— Оброть? — переспросила я, примерно уже понимая, о чем он, учитывая, что на голове вороного не было ничего, и утвердилась в своей догадке, когда мальчишка с почти совсем белыми, вьющимися на концах волосами продемонстрировал мне недоуздок.
— Оброть, — повторил он.
— У нас его недоуздком зовут, — сообщила я и взяла у него эту деталь амуниции.
— Греймунна, не дури! — проворчал Ронра, когда я направилась обратно к деннику черного упрямца. — Я ведь не посмотрю, что ты вся из себя важная дама, полезешь к этому окаянному зверюге — на плечо закину да в дом обратно отволоку. Отец меня всяко меньше за такое отругает, чем если ты пальцев лишишься или еще какой вред себе учинишь!
— Ронра, дружочек, я ведь не враг сама себе, не волнуйся ты так! — погладила я его по рукаву, вдруг осознавая, что, как ни странно, не испытываю к нему чувств, схожих с тем внутренним содроганием, что вызывало знание о сидящем внутри каждого вокруг звере. Сын Бора, даже когда беспокоился и сердился, как сейчас, порождал во мне лишь нечто похожее на необъяснимое совершенно умиление и желание… защитить. И это невзирая на то, что был этот детинушка выше меня на голову, крупнее и тяжелее раза в два.
— Не волнуйся… — проворчал он уже гораздо мягче, сильно краснея и пристально глядя на мои пальцы, мимолетно коснувшиеся его рукава. — И почему бы тебе не заниматься рукодельем или готовкой, как другие женщины? Да хоть бы сидела и в окно глядела, и то лучше…
Отломив маленький кусочек от лепешки, я встала перед решеткой и показала его вороному. Коняга зафыркал с выражением крайнего пренебрежения на морде и, развернувшись задом, демонстративно стрельнул в мою сторону обеими задними ногами.
— Не возьмет он, — авторитетно заявил младший из аниров, — его вона даже и отравить-то не смогли, когда все полегли! Не взял, небось, и у поганца того порчено угощение.
От меня не ускользнуло, что парнишки случайно или нарочно никак не намекнули на недавние подозрения в моей причастности. Прикусив краешек губы, я просто продолжила стоять перед денником дикаря, держа лепешку на ладони и позволяя распространяться аппетитному запаху выпечки. И судя по дерганью бархатистых ноздрей, с обонянием у жеребца все было хорошо. Постояв с гордым видом несколько минут, он резко развернулся и, метнувшись к решетке, клацнул здоровенными зубищами у самой моей руки. Явно попытка заставить меня дрогнуть и выронить вкусняшку. Но не ему со мной тягаться в этих трюках. С улыбкой я предлагала ему получить желаемое исключительно на моих условиях и никак иначе. Попыхтев недовольно, он таки подошел, а точнее, почти подкрался, угрожающе посверкивая темными глазами, и молниеносным движением схватил кусок с моей ладони, тут же отпрянув назад. А я ощутила, что Ронра вцепился в мою шубку сзади, наверняка готовый рвануть чуть что. Довольно кивнув, я отщипнула еще лепешки и положила на ладонь. В этот раз конь подошел почти сразу и не стал сильно шарахаться, как получил что хотел. Скормив ему так еще несколько лакомств и добившись того, что он больше и вовсе не отходил, ожидая новой порции, я неторопливо, без единого резкого движения, открыла верхнюю часть двери его денника.
— Греймунна! — заворчал Ронра, берясь за мою одежду уж совсем основательно. — Если что — в жизни больше тебя сюда не поведу и отцу все расскажу!
— Ябеда, — шепотом ответила я, опять угощая жеребца и одновременно медленно поднимая руку с недоуздком, чтобы тот мог его прекрасно видеть.
Вороной отступил на шаг, но, слава Даиг, все же не отпрянул и не взбесился.
— Ты же умный мальчик и знаешь, что это такое, — воркующим тоном произнесла я, — гулять очень-очень же хочешь. Дашь надеть — пойдем гулять.
Сзади что-то забормотали, похоже не одобряя моей затеи.
Дикарь снова зафыркал, затряс спутанной, неухоженной гривой и сделал несколько маленьких кругов по своему тесному пристанищу, по всей видимости, показывая мне несогласие с такой постановкой вопроса. Я предложила ему еще лепешки, продолжая держать недоуздок на весу. Он взял и отстранился. Мы повторили это еще раз. И еще. И вот я добилась необходимого. Взяв очередной кусочек, вороной остался на месте. Потея от страха перед животным, что могло передумать в любую секунду, я неимоверно неспешно, почти едва шевелясь, надела на громадную морду сшитые и склепанные полоски толстой кожи и, стараясь не щелкнуть железом, застегнула пряжку на благосклонно опущенной голове.
— Да быть такого не может! — придушенно сказал кто-то из мальчишек, а конь сразу заплясал на месте, бросая требовательные взгляды на широкую дверь конюшни, давая понять мне, что обещания нужно выполнять немедленно.
— Бегите вперед, да открывайте двери и проход в загон! — приказала я конюшим, но они не тронулись с места.
— Ну же! — прикрикнул на них Ронра, и мне почудились азарт и нетерпение, сродни моим, в его голосе.
Ребят как ветром сдуло, и скоро путь на улицу был свободен.
