Он мечтательно вздохнул.
— А та девушка, почему она тоже не обернулась?
— У женщин нет второй личины, Греймунна, ни к чему она. Наша богиня сама не оборачивалась, и вам не велела того делать.
Это «вам» немного покоробило и чуточку согрело меня отчего-то. Не так уж я, выходит, и отличаюсь от местных, а они от меня, по крайней мере, моего пола.
— Почему?
— А затем, чтобы мы, мужчины, своей человечности не теряли.
Я не успела обдумать, как относиться к последнему, как увидела появившегося из-за угла конюшни Бора. Шел он стремительно, широко шагая, хмурился и впился в меня пристальным взором, как только нашел глазами. Воздух вокруг меня сразу сгустился, каждый вдох стал каким-то слишком отчетливым, от головы до пят пробежала волна покалываний, словно я была вдруг обнажена и попала под порыв сильного ветра, вот только не понять — ледяного или обжигающего.
— Я думал, ты не хотела выходить, — произнес он, останавливаясь передо мной так близко, что я уловила его дыхание на своем лице. Легкое движение навстречу, и наши губы бы встретились. Он, похоже, испытывал меня, проверяя, отступлю дальше или останусь на месте.
А я смотрела в его глаза, в какой уже раз поражаясь невообразимой интенсивности голубого в них, и честно спрашивала себя, что хочу сделать. Стоять на месте, давая понять, что его близость, несмотря на страх, не противна мне, или отодвинуться, потому что так, наверное, было бы правильнее. Зверь, перед тобой зверь, лишь прячущий это за совершенным мужским лицом, твердила некая упрямая и зажатая часть моей сущности, та самая, что мечтала вернуть все как было, не только до Аргаста и нашей встречи с Бора, но и до Алмера. Но и ее противница, не менее упрямая, которая тоже я, возражала, что до сих пор видела от предводителя только добро и ласку, коей раньше и не ведала, и до тянущей, неприличной боли внутри жаждала ее снова. Дважды ему случилось напугать меня: тогда на границе, когда узнал о том, что не будет первым, и сегодня. Но я должна быть слепой или бесчувственной, чтобы не понять: он сожалеет о каждом совершенно искренне.
— Без дела сидеть, да позволять себя думам разным одолевать я не хочу, — ответила супругу, и сердитые морщинки между его бровей мгновенно разгладились.
— Лекуба, значит, вывели, — перевел он взгляд на коня, а потом на сына, и прозвучали его слова тяжеловато, как если бы кому-то должно было за это попасть.
— Это я! — поторопилась я взять вину и, подавшись вперед, порывисто положила ладонь на грудь мужа.
— Конечно же ты, — выдохнул он рвано и накрыл мои пальцы своими, будто нарочно акцентируя это простое инстинктивное касание как нечто очень-очень значимое. Его сердце билось мощно и сильно, так и стремясь выпрыгнуть прямо в мою руку.
— Коли ты уже тут, отец, то я пойду? — пробормотал Ронра, глядя себе исключительно под ноги и краснея.
— Иди, — кивнул ему Бора вроде и строго, но появившиеся крошечные смешливые морщинки в уголках рта скрыть не смог.
Парень унесся так же быстро, как его родитель шел сюда. Я таки разорвала наш с Бора физический контакт, повернувшись обратно к коню.
— Вот так загадка ты у меня, Ликоли, — вздохнув, с сожалением проговорил предводитель. — Уж как все недолюбливают да страшатся этого жеребца, а ты именно его и выбрала, дабы своим внимание одарить. Неужто не боишься?
— Не боюсь, хотя опасаюсь — не безумная же.
— Этого зверя нет, а моего — да? В чем разница?
Я помедлила, размышляя над его вопросом.
— Лошадей я сызмальства люблю, прежде каждую свободную минуту на конюшне проводила, уж сколько меня отец и воспитатели ни журили или ни увещевали — все в пустую. Знаю я их, как смотрят, как телом говорят друг с другом или с людьми, понимаю, злятся ли, боятся, скучают. Чую, кто с хитринкой или даже подлостью и ударить может, а кто только пугает или вовсе в хорошем настроении.
— То есть дело в том, что их ты знаешь и понимаешь, а моего зверя только увидала и что у него на уме не ведаешь? — Бора напряженно всматривался в меня.
— Не только… кони они… не хищники же!
— Ну так и что с того? Разве захоти он тебя поранить или даже убить, есть у тебя силы от такого защититься? Или мало людей лошадям случилось угробить?
— Немало, — легко согласилась я, вспомнив сразу дворового мальчишку из моего детства, который по глупости да из дерзости любил кататься по грязи в загоне, повиснув на хвосте у коняг. Ему хватило одного лишь удара в голову от не пожелавшей терпеть такое кобылы, чтобы больше уже никогда не подняться.
— И жестоки они бывают друг к другу, и дерутся, случается, жеребцы насмерть.
— Верно.
— Но?
— Просто… они же просто животные, и все на этом, понятно мне это. А с тобой… — я даже зажмурилась, выжимая из себя нескромные слова, — я же с тобой постель делю… в себе принимаю… и вдруг ты зверь.
— Противно тебе теперь вспоминать о том? — Бора опустил голову, и дыхание его стало резче.
— Вот вроде и должно бы, но нет, — неожиданно для себя самой призналась я. А ведь правда это, правда. Ну и кто же я после этого?
