рениями?
— Ну и чего ты желаешь, воин? Останешься, рискуя ежедневно нарваться на неминуемую смерть, или же уедешь, пока все не успокоится? — спросил предводитель, мягко увлекая меня за собой к столу, подчеркивая этим нарочитую потерю интереса к тому, чем все закончится.
— Я остаюсь! — твердо заявил Инослас в наши спины и тяжело опустился на лавку.
— Пусть так, — небрежно бросил предводитель через плечо.
На всем протяжении трапезы Бора был весел, вел беседы со своими воинами и, по обыкновению, ухаживал за мной. Главный руниг же почти не прикасался к еде, и было видно, что сидеть тут вместе со всеми ему трудно, но и уходить он не спешил, а вместо этого бросал на меня краткие требовательные и красноречивые взгляды, стоило лишь моему супругу отвлечься. И я прекрасно понимала, на чем настаивает он, поглядывая вот так. Нам нужно было срочно поговорить.
Но кроме скрытного многозначительного зырканья рунига я еще и постоянно сталкивалась с ненавязчивым и трудноуловимым изучением со стороны почти всех аниров, что стало более понятным в самом конце застольных посиделок. В зал вплыла Друза, одетая как и при нашей первой встрече в ярко-красное платье с щедро открытыми, великолепными, округлыми плечами, естественно, без подноса с кушаньями, как другие женщины, поигрывая крупной золотой подвеской на шее, привлекая тем самым внимание к своей пышной груди. Мне сразу подумалось, что украшение — почти наверняка подарок Бора в бытность их вместе, и надела она его неспроста, а чтобы напомнить и ему о том, что между ними было, и показать всем вокруг осязаемое свидетельство их связи, возможность возвращения которой она старалась внушить. Мне даже глаза захотелось по-детски закатить и открыто обнять или даже поцеловать супруга, невзирая на возникшие между нами трудности, досаждая ей наглядной демонстрацией различия между ее жалкими потугами заставить ожить прошлое и тем, что есть у меня прямо сейчас. Но я сочла такое поведение неумным и вульгарным, а еще и признаком неуверенности, ведь чем громче твое заявление для посторонних, тем более зыбкая почва под твоими ногами, и степень старательности в выпячивании обратного, делает это заметнее. И пусть мое положение, по сути, таким и было, но делать ей приятное, дергаясь и хватая Бора, чтобы сказать «мое», я не собиралась. А вот она как раз явилась для обратного. Вонзившись в меня взглядом, Друза шла за спинами сидящих воинов в нашу сторону, покачивая своими роскошными бедрами, и с каждым шагом ее наглая физиономия становилась все более довольной и торжествующей, отчего во рту у меня появился вкус горечи.
Остановившись позади Вада, сидевшего по левую руку от предводителя, она еще пару секунд жгла меня прямо-таки ликованием, лившимся из ее светло-голубых глаз, но потом перевела их на моего мужа, и выражение ее лица сразу поменялось на горестно-озабоченное.
— Нет метки! — произнесла она явно преувеличенно громко и драматично, нарочно перекрывая голоса мирно беседующих мужчин. — Она не позволила ему поставить метку! Что же это такое?!
В зале моментально наступила тишина, и все уставились в свои тарелки, царившая атмосфера непринужденности и легкости рассеялась без следа.
— Друза, я предупреждал тебя! — грозно рыкнул враз помрачневший Бора, накрывая мою ладонь своей.
— А я тебя, что чужачка тебе не пара и никогда тебя не поймет! — огрызнулась нахальная стерва.
— Уйди! — повелительно указал Бора на выход, и я ощутила волны той самой, вызывающей потребность подчиняться силы. И снова неуместная мысль, словно стремительно промелькнувшая мимо стрела: а ведь ему ничего не стоит применять такое и ко мне, ведь сопротивляться подобному просто невозможно, но никогда, никогда он…
— Одумайся, пока не поздно, предводитель! — вякнула несносная скандалистка, начиная при этом пятиться, хоть и нехотя. — Похоть твоя к ней наколдованная, потому и не принимает она тебя! Удали ее прочь, дай волю зверю да позови меня, и увидишь, что правда, а что только морок, — продолжая удаляться под тяжелым взглядом Бора, Друза перешла на визгливые вопли: — Что же вы все молчите, друзья его и лучшие воины? Неужто некому, кроме меня, любящей всем сердцем женщины, некому сказать ему, что он из-за нее потеряет? А что будет со всеми нами? Хотите под чужую руку встать или же уже встали?
— Ну какая же дура окаянная эта баба, — пробормотал Вада, но от меня не ускользнуло, что все аниры выглядели теперь так, словно им есть что сказать, но делать они этого не решаются.
Предводитель не отворачивался до тех пор, пока Друза не убралась из зала, а после неторопливо поднялся, увлекая и меня за собой, и, не жалея времени, обвел тяжелым, буквально давящим к полу взглядом всех присутствующих и поднял вверх наши сомкнутые руки так, чтобы видно было отовсюду.
— Эта женщина — моя диала! — произнес он, будто неподъемным камнем припечатал. — Не чужачка, не вештица, не чаровница, разум мой затмившая, а моя диала! С меткой или без нее! Все, что промеж нами, — никого из вас не касается! Коли кто не согласен с тем, как все обстоит, — ворота открыты!
Аниры заволновались, по залу пронесся встревоженный ропот, и мое сердце сжалось, холодея от понимания, как же недальновидно поступает сейчас мой супруг.
