Светомиру он давно знал, с детства — мухи не обидит, добрая она всегда была, слишком добрая. Он-то сам уже три года — дружинник Зеленого Дома, повидал и кровь, и смерть, и прочувствовал то особое боевое безумие, без которого не причинить ни того ни другого. Как представить, что Мира наполнится злостью достаточно, чтобы поднять руку на сестру? Руку с плетью?
Бранислав поправил на плече сумку с водой — Светомира не позаботилась взять, а он за двоих подумал. Сейчас она по лесу побегает, солнце ее напечет, захочет пить — а ему будет что предложить. Забота в мелочах проявляется. Но она увидит, еще немножко, и непременно поймет, на кого стоит тратить свои чувства, а кто пыль на ветру, кто не стоит внимания.
Из машины казалось, что до реки совсем близко, но топать пришлось добрых минут пятнадцать. Вокруг все цвело, шумело, жужжало — лес жил своей извечной жизнью, радовался яркому летнему утру. У самого берега какой-то цветущий куст пахнул так сладко, что от запаха даже начинало подташнивать.
Река, медленно и лениво струившаяся сквозь лес, была неширока — даже здесь, на круглом глубоком омуте, почти лишенном течения, между берегами было метров тридцать, а мелководные перекаты и вовсе перепрыгнуть можно было бы, если хорошенько разбежаться да усилить прыжок волшебным амулетом.
Поверхность омута состояла из воды в самой малой мере: заполняли ее массивные дубовые стволы, очищенные от сучьев. В ближайшее время, как только влажность стволов дойдет до нужного уровня, прозвучит заклинание, и вода придет в движение, закружится огромной воронкой, затягивая дубы на дно.
Светомира молчала, кусала губы, глядя на стволы, словно пересчитывая. Бранислав протянул ей бутылку воды, она взяла не глядя.
Магия людов помогала исправить положение с постоянной нехваткой мореного дуба — под воздействием заклинаний тысячелетние химические процессы укладывались в какие-то десять-пятнадцать лет. Чтобы заполнить паузу, чтобы не было так невыносимо тихо, Бранислав начал рассказывать о крупных вложениях своей семьи в морение дуба, о дядюшке Бративое, который много лет снабжал мастеров Зеленого Дома ценнейшим материалом по весьма разумной, хоть и монопольной, цене. Теперь на рынке появились новые игроки, переплатили жрицам за закладку дерева под воду, и вот он, полный омут дубовых стволов, из-за которых дядюшке придется снижать цены и нести убытки…
— Ты правда думаешь, что мне интересны тонкости магической деревообработки? И проблемы демпинга в этой отрасли?
Бранислав смутился и замолчал. Мира допила воду, протянула бутылку обратно.
— Ты же понимаешь, я могу очень просто сделать так, чтобы никакая дуэль не состоялась, — обиженно произнес Бранислав. — Один звонок барону Ведагору. Один намек, Мира…
— Не вздумай! — Зеленые глаза обжигали. — Отца оставь… он сам давно вынес себя за скобки моей жизни, пусть там и остается, в блаженном неведении. Мы уж сами разберемся, под вашим бдительным приглядом, о мой секундант…
Она подошла так близко, что он почувствовал ее запах — речной, чистый, сладкий. Губы влажно блестели от воды, глаза смотрели доверчиво — снизу вверх, он ведь был такой высокий. «В колодцы этих глаз можно падать всю жизнь и не достигнуть дна», — вспомнилась где-то прочитанная фраза.
— Еще надо будет свидетельниц найти… Но главное — место, а место мне нравится…
— А мне все это не нравится абсолютно. Ты же совсем не из того теста, Мира!
— Отстань! Не смей мне указывать, из какого я теста. Ты меня не знаешь, Бранислав. Никто меня не знает.
Она тоже многого не знала — не знала, что он ее любит, не знала, насколько сильно… Возможно, не узнает никогда.
— Неужели ты и впрямь вызовешь на дуэль родную сестру? — спросил он, когда они вернулись к машине.
— Единокровную, — уточнила Мира, криво улыбаясь. — Остальное верно.
Бранислав как зачарованный протянул руку и убрал прядь волос с ее лица.
— Но только до первой крови, Мира. Обещаешь? До первой крови!
Светомира, дочь барона Ведагора, кивнула утвердительно — но так небрежно, что Бранислав невольно подумал: первая кровь иногда бывает и последней…
Да, я учила обеих дочерей барона Ведагора. Мы были очень дружны с Владой, его первой женой… Ее смерть была трагедией, большой трагедией. И что бы ни говорилось потом — я не думаю, что этично обвинять в несчастном случае двухлетнюю Светомиру. Никто в этом возрасте не может контролировать магию и всплески энергии…
На Ведагора смерть жены, конечно же, сильно повлияла. Он — властный лидер, позволяющий себе так мало обычных слабостей, но Владу он очень любил. Когда ее не стало — ушел в себя надолго. Конечно, подсознательно наверняка винил дочь, и она это чувствовала. Два-три года — очень важный возраст, если ребенка в нем оставить без любви, последствия могут чувствоваться всю жизнь. Но когда Ведагор встретил Радмилу, полюбил, женился — казалось, все выправится, все будет хорошо.
