Много-много наполненных сладостью и горячечной страстью минут спустя, я, щедро обласканная, выкупанная и накормленная легким завтраком, перебирала все платья из сундуков под пристальным, дарящим непрерывное тепло взглядом мужа, что расслабленно развалился полуобнаженным на постели.
— Как думаешь, это подойдет? — спросила я его, приложив к груди наряд цвета самой первой весенней листвы с вышитыми крупными желтыми цветами.
— М-м-м…подойдет, — протянул он, на самом деле снова неотрывно глазея лишь на свою метку на моей шее.
— Ты и про все прошлые так говорил! — вздохнула я.
— Потому что тебе все подойдет. Не обессудь, но все равно я тряпок этих не вижу, одну тебя только, — чуть виновато заглянул мне в глаза Бора.
— Но я же хочу выглядеть красивой для тебя и непременно подобающе случаю, чтобы ты мною гордился!
— Пф-ф! А одежки-то тут при чем? — поднял брови предводитель. — Если я чуть больше тобой гордиться стану, Греймунна, меня того и гляди на части порвет. Ты лучше эти платья и вовсе брось, и надевай все теплое да с мехом, нам ведь, почитай, весь день в шатре провести придется, подарки да пожелания от людей приезжих и местных принимать да угощения и питье предлагать.
— Ты мог бы мне и сразу об этом сказать, — возмутилась я.
— Мог бы, — Бора расплылся в довольной хитроватой улыбке, — но не стал.
— И почему?
— Полюбоваться хотел.
— У нас вся жизнь впереди! Налюбуешься!
Предводитель стремительно поднялся и, подойдя ко мне, отобрал и бросил на постель платье, что я так и прижимала, и окинул медленным, горячим взглядом с головы до ног.
— Нет! — веско уронил он и полез сам доставать мои теплые, им же и подаренные вещи.
— Ты, видно, жизнь совсем не ценишь, чужак, — послышалось ворчание Вада снизу, когда мы уже спускались по лестнице.
— Пора тебе прекращать звать меня чужаком! — огрызнулся еще невидимый главный руниг. — Я-то теперь, выходит, застрял тут с вами до конца жизни.
— Как-то долго до тебя это доходило, а на вид вроде умный, — парировал седой анир.
— Умный, — резко бросил Инослас, встречаясь со мной наконец глазами, — поэтому понимаю, когда есть возможность разного хода событий, а когда ее уже не остается.
Он воззрился на мою шею, еще хорошо видную в не застегнутом пока вороте шубки, и на миг его лицо исказила гримаса откровенного гнева, но она быстро исчезла без следа, сменяясь разочарованием и какой-то глубокой усталостью. Как у человека, что только что узрел пепелище своего некогда любимого дома.
— Всегда знал, что глупо строить какие-то планы с участием женщин, которым предоставлен хоть какой-то выбор, — пробормотал он, — и вот этому очередное подтверждение.
— И вам доброе утро, кресс Инослас, — легкомысленно фыркнула я, не испытывая ни капли сожаления или вины.
Хотя, может, и стоило бы, ведь действительно, теперь вся задумка накрыть Рекру и ее сообщников разом, скорее всего, пошла прахом.
— Не вижу ничего доброго в том, чтобы лицезреть, как вы лишили себя всех шансов на весьма заманчивое и, вероятно, величественное будущее, пойдя на поводу у своей…
— Прежде чем еще слово произнесешь, воин, поостерегись! — рявкнул Бора, обнимая меня за плечи.
— Да уж, при всем моем уважении, онор Бора, остерегаться мне уж нечего! — поражая меня, руниг уставился на предводителя с ничуть не скрываемой дерзостью. — Терять — тоже, так что желаю высказаться без всякой оглядки.
— Только если моя диала имеет настроение тебя выслушать, мне-то до твоих разочарований дела нет, — хмыкнул Бора. — Ну что, Ликоли, хочешь знать, что все время он в голове держал?
— Не слишком, — покачала я головой.
— А напрасно, кресса Греймунна, — Инослас усмехнулся криво и болезненно, и мне подумалось, что таким открыто демонстрирующим свои эмоции я его никогда не видела. Ни раньше в Гелиизене, ни здесь в Аргасте. — А я ведь хотел для вас так многого, и мне казалось, вы та, кто сможет укрепить свое сердце против всей этой присущей, извините, бабам сентиментальной чуши, и станете моей настоящей спутницей на пути воплощения в жизнь больших амбиций. Вернуться на родину уже не разменной монетой политической игры, а личностью, что оставит за своей спиной целое вражеское государство, повергнутое в междоусобную смуту — разве это не великолепная цель в жизни, ради которой не стоило разбазариваться на чувства, имеющие свойства неизбежно угасать и проходить?
— Не для меня, — отрезала я.
— А жаль, так жаль, — уже совсем без всякого запала произнес Инослас. — Вы, несущая в себе кровь двух правящих семейств, наследница Окнерда Пятого, случись что с его двумя сыновьями… Как легко я мог бы возвысить вас и возвыситься сам, руководствуйся вы исключительно трезвомыслием, а не порывами жадного до удовольствий женского тела и разума. Сколько бы я мог вам дать… Месть, величие и иную, совсем иную степень того же самого удовольствия, что доступна только при наличии безграничной власти.