— Не противно — это хорошо.
— Но это не значит, что снова… Я ведь не знала до того, кто ты, что ты, а сейчас знаю. Коли возлягу с тобой опять — душа моя безвозвратно потеряна.
— Не веришь, что не демоны мы из ваших писаний?
— Я никогда и не верила, что они могут существовать, но вот как объяснить самой себе все?
— Просто принимай меня и всех вокруг людьми, мы они и есть, лишь чуть другие. Но разве все, кого ты встречала прежде, одинаковы? — заговорил предводитель торопливо, не давая мне возразить. — Вон у вас в Гелиизене все светлокожи да золотоволосы, а на родине твоей матери темны лицами, а ты вообще такая одна, других ни похожих, ни равных не видывал, но разве от того хоть кто-то из вас не человек?
— Ну ты сравнил! — вскинулась я, забываясь. — Волосы светлые и гладкие или темные и с кучеряшками — это же тебе не зверюга под кожей!
— А под шкурой у зверюги все тот же я! — пожал плечами Бора. — Коли ты волосы сострижешь или вымоешь тем отваром, которым наши девушки свои еще светлее делают, так от того другой станешь?
— Не стану, но все равно! — Мой разум будто раскололся надвое. — Не можешь же ты ждать от меня, что я мигом перестану бояться? Ты мне ничего не сказал, и все молчали! И я видела, что никто на мою защиту против тебя не встанет!
— Так потому, что не нужна тебе от меня защита, жена моя! Не нужна и никогда не будет! Ты моему зверю так же дорога, как и мне, кто сдуру сунется между нами — так легко, как твой провожатый, уже не отделается.
— Но я не желаю повторений такого! Ранив его, ты меня испугал чуть не до смерти! Не понимаешь?
— Не понимаю… то есть вроде и да, уже сейчас, но не тогда. В тот момент Инослас виделся препятствием, угрозой, и убрать его от тебя, обезопасить было правильно…
— Для зверя, — закончила я за него. — Все же ты-человек и ты-зверь разные?
— Да, — как через силу признал мой супруг, — но не настолько, чтобы это хоть что-то меняло в моем отношении к тебе.
Мы помолчали некоторое время, я — не совсем готовая продолжать этот спор, а Бора — не навязывая мне его продолжение.
— Что же, — решила я подвести итог, — ты четко дал понять, что выхода для меня в виде возвращения в мою прошлую жизнь не существует.
— Нет, Ликоли, никакой жизни, в которой мы поврозь для нас обоих уже не существует.
— В таком случае давай вернем этого зверя на место, — кивнула я на дикаря, — и пойдем знакомиться ближе с твоим.
— Я ведь с первого взгляда на тебя почуял сердцем, что ты такая! — расплылся в абсолютно мальчишеской улыбке от уха до уха Бора.
— Какая?
— Единственная подходящая!
ГЛАВА 23
Мое сердце заныло, разрываясь на две части от выражения надежды и даже мало скрываемого ликования на лице Бора. Одна часть сама наполнялась до предела радостью и безмерной легкостью, таким ласковым теплом, которое можешь ощутить лишь от созерцания того, что ты каким-то образом делаешь счастливым другого, совсем не безразличного тебе человека, и это много ценнее и приятнее, чем когда кто-то трудится над твоим собственным счастьем. Другая же по-прежнему пребывала в мрачном смятении, наполненная отрицанием, неверием, что хороший исход возможен, а еще и каким-то тяжелым предчувствием, похожим на неизбывную ноющую боль в глубине, настырно твердящую, что все обязательно будет плохо, вне зависимости, насколько я буду стараться. Будто и то, что мне представляется преодолимым и не таким уж дурным, на самом деле окажется хуже некуда.
— Лекуб! — позвал Бора с той самой странной властностью в голосе, что поразила и почти сбила меня с ног сегодня утром, правда, сейчас это был лишь слабый отзвук той мощи, но не уловить и его было просто невозможно.
Вороной сразу же повернул в нашу сторону голову, и я тут же поняла, что его настроение стремительно портится. Он зыркнул темным глазом на меня, словно упрекал в чем-то, а потом уставился прямо на предводителя и стал приближаться, подчиняясь повелительному движению его ладони. Но выглядел он при этом так, как будто следует его приказу не из собственного желания, а по принуждению, которого нельзя избежать, и бунтовать нет смысла.
— Пожалуйста, позволь мне самой завести его на место, — положила я руку на сгиб локтя Бора, и тот мгновенно подался ко мне. Такое чувство, что стоило мне его коснуться, и в него ударяло невидимой молнией, заставляя забыть все вокруг. В моей груди опять стало тесно и жарко, в очередной раз напоминая, что именно о таком мне когда-то и мечталось.
— Коли хочешь — сделай, — согласился мой супруг, — но если он забалует или как навредить тебе удумает… Не обессудь потом и чудовищем меня не зови.
— Мы с ним уже вроде договорились, — делая усилие, улыбнулась я, прекрасно поняв, какая участь ждет моего дикаря, случись ему сглупить и допустить хоть намек на опасность.
Хотя здесь вся ответственность ляжет именно на меня, так как я все затеяла, и если вдруг неправильно прочту эмоции животного, то, выходит, подвергну его жизнь риску, ведь и гадать не нужно — Бора и тени угрозы мне не допустит.