— А как же ванна… и Друза, — неуверенно пискнула юная главная спорщица.
— Да заведено у тамошних так мыться, в каждом доме та ванна, что же поголовно там одни колдовки? И где море и где столица, в которой Греймунна жила! Несколько дней пути!
— Молодая ты, Лиска, да непонятливая еще! — поддержала мужчину Нарга. — Ежели мужик с кем по-настоящему сладит, разве станет он тянуть годами, как Бора с Друзой? У него и глаза на месте, и сердце. Не слушай ее больше, да потом вокруг не носи, посмешищем и не будешь.
— Все равно! — в голосе девчонки были уже слышны слезы. — Разве вот так можно? Что же это? Был-был с ней, а потом раз и все! Как нашептал кто!
— Подрастешь — все поймешь, — уже гораздо мягче ответил Вада. — Коли на роду такое написано — в один миг вспыхнешь, да забудешь не то что других — себя самого.
Женщины в зале притихли, и я, решив, что стоять тут и дальше глупее некуда, тихонечко взбежала по лестнице немного наверх, а потом, не стесняясь топать, спустилась и вошла в зал.
Вада уже не наблюдалось, зато вся трапезная была освещена дополнительными лампами гораздо ярче, чем в прошлый вечер, и повсюду расположились женщины, занимающиеся всяким рукодельем. На большом столе расстелены полотна ткани, которые раскраивали, сшивали. У стен сидело несколько дам с непонятными вращающимися конструкциями перед ними, и в результате их ловких движений на длинной палочке образовывался слой нити. Та же Нарга и еще незнакомки, устроились в креслах и тоже орудовали палочками, только тоненькими, создавая каким-то образом те самые странные ткани, из коих и были платья у местных женщин.
Мои воспитательницы поначалу пытались меня приучить к рукоделию, ибо «это самое достойное занятие для аристократки для борьбы со скукой». Но то было просто бесполезное, с моей точки зрения, вышивание, что как раз и навевало на меня смертную скуку. Читать, гулять на природе и заниматься с лошадьми было куда как увлекательнее и вполне заполняло мое время.
Здесь же явно занимались чем-то нужным, а не убивали время, облепляя золотым шитьем дурацкие салфетки или гобелены, висеть на стенах которым было все равно не суждено, ибо для этого в богатых домах в достатке вещей, созданных руками настоящих мастеров, а совсем не изнеженными, но корявыми пальцами скучающих аристократок, пережидающих паузы между пикниками, парадными выездами и пафосными охотами.
— Добрый вечер! — Могу поклясться, что натянутая мною сияющая улыбка была просто безупречна. — Прошу простить мое невежество, но могу я узнать, что это за потрясающий предмет и как вам удается творить подобное волшебство, превращая эту бесформенную кучу в настоящие нити? — обратилась я к уставившимся на меня женщинам со штуками с крутящимися деревянными колесами и не без нехорошего удовольствия наблюдала, как вытягиваются их лица от моей формулировки комплимента их труду.
Я, конечно, не идиотка и прекрасно понимаю, что это все пусть и ловкие, но всего лишь элементарные манипуляции с волокном и дело тут в навыке и привычке, а совсем не в колдовстве, вот только отказать себе указать собравшимся, насколько легко любое действо, отличное от привычного, может быть истолковано превратно, не могла.
— О, Пресветлая, а это! — продолжила я, приближаясь к Нарге, которой направленный на меня взгляд нисколько не помешал и дальше монотонно орудовать своими тонкими палочками. — Как вы делаете это, уважаемая? Изящные штучки в ваших руках наверняка заряжены какой-то магией?
Окружающие зафыркали, оживились и начали с ухмылками мне объяснять, что никакого колдовства тут и близко нет, а я поняла, несмотря на немного высокомерные и насмешливые взоры, что одержала крошечную победу. Женщины сочли меня чуть глуповатой и забавной, а тех, кто вызывает у тебя пусть и покровительственную, но улыбку, очень трудно продолжать бояться.
А вскоре они уже и вовсе прыскали в кулаки, пряча смех, наблюдая за моими, само собой, неудачными попытками справиться со странной штучкой, названной ими «веретено». Атмосфера в трапезной постепенно становилась легче и легче, но все тут же прервалось, когда в помещении бесшумно появился Бора, заставив меня прямо-таки подпрыгнуть на месте от неожиданности.
Он мгновенно нашел меня глазами и стремительно пошел по залу, где воцарилась полная тишина. Волосы его выглядели растрепанными, в них постепенно таяли снежинки, а смотрел он тяжело и пристально, хмурясь так, что брови сомкнулись на переносице. К тому же он где-то потерял свою рубашку и обувь, да и дышал, как если бы бежал целую вечность.
Завороженная, я замерла под его взглядом, ощущая, что сердце почему-то взбесилось, уши как ватой заложило, а с телом творится нечто непонятное.
Бора остановился в одном шаге напротив меня и протянул руку, почти коснувшись подрагивающими пальцами моих губ, но потом его лицо исказилось, он развернулся на месте и, буркнув мне «Оставайся пока тут, Ликоли!», умчался широкими шагами к лестнице.
Оторопев и смутившись, я обвела глазами уставившихся на меня женщин и никак не могла понять опять появившегося осуждения, буквально повисшего в воздухе. Говорить со мной снова явно никто не собирался. Кроме Нарги.
