В 2000-х годах Германия все больше действовала как общество-машина, решая экономические проблемы по мере их возникновения, не руководствуясь символическим и в то же время реалистичным представлением о подлинной национальной судьбе. В 2012 году, запустив «Северный поток» (строительство которого началось в 2005 году), она вступила в тесное энергетическое партнерство с Россией, опираясь при этом на военную защиту США. Пренебрежение к Бундесверу, ее военному инструменту, показывало, несомненно, достойное восхищения обращение к идее мира, но также было выражением выбора в пользу экономии средств на содержание военных и на инвестиции с целью поддержать гражданский экспорт. Таким образом, Германия вступила в период войны на Украине с увядающей армией.
Подобное сочетание неупорядоченных действий характерно для общества, не имеющего глобального представления о своих действиях. Простое прочтение нескольких американских геополитических текстов показало бы немецким лидерам, что Соединенные Штаты никогда не согласятся на их сближение с Россией. Как убедительно объяснил Бжезинский в книге «Великая шахматная доска» (1997), стратегическая проблема, которую падение коммунизма поставило перед Вашингтоном, заключалась в том, что американское присутствие на европейском континенте или в Азии больше не было оправдано. Евразия, таким образом, могла объединить и оттеснить Америку на второй план. Для вашингтонских стратегов германо-российский альянс был абсолютным кошмаром. С этой точки зрения подход Германии, новой великой экономической державы континента, которая одновременно усиливала свою военную зависимость от США и энергетическую зависимость от России, был характерен для общества-машины.
Активная нация и инертная нация
Столкнувшись с необычным случаем нации, которая, как предполагалось, больше не существует (в соответствии с моделью истории, предложенной в этой книге, а также в соответствии с теорией преодоления нации, предложенной Европой), но продолжает наращивать свою мощь, я вынужден на данном этапе сделать концептуальное переосмысление. Нация – это народ, достигший сознания путем коллективной веры, и элита, которая управляет им в соответствии с этой верой. Однако, когда коллективная вера в нацию исчезает, не следует думать, что вместе с верой исчезает и народ. Исчезает его способность к действию, а народ остается. Даже если Франция больше не имеет достойной элиты, не верит в себя, даже если она ратифицировала Маастрихтский договор, отменила собственный суверенитет и покончила со своим коллективным идеалом, французский народ продолжает существовать, помимо воли. Затмение Франции как исторического актера оставляет нас с проблемой французов, которые продолжают быть теми, кто они есть: организуют демонстрации, бунты, восстают против упадка и сокращения государственных и общественных услуг. Импотенция нации как эффективного исторического агента позволила нам предположить, в случае Франции, об исчезнувшей нации в плане геополитики. Случай Германии, где национальный идеал исчез, но где что-то явно продолжает производить экономическую мощь, заставляет меня вернуться к идее полного отсутствия нации. Поэтому я собираюсь противопоставить активную, сознательную нацию и инертную нацию, которая, не осознавая себя, продолжает двигаться по траектории, как бы по инерции, в физическом смысле этого слова. Активная нация, инертная нация… По правде говоря, это различие пришло мне в голову, когда я обсуждал случай Японии с моим другом Хирохито Оно. Он работал журналистом в газете Asahi shimbun, а сегодня возделывает свой сад в Azumino. Но Япония, как и Германия, – страна с семьей на стадии зомби – продолжающая существовать в полном отсутствии национального проекта и с той же экономической одержимостью, что и Германия.
Подведем итоги. Начиная с 2000-х годов Германия перестала быть активной нацией, но в то же время она, как инертная нация, становилась все более влиятельной в Европе. Этот парадокс был драматизирован антропологическими характеристиками семьи. В этой системе лидер в принципе несчастлив.
Несчастье главы семьи
В странах с индивидуалистической культурой, таких как США, Англия или Франция (в ее центральной части), приход к власти – это не проблема, а апофеоз. Индивидуальный лидер – это реализованная, абсолютная личность, которая счастлива быть такой. В немецкой или японской культуре ситуация иная. Если условия позволяют обществу функционировать гармонично, индивиды на всех уровнях иерархии успокаиваются наличием авторитета над ними. Испытываемое ими беспокойство небольшое, если страна не очень могущественна: у нее, как правило, есть внешний спонсор на международной арене, где ее самостоятельность в принятии решения незначительна. С другой стороны, остерегайтесь лидеров такого типа стран, которые начинают доминировать над своей средой. Помните, что основополагающими ценностями семьи является власть (отца над сыновьями) и неравенство (между братьями). Неравенство братьев преобразуется в неравенство между людьми и народами. Власть превратилась в право доминировать над слабыми народами. В сфере восприятия международных отношений это приводит главу могущественного государства к следующему: моя страна выше всех остальных, и эти остальные должны подчиняться. И мне тоже тяжело: я должен решать сам, в отсутствие высшей инстанции. Конечно, моя страна выше других, это уже кое-что. Я же вам сказал!