— Что же, сожалеть о том, что упустила это и разрушила ваши устремления, не собираюсь, — пренебрежительно отмахнулась я.
— Как знать… жизнь длинная, — отбил руниг. — Онор Бора, я закончил и готов понести любое угодное вам наказание за дерзость, наличие злонамеренных планов и вожделение к вашей супруге, отрицать которое больше не вижу смысла.
— Ты вожделел не столько ее саму, женщину в ней, а как раз те свои бесконечные амбиции, что она воплощала самим фактом своего происхождения и в силу обстоятельств. — Слова предводителя падали тяжело, он не скрывал раздражения, но явно настоящей злости не испытывал. — Сегодня я слишком счастлив, чтобы действительно гневаться на тебя, тем более что на самом деле у тебя никогда и не было ни единого шанса победить. Моя душа узнала Греймунну сразу, увидела в ней то, что так и осталось недоступно тебе.
Инослас снова скривился, будто упоминание о душе вызвало у него зубную боль.
— Знаешь, я и вовсе наказывать тебя не стану. Живи себе дальше, но отныне за городьбой. Ходи, ешь, спи, смотри на моих людей вокруг себя, и авось, спустя время, когда проглотишь и пережуешь и свое поражение, и то, как привык обращаться с окружающими, тебе улыбнется настоящее счастье. То самое, что пока ты считаешь бесполезной тщетой.
Бывший главный руниг усмехнулся презрительно, давая понять, какой ересью считает такое о нем предположение, одарил меня последним тяжелым нечитаемым взглядом и неторопливо ушел в сторону коридора на мужскую половину дома.
— Одному в чужой стране нелегко ему придется, — невольно пожалела я, а Бора с Вада почему-то в унисон хохотнули.
— Ему-то? — фыркнул седовласый анир. — Я бы на твоем месте не волновался. С жильем по первости я ему помогу, а в остальном твой бывший опекун везде сумеет пристроиться и без дела не скучать. Не в его это натуре. А мы за ним присмотрим.
— Так что теперь с Рекрой? — спросила у Бора, когда он повел меня к выходу. — Поймать ее сообщников не удастся?
— Не в этот раз, так в другой, — пожал плечами супруг. — Девушку пока заперли, посидит, подумает и, может, захочет сама все поведать. Нет, так отправлю ее с глаз, коли не по нутру ей мое покровительство и защита — пусть ищет другого охранителя и кормильца или подается к Свирепым в земли.
— Прости, все это из-за моей несдержанности, — извинилась я, почувствовав, как греются щеки, потому что ну никак, никак заставить себя по-настоящему раскаиваться не выходило.
— Даже не думай сожалеть! Всегда есть какие-то угрозы, неурядицы, враги с севера, юга — да хоть откуда! Но все это лишь моменты, преходящие обстоятельства, Ликоли. То, что между нами, — вот что важнее всего и постоянно. Да, я предводитель, воин и глава других воинов, но еще и просто человек, мужчина и дошел уже своим умом до того, что для меня, как и для любого, должно быть первым. Любимая и мои дети. Так что это мои обязанности предводителя воруют время у нас с тобой, а не ты отнимаешь его у моих дел.
— Что будет, если я сейчас снова запрыгну на тебя и расцелую? — спросила, косясь на него, не в силах прекратить улыбаться и желая очень-очень сильно как раз того, что сказала. О, Даиг, откуда во мне это бурлящая, бесконечная потребность ласкаться, обниматься, зацеловывать, глаз не сводить, быть ближе некуда? Хотя какая разница, если мне так это нравилось. Все равно что я щедро пригубила игристого вина, да так и хожу в этом состоянии, навеселе да с невесомым телом.
Бора сбился с шага, прочистил горло и ответил сильно огрубевшим голосом:
— Мы совершенно точно сильно опоздаем к началу праздника, и я об этом совсем не пожалею. Ты тоже.
Смеясь, мы вышли из дома и сразу оказались под взглядами уже знакомых аниров и, похоже, первых прибывших гостей, учитывая немного иную манеру в одежде.
— Моя диала! — провозгласил Бора громоподобным голосом, поднимая вверх наши сцепленные руки, немного шокируя меня, и толпа грохнула в ответ поздравлениями и радостными воплями.
Откуда ни возьмись выплыла Нарга и опять смачно расцеловала меня в щеки, бормоча бесконечные «спасибо» и оставляя на моей коже следы своих слез. Потом она так же облобызала и Бора, и дальше к нам стало подходить множество людей, кланяясь мне, приобнимая или просто хлопая по плечу Бора, и мне понадобилось несколько минут, чтобы освоиться в этой массе почти незнакомцев, так искренне — в этом не возникало и тени сомнения — радующихся за нас. Это было ужасно странно, но необыкновенно приятно.
Наконец мы выбрались из потока приветствующих наше соединение и направились во главе шумной процессии к павильону. Следующие часы провели, восседая во главе длинного, ломящегося от яств и напитков стола, пока люди приходили, несли какие-то подарки Бора и произносили, очевидно, ритуальное пожелание мягкой, снежной да спокойной зимушки.
Предводитель их благодарил, желал того же в ответ, приглашал угоститься да испробовать хмельного, что они и делали и, не спеша насытившись-напившись, прощались, уступали место другим, уходя наружу, где уже вовсю звучала веселая музыка и, судя по всему, устроили танцы.