Однако ушел он сразу, как только вверил Гису нянькам, а меня довел до нашей спальни, пообещав скоро быть, но вернулся лишь несколько часов спустя, когда настало время ужина. Бора прямо-таки промчался мимо меня в купальню, не дав рассмотреть себя, а когда я последовала за ним, то почувствовала шлейф незнакомого запаха, вызвавший в моем разуме ассоциации с чем-то животным и одновременно кисловато-железным.
— Хочешь поесть внизу или, может, останемся тут, одни? — дразняще подмигнул мне супруг, тряхнув мокрыми волосами, но настоящей легкости или заигрывания в его тоне не улавливалось.
— Случилось что-то опять? — осторожно спросила, и предводитель мигом неуловимо помрачнел, хоть улыбка не исчезла с его лица. Вот только теперь она не выглядела проявлением радости или украшением, а выполняла роль ширмы, и мне действительно было очень сильно интересно, что же такое видит необходимость скрыть от меня такой, безусловно, сильный и вроде как открытый человек, как мой анир.
— Ничего такого, что было бы связано с тобой напрямую, — ответил Бора, окунулся в последний раз и, по обыкновению, выпрыгнул из бадьи легко и пружинисто, будто хищник, приблизился ко мне стремительно, заставляя затрепетать мое сердце видом своего огромного мускулистого тела и воспрявшей мужественности, говорящей о его однозначном желании.
Мгновенно стало жарко и нечем дышать, во мне вдруг разом запылали три очага живого тепла: опьяняющий и выметающий все, кроме глубинных, несущихся в обход разума, воспоминаний о наслаждении в голове, щемяще-трепетный, пронзающий на прежде незнакомом уровне, в середине груди, и в низу живота, такой сладко-жгучий, будто волны молодого подогретого меда. Бора обхватил мои щеки мокрыми ладонями, явно собираясь поцеловать, и хоть часть меня и твердила, что он таким образом намеренно избегает разговора, отвлекает меня, а возможно, и себя от чего-то важного и, скорее всего, не слишком приятного, но я разомкнула с готовностью губы ему навстречу. Однако мой муж одарил меня лишь легким касанием и неожиданно отстранился, меняясь в лице, уставившись, почти впившись, своими глазами в мои.
— Скажи мне, Ликоли, что способно тебя оттолкнуть в мужчине безвозвратно, отвернуть от него насовсем, лишить его любого шанса хоть когда-то добиться твоей любви? — прошептал он.
Я попыталась ускользнуть от требовательного проникновения его вопрошающего взгляда, дать себе время найти правильный, а не первый пришедший на ум ответ, но Бора слегка тряхнул меня, запрещая прятаться.
— Нет, говори, что думаешь, а не то, что как будто бы мне нужно слышать! — приказал он.
— Измену! — выпалила я. — Предательство, безразличие и намеренную жестокость ко мне. К остальному можно привыкнуть, принять, научиться с этим жить.
— Даже различия, о которых сложно помыслить обычному человеку?
— Что же это за различия такие? — вопросила, удивленная какой-то чрезмерной, как по мне, надеждой в голосе супруга. — Разная вера, иные имена богов, незнакомые обычаи?
— Нет… — качнул головой Бора, и мне почудилось, что хотел продолжить, но сдержался.
— Что тогда? Кровавые пиршества? Человеческие жертвоприношения? Публичное соитие на свежевспаханном поле для щедрого урожая? — сама себе не верила, что запросто ляпнула последнее, особенно увидев расширившиеся в шоке глаза мужа. — Не смотри так, я слышала сплетни об анирах, включающих и то, и другое.
— Это же полная чушь, и ты это понимаешь, Ликоли, — насмешливо фыркнул Бора и, кажется, совсем расслабился.
— Конечно понимаю, — легкомысленно пожала я плечами и, набравшись нахальства, прошлась глазами по его лицу и телу, и сглотнула вмиг пересохшим горлом. — Не сердись, но ты не первый обнаженный мужчина, которого я вижу, так что и тут принципиальной разницы не усматриваю. Правда, ты заметно превосходишь то, что я видела… во всем, — добавила торопливо, обрывая недовольное рокотание, зародившееся в груди предводителя, и решила окончательно пресечь его сомнения, пошутив: — Так что тебе не стоит опасаться оттолкнуть меня, не думаю, что есть такая вероятность, если ты, конечно, не обращаешься в безумное кровожадное чудовище, с когтями, клыками и мохнатой вонючей шерстью, прямо как в детских ночных страшилках.
Но по какой-то причине Бора мое чувство юмора не оценил и снова превратился на несколько секунд в средоточие напряжения, интенсивность которого прошлась порывом холода по мне от макушки до пяток.
— Что… — начала я, моментально уловив это изменение, но мой анир не дал мне сказать больше ни слова, просто порывисто сгреб в объятия, настолько крепкие, что у меня дух перехватило, и вжался своими губами в мои, требуя покориться ему сразу же, без прежних касаний-уговоров. И я поддалась ему, опять вспыхивая, точно высушенная жгучим солнцем трава в конце лета, и за один вдох забывая весь этот непонятный разговор. Его всегда можно продолжить потом, когда я наконец узнаю, каково это — принадлежать моему мужу полностью, к чему, по-моему, уже совсем готова. Все, что было между нами лишь на пути к окончательному слиянию, изменило меня безвозвратно, приоткрыло дверь в мир потрясающих удовольствий, освободило нечто внутри меня, способное наслаждаться, а не бояться и терпеть, и теперь я едва не с ума сходила от желания пойти по этой восхитительной дороге дальше и дальше. О, Даиг, если ты хоть немного благосклонна ко мне, то не позволь случиться разочарованию там, где я предвкушаю ликование.