— Ну и чего ты расселась тут, кресса? — совершенно бесцеремонно пихнула она меня в бок. — Беги давай, ты мужику своему ох как нужна сейчас!
Некая боязливая часть моей натуры взмолилась о том, чтобы последовать указанию супруга, но извечный дух противоречия воспротивился этому, как впрочем, и давлению, исходящему от всех собравшихся и поварихи. Но все же верх взяла вновь вернувшаяся глухая злость на то, что все без исключения вокруг понимают суть любого события, а я вот нет. Сухо попрощавшись, я покинула зал, но только уже перед дверями наших покоев вдруг осознала, что не одна только обида заставляет меня быстро переставлять ноги. Нет, слишком свежи были те ощущения, что заставил пережить меня Бора перед своим уходом, чтобы я не опознала их всплески и все нарастающего прилива в себе, стоило только ему вернуться. То есть, по совести говоря, смутный отголосок, похожий на заблудившееся, долгое, никак не утихающее насовсем эхо, так и бродил по моим разуму и телу, но днем, занятая насущной проблемой изучения собственных новых реалий, я могла его игнорировать, не вслушиваясь и не пытаясь постигнуть. Сейчас же — нет.
Я еще только стояла перед дверью, а стук пульса в ушах уподобился грохоту колес тяжелогруженного экипажа по деревянному мосту, и странное дразнящее покалывание проходило от самой макушки до груди, вызывая легкую болезненность в ней, и после стремительным рывком ринулось вниз, заканчиваясь разливом тепла в низу живота. И я не настолько наивна, чтобы не понять: мое тело помнило о прежде незнакомом удовольствии, пережитом рядом с Бора, и жаждало его повторения все сильнее с каждым шагом, что приближал меня к нему. И все же… я все еще топчусь в коридоре, желающая, но растерянная, подогреваемая своим вожделением и любопытством, но пока трусящая.
— Вот поэтому ты никогда не будешь подходить ему или любому другому нашему мужчине, чужачка. — Ядовитый и торжествующий голос Друзы был как удар плети между моих лопаток. — Ты стоишь тут и боишься, сомневаешься, в то время как он страдает, а я бы давно уже заставила его рычать от наслаждения, даря облегчение. Теперь я понимаю, что мне ничего и делать-то с тобой не нужно, всего лишь сидеть и ждать, пока сам Бора поймет, насколько в тебе ошибся.
Я не стала оглядываться на несносную прилипалу и упражняться в красноречии, придумывая очередной колкий ответ. Она этого не стоила, но, очевидно, знала то, о чем не имела понятия я — муж в данный момент действительно по какой-то причине сильно нуждался во мне, как и сказала Нарга. Вот только я не уверена, что суть его нужды не несет за собой боли для меня, и половина моих инстинктов вопила даже не пробовать выяснять, так ли это. Но ведь настоящая я — это отнюдь не эта малодушная часть натуры, поэтому, решительно толкнув дверь, вошла в нашу спальню.
Предводителя там не было, на полу лишь валялась кучей его одежда, а вот из ванной послышался всплеск воды и громкий протяжный вздох, от которого тепло в моем животе стало уже настоящим жаром. Очень странным жаром, что не иссушал изнутри, а, наоборот, провоцировал прилив влаги, просачивающейся из меня наружу.
— Бора! — позвала я, взявшись за ручку двери и чуть приоткрыв ее. — Могу я войти?
— Ты можешь все что угодно, моя Ликоли, но, думаю, сейчас тебе делать этого не стоит, — ответил муж сипло, и его дыхание явно до сих пор не пришло в норму.
И тут я вспомнила, что с раннего утра так больше и не озаботилась подкладыванием дров в печь под купальней, и наверняка вода там если уж и не ледяная, то далеко не теплая. Да уж, истопник из меня «сверхответственный».
Ступив в ванную, я тут же вздрогнула от контраста температуры — здесь действительно было заметно холоднее, чем в спальне, и от воды не поднималось и намека на пар. Но Бора не только не испытывал дискомфорта, расположившись в лохани с откинутой на борт головой и закрытыми глазами, он еще и окно зачем-то настежь распахнул!
— О, Даиг, ты ведь так совсем замерзнешь! — воскликнула, бросаясь закрывать рамы и лязгнув зубами от резкого порыва уличного ветра, швырнувшего напоследок горсть колючих снежинок в меня.
— Мне как раз бы не сгореть, жена моя, — напряженно рассмеявшись, ответил Бора. — А вот тебе точно нужно уйти отсюда.
Повернувшись, я прошлась взглядом по его часто вздымающейся груди, мощным плечам, шее, где раз за разом дергался кадык, и остановилась на лице, поражаясь удивительному контрасту навязываемого им самим себе внешнего спокойствия и расслабленности и отчетливо кипевшим прямо под кожей эмоциям. Кожа бледная, черты недвижимы, но на скулах горят словно лихорадочные пятна, а из-под почти совсем опущенных ресниц в меня упирается его тяжелый, полный голодной темноты взор. Темноты, что отчего-то не пугает меня, не рождает желания сбежать, а взывает к чему-то родственному во мне самой. Я еще не знакома с этим в себе, оно взялось как ниоткуда, но отрицать свое появление позволять явно не намерено, учитывая, что не просто остаюсь, но задаю вопрос, ответ на который мне известен на уровне интуиции: