Разве мало я слышала прежде комплиментов, романтических приторных признаний, восхвалений моей внешности? Расшаркивания от вельмож, бесконечные «люблю» и «ты прекрасна» от Алмера… Нет, о нем я вовсе вспоминать не стану! Достаточно, всей этой словесной мишуры было вполне достаточно, ведь среди аристократии в порядке вещей засыпать дам высокопарными словами, превозносящими их внешность и таланты, даже при отсутствии оных, и никогда ничего не чувствовала, вежливо и безразлично выслушивая эти часто длинные и витиеватые тирады. Так почему тогда каждая короткая фраза Бора обо мне, о том, какой он меня видит и что при этом чувствует, проникала в душу так глубоко? Почему все, что он произносит обо мне, заставляет верить: это не просто красивая болтовня, оно наполнено истинным смыслом и является крошечной видимой частью чего-то намного более огромного, еще скрытого от меня.
Практически добежав до кухни, я нырнула внутрь и застала Наргу, что-то укладывающей в приличных размеров глиняные горшки, которые потом ловко отправляла прямо в зияющее жерло печи с помощью длинной рогатой палки.
— Уважаемая Нарга, могу я попросить вас о помощи? — обратилась я к ней. — Мне очень нужно прямо сейчас раздобыть платье местного покроя хоть приблизительно моего размера.
— Это что ж, тебе всех тех одежек, что тебе предводитель запас, да этот ваш воин привез уже мало? — нахмурилась пожилая женщина.
— Нет, их на целую жизнь достаточно, но муж собирается вывести меня на прогулку за городьбу, и я думаю, что стоит появиться там в чем-то максимально простом и привычном, — не стала я скрывать свою задумку.
Повариха посмотрела на меня прищурившись, при этом ее руки ни на мгновение не остановились, продолжая накладывать лежащие горками на столешнице ингредиенты в очередной горшок. Отправив и его в печь, она молча махнула мне рукой и повела с кухни.
Мы отправились на женскую половину дома и вошли в самую первую дверь по правой стороне коридора. Обстановка была незатейливой, но уютной, и сразу подумалось, что это личная комната Нарги. Что-то ворча себе под нос, она стала ковыряться уже в своем сундуке — простом деревянном, покрытом лишь затейливой резьбой, без других украшений. С самого дна она вынула платье цвета белой шерсти, никаких пуговиц, жесткого лифа и даже, судя по всему, видимых швов. Очень похоже, что оно было изготовлено при помощи тех самых длинных тонких палочек, которыми так ловко орудовала кухарка в трапезной. Мягкое, с удивительными рельефными узорами, созданными непостижимым пока для меня образом.
— Скидывай свою одежку, — скомандовала Нарга, и я торопливо начала расстегивать пуговицы.
Пока снимала платье, женщина обошла-таки меня со спины, и я еле сдержала улыбку, понимая, что она все же решила окончательно убедиться, что не рассмотрит сквозь мою тонкую полупрозрачную нижнюю рубашку припрятанный хвост.
— Эх, я так и не поносила, так хоть ты походи, — сказала повариха с грустным вздохом и принялась натягивать на меня через голову пахнущее чем-то нежно-цветочным платье, как одевают обычно детей.
— Длинновато по нашим меркам, но так-то в самый раз, — заключила она, отойдя от меня на пару шагов и придирчиво оглядев.
Местные платья и правда были гораздо короче тех, к каким я привыкла, так что тут-то все нормально, но вот то, что село довольно свободно… нет, конечно, не висело балахоном, но как странно было не ощущать жестковатого захвата материала от талии и до груди… я прямо казалась себе частично обнаженной, но, безусловно, такая одежда была удобной — двигайся себе как угодно, почти как при мужском покрое.
— Спасибо, я буду очень обязана вам! — поблагодарила я анирку. — Готова отплатить при первой же возможности.
— Ты главное нашего Бора держи обласканным да спокойным, — отмахнулась от меня женщина, и я, смущенная и довольная, помчалась обратно.
Ух, при каждом шаге грудь подпрыгивала и колыхалась так непривычно, а мягкая, но тяжеловатая ткань приникала к бедрам и ногам, и это было… как-то волнительно.
Почти вбежав в трапезную, я налетела на Бора, что, по всей видимости, сдержал свое обещание и пошел меня искать. Обняв меня, он прошелся ладонями от лопаток до ягодиц, вырвав у меня вздох удовольствия, и вдруг подхватил и поставил на лавку. Шагнул назад и стал шарить по моему телу глазами, будто изучал заново. Брови нахмурены, в лицо не смотрит, ноздри нервно трепещут, челюсти сжаты. Я ошиблась? Не стоило рядиться по местному обычаю?
— Не подходит? — несмело спросила, сжав ладони в кулаки. — Плохая идея?
— Ликоли… — всего одно слово и гулкий звук затрудненного сглатывания, сопровождаемый резким рывком его кадыка, и со мной начало твориться что-то необъяснимое. Щеки загорелись, дыхание участилось, грудь отяжелела, соски сжались, а в животе разлился влажный тягучий жар.
— Значит, подходит, — расплылась в улыбке я.
