[89].
Своей уязвимостью Британия, конечно же, обязана неолиберальной идеологии. Приватизация была доведена до абсурда; железные дороги и водоснабжение – отрасли, которые экономисты называют естественными монополиями, – были безжалостно распроданы, дерегулированы, парализованы и, что еще хуже, возвращены к своей раздробленной форме XIX века. Систематически используется аутсорсинг, при нем задачи, которые должно было выполнять государство, передаются частным компаниям. Консерваторы ввели эту практику, но в 1997 году Тони Блэр стал ее ярым приверженцем. «При лейбористах государственные услуги на миллиарды фунтов стерлингов были переданы на аутсорсинг: тюрьмы управляются частным сектором; местные власти передают на аутсорсинг все – от жилищных пособий и налоговых услуг до уборки улиц и школ. Крупные правительственные контракты в сфере информационных технологий переданы почти исключительно частному сектору. Благотворительные организации управляют значительной частью социальных служб для пожилых людей и инвалидов»[90].
За экономической дезинтеграцией стоит религиозная дезинтеграция
Однако обвинять во всем неолиберализм недостаточно. На сознательном уровне игроков, политических или иных, разумеется, присутствовала экономическая доктрина. Ее мечта: чистые и совершенные рыночные механизмы и возвращение государства к своим функциям поддержания порядка и ведения войны. Я описываю именно доктринерский неолиберализм Маргарет Тэтчер, которая была честной женщиной. Но нужно отметить, что результатом реализации этой доктрины стало уничтожение государственных и общественных услуг, промышленности и падение уровня жизни.
Первые либералы, как хорошо показал Карл Поланьи, построили рынок; неолибералы разрушают экономику.
И снова давайте исходить из того, что игроки поступают с искренностью. Очевидно, что приватизация, аутсорсинг и снижение налогов не могут устранить тот простой факт, что в Великобритании, как и в США, готовится слишком мало инженеров – 8,9 % студентов по сравнению с 7,2 % в США, 24,2 % в Германии и 23,4 % в России к 2020 году – и что это обрекает на провал любую политику, в которой подготовка инженеров не является приоритетной. Чтобы понять, как такая огромная интеллектуальная ошибка могла возникнуть, нам нужно опуститься ниже уровня сознания. Все, что нам надо сделать, – это избавиться от риторики, организующей сознание, и сосредоточиться на фактах, которые в данном случае представляют деятельность бессознательного. Тогда неолиберальная концептуальная революция предстанет перед нами как простое освобождение инстинкта наживы, отделенного от понятия морали. Слово, которое приходит на ум, – «алчность». Вы можете делать деньги, распродавая государственные активы, взимая выкуп с граждан через механизм аутсорсинга. Вполне естественно, что эта неосознанная корысть чаще проявилась у лейбористов, ведь их сознание – социальное. Несомненно, именно Тони Блэр лучше всего выражает понятие бессознательной жадности: с тех пор как он перестал быть премьер-министром, он занят тем, что делает деньги – большие деньги!
Неолиберализм стремился основать не веберианский капитализм, «дух» которого был бы избавлен (освобожден) от протестантской этики. Помимо ее простенького интеллектуального содержания, неолиберальная революция выражает моральную ущербность.
Я не буду на этом останавливаться. Жадность – лишь одна из составляющих неолиберального эксперимента. Возможно, не совсем этично зарабатывать больше при меньшей работе, хотя эта склонность не лишена здравого смысла. С другой стороны, лихорадка разрушения – заводов, рабочих мест, индивидуальных жизней, – которую мы наблюдаем, свидетельствует о том, что за экономической теорией скрывается разрушительный инстинкт. Мы слышали о «созидательном разрушении» Шумпетера. Но на самом деле в экономике и в обществе мы видим просто разрушение: понятие «нигилизма» возвращается и преследует нас.
Давайте вспомним самую известную фразу Маргарет Тэтчер: «Общества не существует», ее часто цитируют, и не без оснований, потому что она является центральной. Мне трудно считать Маргарет Тэтчер одним из главных политических деятелей конца XX века. И все же эта фраза, столь необычная в своем радикализме, раскрывает скрытую истинную черту неолиберализма: чистое и простое отрицание реальности. Или это предложение, конечно, просто выражает желание разрушить то, что отрицается, – общество.
Причины подобного нигилизма, исчезновения общественной морали кроются не в древних дебатах между экономистами, например между Милтоном Фридманом и его кейнсианскими оппонентами, а в религии, будь то она активная, зомби или ноль. Настало время применить к Британии гипотезу об окончательном крахе протестантизма. Религиозная пустота является истиной неолиберализма.
Что представлял собой протестантизм?
