зисе, ни в коем случае не является эксцентричной или маргинальной; она распространена и принимается, хотя и с нюансами, значительным числом интеллектуалов и политиков.
Попробуем определить типичный идеал этого демократического разложения. Для этого нам нужно сначала определить типичный идеал либеральной демократии или, если говорить скромнее, кратко описать его. Он имеет форму национального государства, где граждане более или менее понимают друг друга, обычно, но не всегда, благодаря наличию общего языка. Выборы проводятся на основе всеобщего избирательного права. Гарантируются партийный плюрализм, свобода слова и свобода прессы. Наконец, основополагающей чертой является применение принципа большинства при обеспечении защиты меньшинств.
Однако для того чтобы страна стала либеральной демократией, недостаточно только четко сформулированных законов. Они должны действовать, быть персонифицированными и воплощаться в жизни через демократические нравы. Представители, избранные всеобщим голосованием, должны воспринимать себя абсолютным образом как выразителей народа, который их избрал. Что касается соответствия законов с нравственностью, оно в XX веке стало возможным благодаря всеобщей грамотности.
Если я рассматриваю в возможности читать и писать основу демократии, то не только потому, что грамотность позволяет читать газеты и выбирать бюллетень для голосования, но и потому, что она воспитывает чувство почти метафизического равенства между всеми гражданами. Чтение и письмо, считавшиеся ранее исключительным уделом священников, теперь стали достоянием всех. Кажется, что сегодня, в начале третьего тысячелетия, чувство базового демократического равенства иссякло. Развитие высшего образования привело к тому, что 30 или 40 % одного поколения стали ощущать себя по-настоящему выше других: массовой элитой – противоречие в понятиях, которое вводит нас во всю странность ситуации.
Таким образом, до войны на Украине наблюдатели видели, что западные демократии подорваны усиливающимся недугом. Эта болезнь противопоставляет друг другу две основные идеологические и ментальные категории – элитизм и популизм: элита осуждает сдвиг народа в сторону ксенофобских правых движений, тогда как народ подозревает элиту в погружении в «бредовый» глобализм. Если народ и элита больше не могут договориться о совместной деятельности, понятие представительной демократии больше не имеет смысла: в результате получается элита, которая больше не хочет представлять народ, и народ, лишенный представительства. Согласно опросам общественного мнения, журналисты и политики – две профессии, которые пользуются наименьшим уважением в большинстве «западных демократий». Распространяется теория заговора – патология, характерная для общественной системы, организованной вокруг связки элитизм/популизм, вокруг социального недоверия.
Демократический идеал, не доходя до мечты о полном экономическом равенстве для всех граждан, включал в себя понятие конвергенции социальных условий. На этапе максимальной демократии после Второй мировой войны в Соединенных Штатах, а затем и в других странах можно было даже представить, что пролетариат и буржуазия сольются в обширный средний класс. Однако в последние десятилетия мы наблюдаем рост неравенства, хотя и в разной степени в разных странах. Это явление, связанное со свободной торговлей, действительно разрушило традиционные классы, но в то же время оно ухудшило материальные условия и доступ к занятости рабочих и даже самих средних классов. И снова то, что я описываю, характерно своей банальностью: с этими наблюдениями согласны все.
Представитель народа, как часть массовой элиты с высшим образованием, не уважает больше людей первичного и вторичного секторов и в глубине души, независимо от своей партийной принадлежности, чувствует, что ценности категорий с высшим образованием являются единственно легитимными. Он – один из них, эти ценности – его ценности. Все остальное в его глазах бессмысленно, пусто. Он никогда не сможет предложить какое-либо альтернативное решение.
Либеральная олигархия против российской авторитарной демократии
Я собираюсь заново охарактеризовать политические системы, описанные в наших СМИ, университетах и на наших избирательных соревнованиях, как западные либеральные демократии, которые – руками Украины – противостоят российской автократии. Прилагательное «либеральная» к существительному «демократия» выражает защиту меньшинств, как смягчающего фактора мажоритарного принципа. В случае с Россией, где люди голосуют и поддерживают правительство, но есть недостатки, затрудняющие выражение меньшинства, я сохранил идею демократии, однако использовал как качественное прилагательное «авторитарная» вместо «либеральная». В случае с Западом дисфункция представительства большинства означает, что термин «демократия» не может быть сохранен. С другой стороны, ничто не мешает нам сохранить термин «либеральная», поскольку защита меньшинств стала навязчивой идеей на Западе. Чаще всего мы думаем об угнетенных, чернокожих или гомосексуалистах, но самое защищенное меньшинство на Западе – это, несомненно, богатые, независимо от того, составляют ли они 1 % населения, 0,1 % или 0,01 %. В России не защищены ни гомосексуалисты, ни олигархи. Таким образом, наша либеральная демократия превращается в «либеральную олигархию».