Конечно, с одной стороны, Радмила виновата, что не смогла стать Мирочке настоящей матерью. С другой стороны, была она тогда еще очень юная, к материнству не готовая, а тут сразу — муж с душевной раной, трехлетняя девочка, которой так нужна мама… Разумеется, Радмила старалась — я ее хорошо знаю, тоже была моей ученицей пару лет. Способная, хотя и звезд с неба не особенно… в общем, хорошо, что замужество ей подвернулось. Но ей бы подружиться с малышкой, сродниться, выждать время, чтобы та ей поверила и полюбила. А она тут же родила Дориану, будто невтерпеж было подождать пару лет.
С появлением младенца даже родные матери, бывает, со старшими справляться перестают, отвлекаются. И здесь так вышло — упустили девочку, покатилась лавина… Конечно, ревность к сестре. Конечно, беспокойство, срывы, фантазии, порою жестокие. Но Мира доросла до школы, отвлеклась на занятия, подруг, стала обычной, вполне счастливой ученицей. Но и тут ее ждало разочарование…
Дори была совсем еще крошкой, когда ее привезли ко мне. Хоть я на Радмилу и сердилась — не могла не признать, что это было необыкновенное, прекрасное, очень одаренное дитя. Четыре года было тогда Дори, личико круглое, глаза огромные, словно у куклы. Бегала по комнате — будто танцевала, живой огонь в ней бился, чистое пламя Источника. Я обычно такими малышками не занимаюсь, но тут будто судьба мне в ухо шепнула: «Не вздумай отказаться».
Поначалу у Миры фора была большая, четыре семестра магической школы — не шутка. Но магия, как, впрочем, и сама жизнь, — игра со странными правилами, порой несправедливыми, нечестными. Все мы в эту игру играем, рождаясь неравными, у разных родителей, разными по красоте, уму, таланту, в том числе и к магии.
Мира — славная девочка, одаренная, усидчивая — редко я с такими детьми занималась, что могли с семи лет по три часа кряду в библиотеке над манускриптами просиживать. Но она корпела, а Дори… Дори — танцевала. Все ей давалось легко, играючи, само в руки шло, магия с пальцев текла сияющими брызгами. Мы старались сглаживать… трудный это аспект преподавания — учеников между собою не сравнивать, но каждого заставить выложиться по максимуму. Иногда легкая ревность — хороший двигатель, но с этими сестрами все было… сложно. Мира заранее была обижена на сестру, заранее готова ревновать и злиться. Добрая она была девочка, подруг много, всем готова поделиться, помочь, всех поддержать. Всех, кроме Дори.
Старались ее хвалить посильнее за успехи, достижения — и мы, и отец с мачехой. Но пришло время первых, самостоятельно составленных заклинаний, поначалу простеньких, наивных — и все сразу стало ясно. Всем. И самим девочкам тоже.
Да, я в курсе, что мачехи добрыми даже в сказках не бывают. Особенно в сказках.
Мира могла бы и смириться. Как в имени ее прописано. Смирись, прими, что жизнь тебе дала, не проси большего, а главное — не требуй. Но нет. Жадная, своенравная девчонка. Всего ей всегда мало.
Иногда встречаешь человека и чувствуешь — родная душа. Родители, которые усыновляют детей из приютов, даже из зарубежных, часто говорят: увидели и сразу поняли — наш! Душой поняли, даже если на одном языке с этим ребенком не говорили.
Меня Ведагор привез знакомиться с дочкой, когда мы только о свадьбе задумались. У меня у самой глаза зеленые, но у нас зелень — молодая листва, а у девочки этой была зелень — гадючья чешуя на солнце. Возможно, я сейчас сама себя мерзавкой выставлю — как мачеха в «Золушке», падчерица, дескать, и лентяйка, и замарашка. Но нет же, нет: умная она была, вежливая девочка, и угодить мне поначалу старалась, и я пыталась с нею подружиться, хотя душа протестовала — обнимешь ребенка, и мороз по коже. Может, я будущее предчувствовала: есть в нашей семье такая способность — сквозь время слышать отголоски.
Ведагор в дочке души не чаял, даже когда Дори родилась, только и говорил о том, как теперь сестричкам хорошо и весело вдвоем будет…
Как-то раз я ночью проснулась — одна в спальне, Ведагор на королевском Совете до утра был, — а Дори в кроватке нет. Лунный свет сквозь серебряные гардины, тишина, запах сирени под окном, и пустая детская кроватка, и ужас, животный ужас самки, у которой украли детеныша. Я и позвать никого не могла — от страха онемела, будто язык отнялся. Рот открываю, а голос не идет. В коридор выскочила — молоко пришло, по животу потекло — а я бегу, ищу Дори.
Мире тогда пяти лет еще не было, как сейчас помню — она стоит на балконе в белой рубашке с кружевами, как белокурый ангел со старой открытки. Глаза огромные, на розовых губках — улыбка. А на руках — спящая Дори, маленький белый сверток.
И пусть мне Ведагор потом тысячу раз повторил, что малышка взяла сестренку поиграть, покачать, из любопытства, «все девочки к куклам тянутся, а куклы — это игрушечные младенцы». Я видела — она стояла на носочках и поднимала Дори над балконными перилами. А увидев меня, вздрогнула, шагнула назад, передернула плечиками и ко мне направилась.