Для начала давайте вспомним ценности протестантизма, которые могут быть мало знакомы жителям такой католическо-республиканской страны, как Франция. Протестантизм отличается прежде всего погружением человека в себя под предлогом диалога с Богом. Поэтому он предполагает такую степень интериоризации, которая до его появления была почти неслыханной. Но в то же время – и это то, о чем мы меньше знаем во Франции, – он ведет к укреплению коллективного сознания. «Интериоризированный» индивид также тщательно контролируется сообществом, что беспрецедентно в европейской истории. Макс Вебер дал нам прекрасное описание отношений между индивидом и группой в раннем протестантизме:
«Но не следует упускать из виду и то, о чем теперь часто забывают: что Реформация означала не полное устранение господства церкви в повседневной жизни, а лишь замену прежней формы господства иной; причем замену господства необременительного, практически в те времена малоощутимого, подчас едва ли не чисто формального, в высшей степени тягостной и жесткой регламентацией всего поведения, глубоко проникающей во все сферы частной и общественной жизни.
Господство же кальвинизма, в той степени, в какой оно существовало в XVI веке в Женеве и Шотландии, в конце XVI и в начале XVII века в большей части Нидерландов, в XVII веке в Новой Англии, а порой и в самой Англии, ощущалось бы нами теперь как самая невыносимая форма церковного контроля над личностью»[91].
Как мы видим, протестантизм содержит в себе элементы как очень сильные, так и весьма противоречивые, которые мы заметим в других его аспектах.
Он требует, чтобы массы были грамотными, потому что все верующие должны иметь доступ к Священному Писанию. Как я уже говорил, это объясняет, почему реформатские страны были впереди не только в плане образования, но и в плане экономического взлета. Решающим фактором в подъеме Запада стала приверженность протестантизма к грамотности.
Протестантизм также имеет эгалитарно-демократическую составляющую, исповедуя, что каждый верующий сам является священником. На более глубоком уровне, однако, мы находим противоположное: вопрос предопределения. Одни избраны, а другие прокляты – убеждение, которое было основано Лютером и радикализировано Кальвином. Хотя в Нидерландах, Англии и Соединенных Штатах оно было смягчено арминианством и восстановлением свободы воли, протестантизм никогда не возвращался к первоначальному христианскому представлению о том, что, с метафизической точки зрения, все люди равны. Диапазон возможностей простирается от утверждения, что они не равны до ощущения, что это равенство является сомнительным.
Давайте завершим наш обзор основных характеристик протестантизма. Он является трудовой этикой: мы живем не для развлечений, а для работы и накопления. Мы в полной антитезе обществу потребления. Протестантизм также долгое время был синонимом сексуального пуританства.
Протестантские страны разделяли все эти характеристики, и все они преуспели в экономическом плане. Все без исключения. Возьмите Швейцарию с ее протестантским ядром, Нидерланды с протестантским центром, скандинавские страны, протестантскую Германию, Англию, Соединенные Штаты или периферию Англии – Австралию, Новую Зеландию и Канаду. Все они процветают, хотя и не имеют одинаковых семейных структур. Как я уже говорил, Германия весьма авторитарна, а Англия либеральна.
У протестантизма были разновидности. В то время как половина католицизма рухнула в Парижском регионе в 1730–1740 годах с приходом революции и республики, английский и американский протестантизм пережил фазу вялости с развитием среди образованных людей того времени определенного индифферентизма. Таким образом, Макс Вебер определил Бенджамина Франклина как деиста, как типичного зомби-протестанта, который больше не исповедует свою религию, но сохраняет ее этику, придерживается принципов честности, трудолюбия и основательности и всегда понимает, что человек располагает ограниченным отрезком времени.
Томаса Пейна и Томаса Джефферсона также можно считать деистами – в период ослабления протестантского пессимизма, предшествовавшего Американской революции. Выведенный из разума Бог и, более того – Бог рациональный, уже не очень похож на грозного Бога Кальвина. Я также не вижу, как можно интерпретировать шотландское Просвещение (которое сильно взаимодействовало с французским Просвещением), в котором участвовали такие мыслители, как Дэвид Юм, Адам Смит и Адам Фергюсон, не установив существенного ослабления протестантской веры в высших слоях среднего класса.
В Британии совместное воздействие Французской революции и промышленной революции породило ощущение угрозы и, возможно, даже новый страх перед проклятием. Протестантское возрождение охватило Англию и Шотландию в период с 1780 по 1840 год. В Англии оно затронуло доминирующую англиканскую церковь, а также нонконформистов, которые унаследовали пуританство XVII века. Религиозная перепись 1851 года выявила поразительные уровни практики в стране, которая была весьма урбанизирована и индустриализирована. В мегаполисе Лондоне посещаемость религиозных служб достигала 40 %. В городских округах индустриального севера и Мидлендса она составляла от 44 до 50 %. Общий средний показатель по всем районам Англии составлял 66 %. В Уэльсе – 84 %