % голосов[40]. В Эстонии они получили 40 %, а в Лифляндии – 72 %! Не следует забывать и о латышских стрелках, которых Ленин весьма ценил и которые сыграли столь важную роль в русской революции как сила, поддерживавшая порядок. Проведенный в 1918 году опрос первых членов ЧК, большевистской политической полиции, предшественницы КГБ, а затем ФСБ, свидетельствует о близости латышей к коммунизму. Из выборки в 894 человека (верхний эшелон иерархии) только 361 русский, но 124 латыша, 18 литовцев, 12 эстонцев, 21 украинец, 102 поляка и 116 евреев[41]. Сильное представительство меньшинств в революционном учреждении само по себе нормальное явление, но доля латышей в 13,8 %, когда в Российской империи они составляли не более 2 % населения, все же вызывает удивление. С антропологической точки зрения здесь нет ничего странного: традиционная семейная структура в Прибалтике, особенно в Эстонии и Латвии, была общинной структурой русского типа, спонтанно порождавшей авторитаризм и эгалитаризм, а значит, и коммунизм. Эта балтийская антропологическая среда была интегрирована в НАТО и Европейский союз в 2004 году.
Вернемся к бывшим народным демократиям, за исключением Венгрии. Существует поразительный контраст между, с одной стороны, их обидой на Россию и, с другой стороны, тем, как они простили Германию, несмотря на то что она принесла разруху во всем регионе во время Второй мировой войны и что вермахт вел себя более жестоко, чем советская армия. Энтузиазм, с каким чехи продали Skoda концерну Volkswagen, а не французскому Renault, вызывает недоумение. Учитывая важность автомобильной промышленности, это был выбор в пользу вхождения в германскую сферу, из которой Богемии было так трудно вырваться. На самом деле тот факт, что страны, часто