сжималось и ныло, памятуя о том, какой болью способно обернуться вторжение.
— Не понимаешь чего? — тон Бора был слегка озадаченным.
— Тебе уже известно, насколько я испорчена. — Просто сгорала от смущения, зачем говорить об очевидном? — Этот факт неизменен, и разве у него могут быть разные степени?
— Ликоли… — вздохнул супруг и стремительно пересек комнату, снова оказавшись передо мной, лишая возможности избегать смотреть на него. — Я абсолютно о другом. Он силой тебя брал? Пугал? Боль причинял?
Вскинув голову, я уставилась в его хмурое лицо, просто потому что откровенно трусила глядеть ниже.
— Нет, никакого насилия и страха. — Если не считать каждый раз боязни проходить через необходимость близости. — Но… боль… да.
— Вот теперь я не понимаю, — схватившись за переносицу, Бора присел, избавляя от нужды задирать голову. — Как же он смог заставить тебя согласиться добровольно терпеть то, от одной мысли о чем теперь так трясет и скручивает?
— Он не заставлял. Я, может, и наивна была, но в курсе, что должно происходить между мужем и женой после обряда! — Невыносимая неловкость уже переполняла чашу моего терпения и начинала превращаться в зачатки злой обиды. К чему все эти разговоры? Ведь сколько ни болтай и не выясняй гадкие подробности, это никак не освободит меня от неизбежного. — Женщина должна уметь терпеть, и я умею, онор Бора. Мне и так бесконечно стыдно за свое поведение, что наверняка уже заставило тебя пожалеть о том, что выбрал меня, а не любую другую. К этому браку я не стремилась, но раз уж мы вместе, то готова исполнять все надлежащие супруге обязанности!
Выпалив последнее, снова вытянулась на кровати и зажмурила глаза.
Бора издал нечто похожее на зверское рявканье, и что-то с грохотом врезалось в стену.
— Встань, Ликоли! — грубо приказал он, и когда я не двинулась с места, схватил меня за руку и бесцеремонно вздернул на ноги. — Готова исполнять обязанности, говоришь? Терпеть меня, будто я монстр, которому швырнешь себя, как кусок мяса? Как подачку? Ну тогда раздевайся!
В испуге я судорожно стиснула ворот своей сорочки, попытавшись попятиться, но Бора схватил тонкую ткань на груди и разодрал ее, вырвав из моего захвата последние клочки, и швырнул через всю комнату.
— Хочу видеть ту плоть, что ты мне так щедро жертвуешь, жена, а не проклятые тряпки! — угрожающе навис он надо мной, а я не могла и шелохнуться, обратившись в изваяние из льда и ужаса. — Больше никогда, слышишь, никогда ты не ляжешь в одну постель со мной не обнаженной! Тебе ясно?
Даже если я и хотела кивнуть, то полнейшее оцепенение не дало мне этого сделать. Так и стояла, прижав стиснутые в кулаки руки к груди.
— Ар-р-р-р! — Бора вскинул голову и зарычал в потолок и вдруг заметался по комнате, как зверь в западне. — Ну вот опять, опять я сделал это с тобой! Почему, Ликоли?
— П… прости, — смогла выдавить я.
— Не «прости»! — снова гаркнул он, но сделав несколько рваных выдохов, подошел, замер за спиной и повторил намного мягче: — Не «прости», жена, не тебе тут извиняться. — Он медленно, почти крадучись, обошел меня, встал на расстоянии вытянутой руки и выпрямился больше обычного, демонстрируя широченный разворот своих плеч и мощь мускулистой груди. — Посмотри на меня, Ликоли. Есть во мне хоть что-то, что привлекает твой взор, или все только отталкивает, и это я, по сути, насильник, что принудил тебя к супружеству, у которого нет будущего?
Его мольбе-приказу просто невозможно было не подчиниться, несмотря на испуг, и снова мои эмоции бешено скакнули в другую крайность, заставляя задержать дыхание теперь от сильнейшего стеснения. Как может такой шокирующе огромный и излучающий неоспоримую властность мужчина смотреть вот так… с нуждой, досадой, будто находясь на грани отчаяния. Словно он был тут беззащитным и беспомощным, а не я. Этим Бора в единое мгновение, как пользуясь запрещенным волшебством, лишал мой страх, раздражение и обиду почвы под ногами, внушая мне ощущение того, что мы пребываем в равном положении, стоим на пороге чего-то значимого, того, что имеет одинаковые шансы принести и радость, и несчастье.
— Мне пришлось стать твоей женой перед ликом Пресветлой — тут уже ничего не изменить, но собираюсь попытаться быть в этом настолько хорошей, насколько вообще смогу, — заставила себя не бормотать, а говорить с уверенностью, которой на самом деле не было и в помине. — Если ты тоже проявишь терпение, согласишься больше подсказывать мне, а не раздражаться или ждать, что догадаюсь обо всем сама, то у нашего брака не может не быть будущего.
— Я вспыльчив, да, — с неожиданной покладистостью согласился предводитель. — Но ты могла бы к этому привыкнуть? Если я поклянусь, что никогда, даже будучи в ярости, не смогу причинить тебе реального вреда?
— Со временем, когда смогу поверить, что твоим клятвам стоит доверять, — выпалила я и замерла в ожидании реакции. Ведь мои слова звучали на грани оскорбления.
