Волна жара наконец хлынула по мне, вырывая отчаянно долгий прерывистый стон.
— Да вот так, — сквозь зубы процедил Бора, словно дико страдая от каждого моего содрогания. — Дай мне всю влагу, на которую способно твое тело, она понадобится вся до капли, чтобы принять меня без боли.
Я почти не разбирала его слов, все еще парила где-то вне пределов физической оболочки, когда он, не мешкая ни секунды, уложил на спину на постель. У меня не было ни единого шанса сжаться или как-то воспрепятствовать его вторжению, даже если бы я захотела. Проникновение показалось обжигающим, превосходящим все поддающееся описанию, чрезмерно долго-бесконечным, заполняющим меня до невозможного предела, таким интенсивным, будто во мне ничего и не осталось, кроме его массивной пульсирующей плоти. Я хватала раскаленный воздух ртом, вцепилась ногтями в мощные плечи супруга, глядя в его искаженное лицо распахнутыми до рези глазами и почти сходила с ума от понимания, что все именно так.
— Нет боли… нет… нет… — повторяла я, заставляя шевелиться непослушные губы.
— Ликоли, я благословлен, как никто прежде, — выдохнул Бора с облегчением и отступил совсем немного, скользя во мне, но мои ощущения от этого были практически равны только начавшему стихать приливу эйфории. — Вот мое место… Ты же чувствуешь это, так же ясно, как и я? — Новое краткое опустошение и настойчивое наступление, застилающее слезами невообразимой радости мой взор. — Мое сладкое пристанище… Я в тебе так глубоко… но ты во мне намного глубже.
Моя голова бессильно откинулась, но Бора просунул ладонь под затылок, возвращая к себе расфокусированный взгляд и удерживая себя на одной руке, принялся неумолимо ускорять плавные толчки своих бедер, и каждый из них провоцировал возвращение сотрясающей всю меня дрожи.
— Я никогда не смогу отказаться от тебя… не дам отобрать… — Его верхняя губа вздернулась, обнажая зубы, глаза жгли меня до самого нутра. — Не позволю отвергнуть… даже тебе самой… Никогда… никогда!
Слова обратились сплошным неразборчивым протяжным рычанием, а вторжения естества — почти ударами, высекшими те самые искры, от которых полыхнуло пламя сначала в низу живота, откуда понеслось прямиком к сердцу, пронзило его, прорываясь в разум и брызнуло повсюду, лишая дыхания в крике-рыдании.
Я не могла видеть, как все завершилось для Бора, лишь ощущала, как его трясет с такой силой, что под нами стонет кровать, и слышала рваные, хрипящие стоны, что начали перемежаться краткими, жадными поцелуями, как только они стали затихать.
Веки не желали подниматься, сознание, взлетев так высоко, никак не соглашалось возвращаться, и я смирилась, позволяя себе так и парить где-то за границей всего реального.
ГЛАВА 20
— Не засыпай совсем, моя Ликоли, — мурлычущий шепот Бора пробрался в пространство моего блаженного парения, вместе с мягким мокрым касанием немного прохладной ткани к внутренней стороне бедер. — Тебе обязательно нужно поесть.
— М-м-м… — Нехотя я разомкнула веки и посмотрела в его буквально сияющее лицо.
Мой супруг очень нежными прикосновениями устранял влажный беспорядок и при этом улыбался настолько широко и довольно, что мне на мгновение нечем стало дышать от смеси его заразительной искренней радости человека, получившего желаннейший в его жизни дар, и собственного вернувшегося смущения за то, что лежу тут раскинувшись, бессильная и открытая его взгляду и рукам. Странно, что еще недавние, гораздо более откровенные вещи не вызывали неловкости, а эта забота после, когда страсть уже поутихла, заставляла краснеть и отводить глаза.
— Лежи пока, я скоро вернусь, — сказал предводитель, натягивая штаны, и покинул комнату.
Я все же заставила свое непослушное, не желающее отпускать последние отзвуки неги и расслабленности тело двигаться и быстро вымылась как следует в ожидании возвращения Бора.
Он принес на большом блюде целую гору еды в виде разной формы румяных кусочков-конвертиков теста и кувшин того самого сладкого отвара, каким меня потчевала Нарга.
Я завернулась в покрывало и села на край постели, муж расположился прямо на полу у моих коленей, налил питье в единственную принесенную глиняную кружку с причудливой ручкой, явно изображающей какого-то зверя, и вручил мне.
— Как это называется? — спросила я, отхлебывая напиток и указывая на кушанье. Ох, оказывается, у меня совсем пересохло в горле.
— У нас их зовут векошниками, — ответил Бора, разламывая напополам запеченное до темно-золотого цвета нечто, и из середины вырвался завиток пара, распространивший вокруг потрясающе вкусный запах.
Хорошенько подув, он поднес одну половину к моему рту, давая откусить, а вторую целиком закинул в свой. Мясо и травы в сочетании с тонким, хрустящим тестом… это было великолепно. Я опять только и могла, что промычать и потянуться за новым кусочком, наклоняясь к Бора, но тут он шокировал, просто сдернув обернутое вокруг меня покрывало и открывая грудь напоказ. Удивленно уставилась на него и подтянула ткань обратно, но он замотал головой и стянул ее заново и только после этого взялся за следующий векошник, деля его опять на нас двоих.