Но то ли предел его терпения наступил, то ли он точно знал, что делал и какие будут последствия, в отличие от меня.
— Тем же, кто мне действительно предан и остается, повторю в последний раз: неуважения, обид да козней и сплетен для нее терпеть больше не стану, прощать и смотреть на это как на дурость и ерунду — тоже. Будь то мужчина или женщина — узнаю, о чем таком, и спрос будет един.
— Предводитель, да никто же ничего такого… — начал один из воинов, но замолк.
— Мы же о тебе… — подал голос еще кто-то.
— Кто стоит над вами? — громоподобно рыкнул Бора, обрывая всех, и у меня задрожали все внутренности.
— Ты, — отозвался зал.
— Кому вы до сих пор доверяли свою защиту?
— Тебе, — и снова дружно, как один.
— В силе моей усомнились? Может, кто хочет на мое место?
— Нет, нет, нет, — поднялся шум, но предводитель легко добился тишины, хлопнув по столешнице свободной ладонью, отчего подпрыгнула вся посуда.
— А раз нет, так и не забывайте, чье тут слово все решает! — подвел он черту, опустил мою, уже чуть начавшую затекать руку и сказал совсем иным, полным мягкости тоном: — Пойдем, жена моя.
— Бора, — обратилась я к нему, когда толстое дерево двери отрезало нас от звуков дома, — я прекрасно понимаю, что ты сейчас сердит, и рискую вызвать твое раздражение еще больше…
— Никакого риска в этом для тебя, — резковато ответил супруг, отходя к окну и останавливаясь там спиной ко мне.
— Знаю, что я здесь всего ничего и это нормально, когда кажется, что все вокруг что-то скрывают или недоговаривают. Но прежде у нас был разговор, и ты сказал — спрашивай, если ты хочешь знать. — Не оборачиваясь, предводитель кивнул. — Вот я и спрашиваю прямо: что есть такое эта метка, кроме знака твоего покровительства и обладания мной, раз это настолько не оставляет равнодушными всех вокруг. То есть я могу понять, почему та же Друза создает вокруг этого столько шума…
— Ликоли… — Бора, оглянувшись, поморщился, как от зубной боли, и я заторопилась, чтобы он не счел меня жалобщицей и капризной девчонкой, желающей добавить ему головной боли.
— Нет-нет, меня ее выпады не задевают, супруг мой, я не слишком искушена в… — я взмахнула рукой, подыскивая нужные слова и решила говорить, как хочу, — в любовных отношениях, но моих познаний и интуиции, — хотя будет правильнее сказать наивного оптимизма, Греймунна, — хватает, чтобы видеть — она мне не соперница. Но я не слепая — видела, что и все остальные беспокоятся из-за отсутствия этой метки у меня, да и намеки эти на последствия…
— Не слушай! — рубанул в воздухе рукой Бора. — И не бери это в голову! Все так, как я и сказал там: ты моя диала, супруга законная и по вашим обрядам, и по нашим понятиям, я тебя таковой признаю, и по-другому уже не быть.
— Но метка… — возразила я, но он прервал меня.
— Лишь знак на коже.
— Не о том ты говорил мне еще совсем недавно. — Я не стала повышать голос, явно уже понимая, что мой муж почему-то решил пока уклониться от разъяснений, и я не слишком была уверена, что нужно настаивать.
Бора подошел ко мне и, подхватив на руки, уселся на постель, устраивая на коленях.
— Я, как и любой, кто отягощен сильнейшими желаниями, жена моя, временами хочу их немедленного исполнения, иногда кажется, и не важно, какой ценой — был бы результат. Мои желания относительно тебя сильнее всего, что я могу за собой упомнить, — тихо проговорил он, целуя мой висок. — А когда зверь близко, то и вовсе совладать с ними мочи нет. Но, остыв и по здравому размышлению, я осознаю, что ничего хорошего не выйдет меж нами, коли я слишком давить буду.
— Ты не потребовал принять метку, в чем же тут давление? — Меня удивили собственные, уже вырвавшиеся слова. Не ощущалось ли все именно так всего несколько часов назад?
— Я успел тебя узнать, Ликоли. Не поручусь, что всю, как есть, но кое-что о тебе понял, — со вздохом ответил предводитель, — и о себе на удивление тоже. Так вот, пока вся правда о метке — не то, что тебе нужно узнать уже сейчас.
— Почему? Ты сказал — никаких секретов, — нахмурилась я.
— Не в секретах тут дело, а в том, что правда станет толкать тебя туда, куда я желаю всем сердцем, чтобы ты пришла добровольно.
— Но как я, как ты выражаешься, приду, если не знаю пути и места, куда должна попасть! — вскинула я голову, встречаясь с ним взглядом, и заработала нежное касание его губ моих.
— Должна — это почти как принуждена, не важно, по-хорошему или плохому, а мне необходимо лишь твое стремление, оно и путь тот укажет. Ведь принуждения, со мной связанного, у тебя и так с лихвой.
Я не нашлась, что возразить. Ну не убеждать же его, что готова принять то, что он и сам считает почти насилием, да и донимать его препирательствами смысла не видела. Не такой мужчина предводитель, чтобы из него можно было что-то выбить упрямством или выканючить приставаниями. В конце концов, не в одиночестве мы тут живем, всяких личностей с длинными, а то и ядовитыми языками хватает. Легкая провокация и вовремя заданные вопросы принесут больше пользы, чем попытки пробить молчание Бора.