— Справедливо, — кивнул Бора. — Но все же, рискуя подтвердить твое мнение о скудности запасов моего терпения, прошу, ответь на мой вопрос: есть во мне что-то, что тебя привлекает? Почему ты постоянно отводишь глаза, будто смотреть на меня неприятно или стыдно?
— Просто ты… большой и… — Помоги же мне, Даиг, не задохнуться от смущения. — И очень-очень голый. И опять же… большой, прямо-таки громадный.
Да уж, Греймунна, ты весьма связно выражаешь свои мысли. Остается утешиться, что все же по существу.
Бора чуть опустил плечи, озадаченно свел брови и подергал себя за мочку правого уха.
— Большой — ты имеешь в виду определенное ме… — начал он, но потом мотнул головой, обрывая себя. — Нет, ты и прежде это говорила. Большой — значит «страшный»? В смысле не пугающий, что мы преодолеем со временем, а именно отталкивающий?
Я, набравшись смелости, поглядела прямо в его глаза, так восхитившие меня своим удивительным оттенком, даже еще тогда, в Гелиизене, невзирая на обуявший меня гнев и протест.
— Нет, не могу сказать, что в тебе есть нечто действительно способное отталкивать, — покачала я головой и странным образом немного развеселилась. — А если ты еще и хоть что-то на себя наденешь, то я и вовсе смогу смотреть на тебя, не боясь каждую минуту умереть от неловкости.
— Ты опять ставишь меня в тупик, — проворчал мой супруг, но взял с полу свои штаны и принялся их натягивать. — Как ни противно мне говорить об этом, но у тебя был мужчина… — его щека дернулась, а голос стал грубее. — Муж, даже пусть поганый, судя по всему, но был, и ты не готова смотреть на обнаженное мужское тело? Или дело во мне? Я слишком отличаюсь от того, что приятно твоему взору?
Естественно, сказать ему, что единственный раз, когда я действительно увидела Алмера обнаженным, навсегда переплелся в моей памяти со всем тем кошмаром, что последовал за этим, я не могла. Впрочем, на секундочку прислушавшись к себе, поняла: утверждать, что на Бора было неприятно смотреть, было бы неправдой. Непривычно для меня — да, нечто делало со мной непонятное и это не только страх — да, но неприятно — однозначно нет.
— Ты отличаешься, — согласилась я, — совершенно. Но, наверное, не в плохом смысле.
— Наверное? — поднял он брови, и уголок его рта тоже чуть приподнялся, будто он сдерживал улыбку. — То есть если бы я не пугал тебя своими габаритами, то показался бы привлекательным?
— Знаешь, у тебя удивительная способность менять тему, — фыркнула я и вдруг поймала себя на том, что почти расслабилась. И это стоя голышом перед таким же недавно голым новоиспеченным мужем, а по сути — незнакомцем. Немыслимо! — Мы только что говорили о моем дискомфорте от твоей обнаженности, и вот уже совсем о другом.
— Нет, не о другом. Для меня все это едино: ты перестаешь видеть во мне угрозу, начинаешь смотреть благосклонно, потом с желанием, дальше мы вдвоем, обнаженные и утомленные от ласк в постели, и все у нас хорошо! — Вот теперь Бора улыбался открыто, и, я бы даже сказала, дразняще и лукаво и указал на расстояние между нами, а после на кровать. — Мы без одежды — все лучше некуда. Связь прямая.
Мне ведь полагалось с новой силой зайтись в смущении от его практически бесстыдных слов, но что такого в его улыбке, внезапно отменившего эту эмоцию? Или в лучиках мелких морщинок вокруг глаз? Во взгляде, от которого мне жарко и необъяснимо легко? Я будто потерялась или воспарила на несколько ударов сердца, перестала ощущать себя все той же Мунной, заключенной в собственное, способное сжиматься от страха тело, и в то же время еще никогда так не чувствовала всей своей плоти, кожи, нервов настолько остро и много.
— Твои глаза, — пробормотала я, сама не зная зачем, видимо, заразившись от супруга манерой менять тему. — Они меня поразили с самого начала… И губы… они красивые.
Бора тут же стал серьезным и наклонился к моему лицу, хоть и не сделал шаг навстречу.
— Достаточно красивые, чтобы ты захотела их поцеловать? — с напряжением в голосе спросил он. — Или хотя бы коснуться?
— Почему ты просишь меня, если у тебя есть все права сделать это самому? — Охватившая меня дымка чудесного оцепенения развеялась, но лишь самую малость, и сквозь нее идея протянуть руку и потрогать губы, способные так улыбаться, не казалась такой уж страшной или неуместной.
Прикосновение ладони Бора к моему плечу стало неожиданностью и вовсе не из приятных. Первой и совершенно неосознанной реакцией было отшатнуться и прижать конвульсивно сжавшиеся в кулаки руки к груди, хотя почти сразу, как только до разума дошло, что и ничего сулящего боль в этом нет, да и вообще так реагировать абсолютно неуместно, появилось сожаление.
— Вот видишь почему, — ответил предводитель аниров, медленно растопырив свои длинные пальцы в воздухе именно там, где только что было мое плечо. — Пока сей путь нам недоступен.
И тут я снова разозлилась. На себя в первую очередь, на все обстоятельства, потому что это вздрагивающее и шарахающееся существо — не я! Плевать, что никогда до этого мне не случалось находиться в конкретно такой ситуации, что не хотела этого всего, что можно отыскать оправдания себе. Я не робкая, не трусиха, никогда ею не была и сейчас не время ею становиться.