— Хочу смотреть на тебя все время, — обласкав взглядом так же отчетливо, как делал это руками, произнес он. — Убери эту тряпку вообще.
Я колебалась всего несколько секунд, а потом отдала ему кубок с узваром и, поднявшись, размотала и отбросила свое прикрытие. Глаза Бора потемнели, ноздри затрепетали, на виске вздулась и запульсировала синеватая вена. Он махом осушил сосуд и наполнил его снова, громко звякнув посудой.
— Ешь, жена моя, ешь… — хрипло пробормотал он, продолжая прямо-таки шарить по моему телу, отчего мне становилось то жарко, то пробегал озноб, в открытой его взору груди сладко заболело, она отяжелела, а вершины отвердели, и даже касание воздуха почудилось дразнящей щекоткой.
— Больше я не могу, — отказалась от пятого поделенного векошника, прерывая установившееся между нами напряженное молчание.
Бора снова гулко сглотнул, забрал у меня питье и отставил подальше, вместе с блюдом, без всяких предисловий развернулся и уткнулся мне лицом в колени, сразу целуя и прикусывая кожу торопливо и жадно, будто так утоляя голод, терзающий его по-настоящему. Боднул меня, вынуждая откинуться, и прежде чем я успела и звук издать, погрузил в море яростной, бесстыдной ласки. Я загорелась с полувдоха, словно прежнее возбуждение и не угасало, а лишь взяло краткую передышку. И пережив новый, подаренный им умопомрачительный взлет, приняла его в себя с долгим блаженным стоном, которому мой муж вторил своим, будто вот такое наше соединение дарило неописуемое облегчение нам обоим, еще даже до того, как страсть достигнет своего предела и найдет ослепительное освобождение, принося полное расслабление вслед за этим.
В следующий раз я проснулась только ранним утром, точнее, была разбужена Бора, что прижимался ко мне сзади, распаленный и, казалось, еще более нетерпеливый, чем раньше.
— Ты, похоже, всерьез решил выполнить свое обещание лишить меня способности к передвижению, — сонно пробормотала я, чувствуя, что внутри все тянет и побаливает с непривычки, но при этом все равно увлажняется и откликается вожделеющими сжатиями мышц на каждый его толчок в мою поясницу, поцелуй в шею и ладонь, настойчиво и умело стискивающую грудь.
— Еще как всерьез, — резко выдохнул Бора в мою влажную кожу и закинул ногу себе на бедро, открывая для проникновения. — Нет сил остановиться… не теперь, когда ты вся моя.
В его голосе совсем не было сонливости, как в моем, он был пропитан томлением и жаждой, как если бы мой супруг и не спал вовсе, а просто давал отдых мне, изводясь сам в желании, что никак не угасало. Невзирая на легкий дискомфорт, я охотно поддалась ему — эта его ненасытность была заразительна, требовательность рождала необходимость отдаваться, а не сжиматься и отталкивать. Моя голова кружилась, и плоть отзывалась, как никогда прежде, ликуя от такой силы чувственной потребности его во мне, а все неприятные ощущения исчезли вмиг. Мой супруг меня хотел, именно меня, да так, что не мог насытиться. Понимание этого неожиданно обращало и меня саму в некое незнакомое прежде создание, готовое к непрерывному наслаждению и забывшее о стыде и существовании всего мира за пределами наших жарких объятий.
Однако когда проснулась второй раз, супруга рядом не было. Сев на кровати, я в полной мере прочувствовала всю интенсивность наших слияний, но вместо того чтобы упрекнуть себя за пережитые безумства и излишества, на которые шла с охотой, растерянно улыбнулась, ощупывая опухшие губы, вздрогнув от натертости сосков, пространства между бедрами. Все мое тело, каждый изгиб и кусочек кожи будто все еще подвергались безостановочным атакам неугомонного рта Бора, настойчивым поглаживаниям и сжатиям его пальцев и ладоней, колючему поддразниванию его щетины, щекотному скольжению его длинных волос.
Ноги не слишком уверенно держали меня, и если так пойдет и дальше, то я действительно буду испытывать проблемы с хождением. Почему эта мысль меня не угнетает? Я сошла с ума? Почему такая требовательность, даже алчность супруга до близости, после совсем недавней сдержанности и бережной терпеливости не пугает и не отталкивает меня?
Размышляя на эту тему, я оделась и хотела уже спуститься вниз, когда со стороны окна донесся то ли детский, то ли слишком тонкий женский крик, а вслед за ним мои внутренности сотрясло от жуткого рычания — такого, какое я слышала вчера из мрачного каменного каземата и собиралась выяснить его природу у мужа, да так и забыла, растеряв весь ум в его руках.
Бросившись на звук, я прильнула к стеклу. Окно нашей с Бора спальни выходило на заднюю часть общего двора, тихую, без всяких строений, просто свободное пространство от дома и до городьбы, за которой открывался вид на мутно-серую широкую ленту стылой сейчас реки. Разглядеть поначалу ничего не удалось, и я стала дергать рамы, распахивая их, собираясь обозреть и место впритык к стене, как вдруг в поле зрения появилась бегущая что есть сил растрепанная девушка. Лишь на секунду мне подумалось, что по странности у нее были волосы гораздо более темного оттенка русого, нежели мне случилось до сих пор видеть у аниров, но тут вслед за ней из-за угла дома выскочило самое настоящее чудовище.