Венгрия действительно имела католическое большинство. Но, как мы уже видели, здесь также было 5 % евреев, к которым следует добавить 20 % кальвинистов. Присутствие такого большого протестантского меньшинства так далеко на востоке можно объяснить временным господством Османской империи. Во времена Контрреформации Османская империя контролировала около трети территории Венгрии и не была заинтересована в искоренении протестантизма, как это делали Габсбурги в своей империи. И вы все еще можете полюбоваться Дебреценом, венгерской Женевой, на востоке страны. Отметим также, что Виктор Орбан происходит из кальвинистской семьи.
Это значительное кальвинистское меньшинство, несомненно, стало одним из ключевых факторов исторической динамики Венгрии. Будучи религией прогресса или, по крайней мере, просвещения, кальвинизм одновременно поощрял национальное чувство и защищал от антисемитизма: хороший кальвинист отождествляет себя с Израилем. В следующих главах мы увидим, как этот механизм работает в более широком масштабе: англичане, шотландцы и американцы по очереди считали себя избранным народом. Венгрия весьма патриотична и является регионом, где антисемитизм был наименее выражен: после 1968 года, например, в отличие от Польши или Чехословакии, она была избавлена от антисемитского запаха дряхлеющего советизма[49]. Ранее, при двуединой Австро-Венгерской монархии, ей удалось – уникальный случай в регионе – интегрировать (мадьяризировать, в данном случае) свое еврейское население, которое было единственным в Восточной Европе, массово отказавшимся от идиша в пользу мадьярского языка (неиндоевропейского языка, к тому же), а не немецкого. Наиболее состоятельные члены еврейской общины пополнили ряды аристократии. В результате еврейское население стало самым патриотичным в Восточной Европе. Правда, это были недавние иммигранты из Польши, Литвы и других стран, привлеченные знаменитой столицей, которой был и остается Будапешт, и соблазненные националистической, но ассимилирующей венгерской культурой.
Венгры считают, что потерпели историческое поражение. Они вряд ли простили Трианонский договор, оставивший мадьярские меньшинства в соседних странах. Но в свете истории всей Восточной Европы Венгрия представляется, в фундаментальном плане, самой защищенной нацией из всех существующих. Этот диагноз проливает свет на еще одну особенность: венгерское правительство не является антироссийским.
Орбана регулярно обвиняют в том, что он играет на руку Путину в ЕС, отказываясь вводить или блокируя определенные санкции. Но прежде чем осуждать его, давайте спросим себя, почему единственная из стран народной демократии, восставшая против России в 1956 году, с пониманием относится к Москве?
В Ужгородской области Украины проживает венгерское меньшинство. Политика киевского правительства по языковой унификации (украинизации) отрицательно воспринимается этими мадьярами, и понятно, что они не в восторге от перспективы быть убитыми, чтобы отвоевать Донбасс, полный русских, да и будапештское правительство к этому небезразлично. Но я вижу более глубокую причину. Венгры смогли простить россиянам жестокие репрессии, потому что они осмелились противостоять им с оружием в руках. Отсутствие русофобии не противоречит восстанию 1956 года, а объясняет его. После 1956 года СССР предоставил Венгрии либеральный статус, обособленный в советской сфере; Венгрию тогда называли «самым веселым бараком в лагере». А Кадар, лидер, выбранный Москвой, озвучил весьма прагматичный лозунг: «Кто не против нас, тот с нами». Эта уверенность в себе позволила венграм открыть границу в 1989 году и обрушить железный занавес; именно она не позволяет им сегодня погрузиться в русофобию.
Я упоминаю исторические предположения, технически сложно доказуемые, но в них мы отчаянно нуждаемся, чтобы разумно и взвешенно ориентироваться. В то время, когда украинский конфликт может перерасти в новую фазу, мы не можем продолжать смотреть на Восточную Европу как на недифференцированную и второстепенную массу.
Там, как на Украине, и здесь, я убежден, что, как и всякое назначение козла отпущения, русофобия выявляет ущербность тех, кто ее проявляет. Хотя она ничего не говорит нам о России, она кое-что сообщает нам об украинцах, поляках, шведах, англичанах, о средних классах во Франции и в США. Мы рассмотрим эти различные западные примеры в следующих главах. Восточная Европа, с другой стороны, отличается вопиющей неаутентичностью. Ее представляют как изначально демократическую и либеральную, в то время как Польшу и Венгрию критикуют за то, что они порой поддаются консервативным рефлексам. В действительности же во всех этих странах, несмотря на их разнообразие, доминируют средние классы, созданные коммунизмом, которые, освободившись, отдали своих пролетариев служить западному капитализму.
Глава IVЧто же такое Запад?