В случае общинной, российской или китайской семьи авторитаризм корректируется эгалитаризмом: равенство братьев становится равенством людей и народов. В этом кроется антропологический источник сначала коммунистического универсализма, а затем путинского обобщенного суверенитета, предлагающего миру видение многополярного мира, где каждый «полюс», равный с другими полюсами, но авторитетный (-арный) в своей собственной сфере. Мысль, что Украина равна России, вероятно, даже не приходила в голову российским лидерам. В их сознании отношения между Москвой и Киевом руководствуются принципом авторитета.
Давайте вернемся к случаю, когда возрастает мощь государства. Идеальным примером была Германия Вильгельма II. Объединенная, она стала ведущей промышленной державой континента, доминирующей и властной, и повела Европу за собой во время своего первого кораблекрушения. Управлявшие ею люди, не только Вильгельм II и его окружение, но и высшие классы Германии, потеряли связь с реальностью. Ее лидеры осмелились бросить вызов Франции, что было традиционно, и одновременно России и Англии (к которым, для пущей убедительности, они добавили еще и Соединенные Штаты), создав против себя систему союзов невиданной силы. Deutschland über alles.
Эта неспособность лидеров стран с семьей управлять мощью затронула и Японию, приведя к нападению на Перл-Харбор, бросив вызов ведущей экономической державе того времени. Потерю самоконтроля мужчинами, стоявшими на вершине пирамиды, можно описать как манию величия, структурно подразумевающейся в обществах с семьей.
Возвращение Германии в качестве доминирующей державы континента предвещало новую фазу такого рода. Ее интервенции в пользу распада Югославии и Чехословакии, а также движение в сторону Украины Европейского союза под ее руководством, которое привело к Майдану в 2014 году, напоминали географию нацистской экспансии. Война на Украине, однако, неожиданно продемонстрировала нам обратное: отставку, отказ даже влиять на события. Кажется, что немецкие элиты отказались от защиты непосредственных интересов собственной страны, один за другим: энергетических и экономических интересов в случае отношений с Россией. Но немцы также находятся на грани того, чтобы пустить на самотек свои отношения с Китаем, которые еще более важны для их экономики. Создается впечатление, что мы наблюдаем в действии или, скорее, бездействии правящий класс карликового общества, которое отказывается от автономии и стремится к подчинению.
Отказ взрослеть объясняется многими факторами. Германия – очень старая страна, средний возраст жителей которой составляет 46 лет. Вероятно, этот отказ характерен для геронтократии. Старики вряд ли склонны к авантюрам. Это может объясняться и нечистой исторической совестью. Жаждая искупления, Германия стремится отныне быть на стороне добра: очевидность российской агрессии, являющейся проявлением зла, если не задумываться об этом, способствует такой позиции. Как можно не проявлять солидарность с небольшой Украиной?
Но истинная причина, на мой взгляд, глубже, она системная. Тяжесть быть лидером усугубляется в современной Германии отсутствием национального самосознания, а значит, и руководящих принципов для действий.
От беспокойства лидер державы становится пассивным. Когда мы подойдем к рассмотрению англо-американских обществ, которые являются индивидуалистическими и исторически доминирующими, то увидим отсутствие национального проекта, аналогичное немецкому, и проистекающее из той же пустоты, того же разложения коллективных сил, не пассивность, а лихорадочную активность, маневрируемую скорее групировками, а не лидерами партий, опирающихся на доктрины. Социальное разложение наблюдается повсеместно, что ведет к пассивности со стороны угнетенных и к активности доминирующих. Тот же принцип инерции движет всеми западными нациями, они «инертны», лишены души.
Однако не очевидно, что в долгосрочной перспективе выбор в пользу пассивности будет полностью негативным для Германии, даже если его краткосрочные последствия покажутся катастрофическими. В заключении этой книги у меня будет возможность поговорить о Германии, примирившейся с Россией, после того как НАТО потерпит поражение. Не исключено, что Германия выйдет победительницей из войны, в которой она делает вид, будто участвует. Моралисты могли бы тогда строить теории о внутреннем превосходстве пассивности над лихостью.
Остается только осознать, почему, за исключением Виктора Орбана, европейские лидеры с начала войны на Украине подчинились Вашингтону, считая кроткую сдержанность Шольца и Макрона незначительной. Так что теперь нам нужно взглянуть на странную судьбу европейской олигархии. Оказавшись близкой к автономному правлению, возможно, немного германскому, но независимому от управляющей Соединенными Штатами олигархии, она внезапно понизилась в должности, став подчиненным компонентом американской системы. Отказ немецкой элиты стать высшей олигархией континента всего не объясняет.