Меняется идеологический смысл войны. Объявленная господствующими центрами мысли как борьба либеральных демократий Запада против российской автократии, война становится противостоянием либеральных олигархий Запада и российской авторитарной демократии.
Суть данной переквалификации Запада и России не в осуждении первого, а в том, чтобы лучше понять его военные цели, его сильные и слабые стороны.
Уже сейчас можно выделить несколько важных моментов:
• Мы действительно имеем дело с противостоянием двух идеологически противоположных систем, даже если эта оппозиция не та, которую нам представили. Социологически нормально, так сказать, когда партии, представляющие рабочую среду или угнетенные мещанские слои (во Франции – «Национальное объединение» Марин Ле Пен и «Франция непокорная» Жан-Люка Меланшона, в Германии – партия AfD, в США – сторонники Дональда Трампа), подозреваются в симпатиях к Путину. Господствующие элиты боятся, что низшие слои общества склонятся на сторону России, чьи авторитарные демократические ценности могут напоминать характерные черты западного популизма.
• Легко понять, почему либеральные олигархии приняли экономические санкции в качестве средства ведения войны: именно низшие слои западного общества больше всего страдают от инфляции и падения уровня жизни.
• Хаотичное функционирование либеральных олигархий порождает элиты, некомпетентные в дипломатическом плане, следовательно, совершаются крупнейшие ошибки в управлении конфликтом с Россией и Китаем. Эта структурная дисфункция заслуживает более пристального внимания.
Уникален в западных олигархиях тот факт, что их институты и законы не изменились. Формально они по-прежнему являются либеральными демократиями со всеобщим избирательным правом, с парламентами и иногда избранными президентами, а также свободной прессой. Демократические нравы, с другой стороны, исчезли. Образованные классы считают себя выше других, а элита, как мы уже говорили, отказывается представлять народ, который отброшен в категорию поведенческого популизма. Было бы ошибкой полагать, что такая система может функционировать гармонично и естественно. Народ остается грамотным, и все еще живы основы всеобщего избирательного права, наложенные на новую образовательную стратификацию. Поэтому олигархическая дисфункция либеральных демократий должна быть упорядочена и остаться подконтрольной. Что это означает? Все очень просто: при сохранении выборов народ должен быть отстранен от управления экономикой и распределения богатства, то есть – обманут. Это задача политического класса, и она даже стала его приоритетом. Отсюда нагнетание расовых и этнических проблем и бессмысленные споры о таких серьезных вопросах, как экология, статус женщины и глобальное потепление.
Все это имеет негативное последствие в области геополитики, дипломатии и войны. Занятым своей новой профессией – добывать победы на выборах, являющиеся исключительно театральным спектаклем, но, как и настоящее театральное искусство, требующие специальных навыков и упорного труда, – представителям западных политических классов не хватает времени, для того чтобы осваивать мастерство управления международными отношениями. В результате они выходят на мировую арену без необходимых базовых знаний. Хуже того, привыкшие побеждать менее образованных у себя дома, c трудом, но чаще всего успешно (это их работа), и считающие себя уверенными в собственном превосходстве, они сталкиваются с реальными противниками, которых вряд ли впечатляют, но у которых зато было время подумать о мире и, нужно признать, не было необходимости тратить столько энергии на подготовку к российским выборам или на внутреннюю борьбу за власть в Китайской коммунистической партии. Мы начинаем видеть реальную техническую ущербность Джо Байдена или Эммануэля Макрона по сравнению с Владимиром Путиным или Си Цзиньпином, понимая причины данного явления.
Необратимый процесс
Новая образовательная стратификация действительно породила людей с высшим образованием, которые презирают людей с начальным и средним образованием, а те, в свою очередь, не доверяют им. Однако вырождение либеральных демократий не сводится к войне между верхами и низами общества. В тесной связи с массовым ростом уровня жизни образовательное расслоение привело к взрыву совместных убеждений и коллективной энергии. За противостоянием популизма и элитаризма мы видим феномен социальной атомизации, измельчения идентичностей, затрагивающий все уровни общества.
Автор, который, как мне кажется, лучше всех почувствовал и описал этот распад в политике, – Питер Мейр в книге