Когда Бора прервал лишающий меня тверди под ногами поцелуй, я задыхалась, но тянулась за новым сама, желая его вкуса больше, чем дыхания. Но он отказал мне в этом, понес в спальню, а я обвила его шею руками, ожидая того, как моя спина коснется покрывал и смогу принять тяжесть его тела. Однако вместо этого супруг поставил меня посреди комнаты и обошел вокруг, будто искал еще места, которые не успел рассмотреть. И, Пресветлая, как же я нуждалась в том, чтобы его восхищало все, что он видит! Да, всем женщинам необходимо восхищение, мы готовы пить его вместо сладкого дурманящего вайна, купаться в его лучах чаще, чем в ваннах с ароматной роскошной пеной, впитывать, втирать в свою кожу, подобно драгоценным маслам, ибо все это делает нас прекраснее в собственных глазах.
Бора остановился за моей спиной и прижался, такой огромный, окутал меня своими сильными руками, оглаживая талию, опустил рот на мою шею, убрав со своего пути мои непослушные пряди. Целовал, проводил зубами от мочки уха до ключицы и обратно, пока я снова не потерялась в ощущениях, откинув голову ему на плечо. Груди коснулся чуть прохладный воздух, и, приподняв отяжелевшие веки, я поняла, что платье расстегнуто. Взялась за ворот, собираясь уже сама избавиться побыстрее от ткани, но Бора, заворчав, поймал и отодвинул мои торопливые конечности. Немного отстранившись, он сам спустил мой наряд вместе с нижней рубашкой, открывая грудь, позволив дальше ему падать вниз как придется. Неторопливо обхватил обеими руками обнажившуюся округлую плоть, посылая сквозь всю меня тысячи крошечных, хаотично перемещающихся покалываний, задышал чаще, взвесив ее, и сжал, одновременно дразня большими пальцами соски, и мои ноги отказались меня держать. Я просто начала сползать, но супруг не дал мне стечь ему под ноги, стремительно скользнув по животу правой ладонью под белье. Добравшись до развилки бедер, совсем не деликатно, настойчиво, властно, втиснул ее между моих ослабших ног, сразу накрывая давно увлажнившееся средоточие женственности, и от этого я уже не смогла сдержать вскрика, окончательно теряя способность стоять, тем самым еще сильнее опускаясь на вроде бы всего лишь поддерживающие меня пальцы, что на самом деле одним своим присутствием в таком интимном месте доводили меня до дрожи.
— Я не могу больше стоять, — срывающимся шепотом призналась я и снова вскрикнула, когда тягучая судорога сжала все ниже пупка от едва заметного давления основания ладони предводителя.
— Еще можешь, Ликоли, но я скоро добьюсь обратного. — Почему-то мне показалось, что от слов Бора веет не только страстью, но и чем-то более темным. — Я сделаю так, что твои прекрасные ноги никогда не захотят унести тебя от меня.
— Но я и не со… — начала лепетать я, но тут же захлебнулась стоном, оттого что мой муж стал буквально терзать меня повсюду. Рот снова целовал, одна рука сжимала по очереди груди, натирая и чуть скручивая соски, но хуже или же лучше всего было волнообразное движение между моих ног. От него я в прямом смысле стала извиваться на широкой ладони Бора, выгибая спину, вдавливая затылок в его плечо и цепляясь за его мощное запястье своими пальцами до онемения, сама не соображая, чего хочу добиться — усиления или ослабления этого сладко-изнуряющего, слишком медленного ритмичного давления.
— О чем ты просишь меня, жена моя? — пророкотал Бора в мое ухо, продолжая пытку удовольствием настолько долго, как мне показалось, будто у него было все время мира.
Я просила о чем-то? Вслух? Нет. Не просила, я уже молила его, шепча и всхлипывая, дать мне то самое наслаждение, что познала с ним одним и получала исключительно от него.
Вся моя одежда давно лежала на полу, обнаженная кожа горела, вертикальное положение сохраняла исключительно из-за надежной поддержки Бора, все внутри заходилось во все более сильных тянущих спазмах, а разум окончательно затуманился, рождая все более и более бесстыдные просьбы, что беспрепятственно изливались из меня.
— О чем твои мольбы? — снова и снова вопрошал меня супруг, не останавливая ласк, но и не позволяя переступить ту самую, потрясающую грань. — Готова ли ты отдать мне дар своего тела без остатка?
— Да-да, готова, — едва не бессознательно вскрикнула я.
— Мне стоит опасаться твоей нынешней поспешности, — сквозь резкие выдохи прохрипел мой анир и изменил неуловимо ритм трения и надавливания в моем истекающем от жажды такого близкого наслаждения центре, — но во мне не осталось выдержки, мое терпение пало безвозвратно перед тобой. Жажду тебя в сто крат больше, чем страшусь последствий, никчемный я идиот!