— Мы будем гулять совсем-совсем недолго, — произнес Бора, словно угрожал, и торопливо подхватил мою так и лежавшую тут шубейку. — Не хочу, чтобы ты устала, потому что когда мы вернемся…
Накинув мех мне на плечи, супруг порывисто обхватил мой затылок, заставив склониться к нему с того насеста, на который сам же и водрузил, и столкнул наши губы, причинив легкую боль интенсивностью этого контакта. Я открылась для проникновения его настойчивого языка сразу же, впиваясь пальцами в его мощные плечи, отвечая на поцелуй с полнейшей безрассудностью, той же шальной свободой, что и совсем недавно в нашей постели. Бора прижал свою большую ладонь с растопыренными, пытающимися захватить как можно больше пальцами к моему животу и скользнул вверх, накрывая и сжимая одну грудь, потом другую, не прекращая атаковать мой рот, и спина выгнулась сама собой, вдавливая мою плоть еще больше в его руку. В ту секунду я готова была от него оторваться лишь для одного — попросить отложить прогулку и забрать меня наверх, ибо сойду с ума, если он не позволит мне рассыпаться сладостными искрами от его потрясающих ласк.
— Ну видишь, доченька, у папы совсем нет для тебя времени, — разнес в клочья наш горячечный изолированный мир противный язвительный голос Друзы.
Я вздрогнула, пораженная неловкостью момента, а вот Бора, наоборот, как окаменел и не позволил мне порывисто отстраниться. Неторопливо, как если бы мы были по-прежнему одни, провел своими губами по моим, огладил талию, аккуратно снял с лавки и только после этого повернулся к бывшей пассии и дочери. Широко улыбнулся и присел, раскрывая приглашающе объятия, явно демонстративно глядя исключительно на ребенка. Девочка радостно взвизгнула, отпустила мать и бросилась к предводителю, повиснув у него на шее, и что-то неслышно прошептала ему в ухо, настороженно глядя на меня.
— Ну ты же у меня растешь самой умной девочкой на свете, Гиса, — произнес Бора и покачал головой. — Разве станешь верить в глупые россказни? Иди-ка лучше оденься, пойдем купим сладостей тебе и твоим подружкам. Давай скорее, мы с Греймунной тебя на улице подождем.
Снова ликующе закричав, Гиса ускакала прочь, исчезнув с поразительной скоростью, присущей лишь воодушевленным обещанием приключений или вкусностей детям.
— Собрался вести эту… за городьбу, да еще и кровью родной рискнуть решил? — злобно зашипела Друза, пронзая меня убийственным взглядом. — Не позволю! А что, если народ захочет твою вештицу камнями закидать, так еще и моя дочь пострадает!
Мой муж шумно и рвано вдохнул, где-то в глубине его груди глухо загрохотало, поднял глаза к потолку, замер так на пару секунд, потом с силой выдохнул, сделал пару быстрых шагов и остановился напротив мерзкой бабы, нависнув над ней.
— Нет ничего, связанного с нашей дочерью, на что мне бы требовалось твое позволение. Не после этого твоего последнего отъезда и отсутствия без попыток интересоваться ее судьбой, — он говорил обманчиво спокойно, делая краткие паузы между словами, заставляющие их звучать еще весомей, а когда Друза раскрыла рот, собираясь возразить, резко поднял перед ее лицом указательный палец, не касаясь, но явно предупреждая не делать этого. — Памятуя об извечной скверности твоего нрава, спущу один раз оскорбление неверием, что я не только в состоянии защитить своего ребенка и возлюбленную, но и вообще не допущу для них хоть какой-то опасности. Но я ни тебе, никому другому не позволю порочить и обижать Греймунну.
— И что сделаешь? — едва не оскалилась несносная женщина. — Ударишь сам? Воинам наказать прикажешь?
— Второе оскорбление мне, а еще и достойным мужчинам, моим воинам, — констатировал Бора. — Еще одно гадкое слово о моей жене, обо мне и других жителях дома — и ты будешь изгнана.
— Что?! — взвизгнула отвергнутая любовница, и я заметила несколько девушек, привлеченных, очевидно, ее воплями, что любопытно выглядывали из коридора. — Посмеешь выгнать меня на улицу? Меня? Вдову своего брата? Мать своей дочери?
— Это мой дом, а теперь еще и Греймунны, мы в нем хозяева, а остальные — гости, которым безмерно рады, — говоря это, предводитель нарочно повысил голос и выпрямился, отворачиваясь от Друзы, и обращался уже не совсем к ней, а ко всем развесившим уши, — но только в том случае, если сами гости ведут себя достойно, не причиняют вреда, не плодят сплетен и отвратительных слухов и не замышляют чего вместе с врагами!
— Ты из-за нее оконча…
— Прежде чем произнесете еще хоть слово, подумайте о последствиях и предупреждении моего супруга! — оборвала я злобное шипение упрямой идиотки, заработав ее взгляд, полный ненависти.
Вмешиваться, собственно, у меня не было особого желания, но ляпни она сейчас опять очередную дерзость Бора, и он будет вынужден выставить ее вон сразу, ибо так и сказал во всеуслышание, а спустить — значит, показать слабость. В нынешних обстоятельствах это недопустимо, но и изгнание бывшей любовницы в такой момент со скандалом (а в том, что Друза его организует, сомнений у меня нет) очень нехорошо. Да и однозначно расстроит Гису, а нам это нужно?
Взбешенная анирка с минуту испепеляла глазами по очереди то меня, то Бора, но потом взмахнула подолом платья и умчалась прочь, едва не зарычав себе под нос, когда ей навстречу выскочила дочь, на ходу натягивающая пушистую шапочку. Гиса окликнула мать, но та потопала дальше, не удостоив даже словом, и у девочки обиженно задрожали губы.