Путешествуя по странам бывшего советского лагеря, мы видели, что Россия восстановила стабильность и определенный тип экономического динамизма, но ее демографическое будущее не позволяет надеяться на расширение. Очевидно, что не это является источником потрясений, которые переживает мир. Пристальный взгляд на Украину, страну, находящуюся в упадке, проливает на этот вопрос больше света. Однако ее скромные размеры означают, что она не способна в одиночку втянуть планету в масштабные потрясения. Наконец, мы рассмотрели бывшие народные демократии, к ним я добавил и прибалтийские республики. На протяжении всей своей истории эти страны были объектами, с которыми играла не столько Россия, сколько Запад. Но и здесь, несмотря на дипломатическую и, возможно, военную агрессивность Польши, было бы неправильно винить данный регион в переживаемом нами кризисе.
Чтобы найти его истоки, нужно перешагнуть через бывший железный занавес; кризис скорее зародился именно на Западе, нежели в России, Украине или в бывших народных демократиях. Следует избавиться от навязчивой идеи о том, что Россия несет главную ответственность; гипотеза идет в разрез с видимой логикой. Разве не она напала на Украину? Разве не она попирает принципы либеральной демократии в своей собственной стране? Однако объективные показатели там улучшились, страна недавно восстановила равновесие и делает все возможное для его сохранения – это факт. Мне хотелось бы сказать, что с точки зрения специалиста по геополитике Россия не интересна, но я понимаю, что это требует от читателя усилий воображения, отказаться подчиняться очевидности войны.
Запад, наоборот, не стабилен, он даже болен. В этой и следующих главах мы подробно расскажем об этой жестокой истине. Но Запад не только находится в кризисе, он занимает центральное положение. Его демографический и экономический вес, в семь-десять раз превышающий вес России, его технологическое превосходство, идеологическое и финансовое доминирование, унаследованное от экономической истории 1700–2000 годов, неизбежно приводят нас к гипотезе, что его кризис – это кризис всего мира.
Давайте начнем с объективного определения Запада, то есть отбросим клише, связывающие его исключительно с либеральной демократией. Я продолжу говорить об экономике, конечно, поскольку кризис на Западе проявляется в войне из-за серьезных промышленных недостатков, но также и о семейных структурах, как я это сделал в отношении России и Украины. Прежде всего собираюсь отметить решающее значение религии. У истоков и в сердце западного развития мы находим не рынок, промышленность и технологии, а, как я уже говорил в Предисловии, особую религию – протестантизм. Таким образом, я веду себя как хороший ученик Макса Вебера, который ставил религию Лютера и Кальвина у истоков того, что в то время казалось превосходством Запада. Но спустя более века после публикации книги «Протестантская этика и дух капитализма» в 1904 и 1905 годах мы можем по-новому взглянуть на Вебера. Если, как он утверждает, протестантизм действительно был матрицей взлета Запада, то его смерть сегодня является причиной его распада и, более прозаично, поражения. Я включаю долгую историю религии в свой непосредственный геополитический анализ. Это трудная задача, но она необходима, если мы хотим строить прогнозы правдоподобно и эффективно. Чтобы предсказать, обратим ли частичный или полный упадок, нам нужно знать, что вызвало подъем. И не только в экономической сфере. Чтобы объяснить исчезновение национального государства, нужно определить силы, которые привели к его возникновению.
Оба Запада
Как определить Запад? Два варианта. Первый – это обширное определение с точки зрения образовательного взлета и экономического развития. Если мы будем придерживаться крупных стран, то этот Запад будет включать Италию, Германию и Японию наряду с Великобританией, США и Францией. Это Запад сегодняшних политиков и журналистов, Запад альянса НАТО – включающий протекторат Японии. Другое возможное определение, более узкое, берет в качестве критерия включения в Запад участие в либерально-демократической революции. В этом случае мы получаем более узкий «клуб», куда входят только Англия, США и Франция. Английская революция 1688 года, американская Декларация независимости 1776 года и Французская революция 1789 года – вот основополагающие события этого узкого либерального Запада. Запад в широком смысле слова не является исторически либеральным, поскольку он также породил итальянский фашизм, немецкий нацизм и японский милитаризм.
Нас уверяют (по праву), что эти три страны изменились. Но нынешний западный дискурс загоняет Россию, и только Россию, в ловушку деспотической вечности, колеблющейся между царским самодержавием и сталинским тоталитаризмом. Путин, когда его не приравнивают к дьяволу, – это либо новый Сталин, либо новый царь. Если бы мы применили к Западу (в самом широком смысле) те же аисторические критерии, которые отказывают России в праве на эволюцию, то обнаружили бы, что он очень далек от того образа, который он сегодня рассматривает как свой. Он по-прежнему будет в той или иной степени носителем насилия, проистекающего не непосредственно из фашизма, нацизма или милитаризма, а из загадочного культурного элемента, который вечно одушевляет историю Италии, Германии и Японии. Анализ семейных структур, безусловно, позволяет выявить элементы преемственности в национальных историях, в частности авторитаризм корневой семьи или общинной семьи. Но очевидно, что сегодняшняя Италия – это не Италия Муссолини, а сегодняшняя Германия – не Германия Гитлера. А сегодняшняя Россия – это нечто совершенно иное, чем коммунистическая или царская Россия.