— Погуляешь и сам на место зайдешь, как велю! — твердо заявила я дикарю. — За это еще угощу. И завтра приду. А станешь баловать и упрямиться — стоять тебе опять здесь в тоске.
— Будто бы он тебя понять может! — с легкой насмешкой заметил позади меня Ронра.
— А вот и поглядим, — кивнула я, открывая нижнюю часть двери и отошла, стараясь не выдать предательскую дрожь в своих коленях.
Конь не выпрыгнул, едва увидев путь к свободе, чего я вполне ожидала. Нет, он опустил гривастую башку, понюхал воздух у пола, будто еще решал, заслуживает ли тот доверия, или просто желал показать, что это не с моего позволения он выходит, а потому что сам так захотел.
— Вот наглая морда! — восхищенно прошипел Ронра.
Помедлив еще немного, вороной важно вышагнул наружу и сразу весь подобрался, подтягивая живот, нарочито напрягая все мускулы и изгибая мощную шею. Переступал он пружиня, словно не шел, а вытанцовывал, издавая при этом утробные резкие звуки, напоминающие отрывистые глухие порыкивания. В общем, к моей радости, вел себя как любой нормальный, не утративший духа и природных инстинктов жеребец, оказавшийся перед взглядами десятков кобыл. С достоинством, граничащим с откровенным высокомерием, он преодолел весь срединный проход конюшни и, лишь очутившись под открытым небом, сорвался. Как брошенный сильной рукой камень, он метнулся по выгульному загону, остановившись только когда уперся мускулистой грудью в толстые жерди, и на секунду показалось: сейчас он приналяжет на них — и дерево не выдержит его напора, и тогда у меня точно будут неприятности, если его, ошалевшего от воли, придется ловить по всей городьбе. Но дикарь не попытался вырваться, он просто начал носиться кругами, резко и непредсказуемо меняя направление, мотая головой, взбрыкивая по-всякому, хвост и давно не чесаная грива развевались, из дергающихся ноздрей валил пар, копыта врезались в утоптанную землю, как будто он намеревался проломить ее поверхность. Он бушевал и играл, а я подзуживала его свистом и криками. Развернувшись, конь понесся в нашу сторону, как если бы собирался сшибить, Ронра ухватил меня, но я отмахнулась, потому что знала все эти замашки.
Остановился вороной, когда между нами осталось расстояние меньше протянутой руки, всадив передние копыта с силой в землю, и посмотрел в глаза, потом встряхнул гривой и, крутнувшись на месте, опять понесся в дальний конец загона.
— Ну и чему ты улыбаешься? — раздраженно спросил мой нянь.
— Он пошутил, вот и улыбаюсь. Если уже шутит, то, думаю, мы с ним сладим.
— Шутит, — недоуменно мотнул головой Ронра. — Вот такого мне еще слышать не случалось.
— Что за хозяин был у него прежде?
— Один из предводителей Свирепых, — ответил он вроде как нехотя, отвлекая мое внимание от ликующего красавца.
— Никогда о них не слышала. Они… такие же как… вы? — Я тут же укорила себя за чрезмерно прямой и бестактный вопрос.
— Имеешь в виду, есть ли у них зверь, как и у нас? — Ронра уставился на меня прямо с легким оттенком вызова, словно готовясь принять на себя атаку моего отторжения, но я глаз не отвела, давая увидеть то, что творилось у меня внутри на самом деле: замешательство, страх, но и потребность понять, найти точку опоры в открывшейся для меня прежде незнакомой жизни.
— Да.
— Есть, Греймунна. Аниры и Свирепые в стародавние времена были одним народом, но потом наши пути разошлись. Мы ценим и взращиваем в себе человеческую половину, а они считают это слабостью. Людей они ровней себе не видят, и кабы не мы между ними и вами, то туго бы пришлось и Гелиизену, и вашим соседям от их набегов.
— То есть они плохие и враги? — уточнила я с любопытством.
— Враги — да, а плохие или нет… Заведено у них не по-нашему, домов постоянных не строят, охота, сражения и грабеж — вот чем они живут. Так все наши предки жили, но мой пра-пра-прадед стал новые порядки вводить, говорил, ему богиня наша Иласки являлась и даже… — щеки и уши юноши запунцевели, — ну… вроде как в полюбовниках он у нее был. Как там на самом деле — не знаю, но стал он всех учить по-новому жить. Сыто и в тепле, запасы делать, землю пахать, торговать с соседями, а не убивать да грабить их. Людьми быть, а не зверями, но и свою природу тоже не забывать.
Трофейный жеребец, уже немного успокоившись, прошелся мимо нас туда-сюда, бока его тяжело вздымались, на шее и животе появилось белое мыло. Все же столько простоя даром ему не обошлось, и устал он много быстрее, чем мог бы. А у меня появилось странное ощущение недоброго взгляда, и я даже заозиралась, стараясь понять, откуда он. Но заметить никого не удалось.
— Что не так? — повторил мои действия Ронра.
— Ничего, — передернув плечами, я постаралась отряхнуться от неприятного чувства и набраться решимости для нового, возможно, неуместного вопроса. — Скажи, а твой зверь такой же, как и у отца?
— Да уж надеюсь на это! — негромко рассмеялся парень. — У всех аниров звери похожи, но в нашей семье они сильнее других. Да и поладить с ним удается прямо сразу. Эх, скорее бы.