— Я бы тебя сначала поимел, чтобы от трупа мной несло, да на людей у меня не встает и времени нет, — голос его был невнятным, будто говорить было для него не самым привычным занятием.
— И могу я узнать хотя бы за что? За что я умру?
— Ты — никто. Просто тело с его меткой. Не приняла бы метку, еще бы пожила. Забрал бы, и Бора все что угодно по моему приказу сделал бы.
— Ну так забери! — выкрикнула, с угасающей надеждой глянув на закрытые двери конюшни.
Нас ведь должны были услышать? Хоть кто-то? Да, здание на отшибе, далековато от главного дома, и во дворе не было никого. Но умоляю, муж мой, приди за мной! Позволь лишь взглянуть напоследок!
— А к чему ты мне теперь? — Чужак нагнулся надо мной, схватил за грудки и вздернул в воздух, заставив заорать во все горло от боли во всем теле. — По проклятой метке он тебя везде найдет. Не спрячешь. Не нужна. Только убить.
— Но почему? — задыхаясь, прорыдала я, уже ничего не видя перед собой.
— Бора больно. Очень больно. Он не сражается. Слабый. Свирепые придут и победят. Так даже лучше.
В моих ушах зазвенело, сознание помутилось, и мимо него прошло то, как я очутилась опять на полу, со свистом хватая воздух, от недостатка которого мне померещилось повторение недавнего сражения двух зверей — белого и бурого. Но спустя пару вдохов я осознала, что это не видение, и действительно большой белый хищник треплет темного, словно тот был кучей ветхих лохмотьев. Молотя об стены и неуклонно уволакивая все дальше от меня к входному проему, где повисли остатки разнесенных в щепки дверей. С сокрушительной силой белый шваркнул уже бессильно повисшего бурого об пол, от чего содрогнулось все здание, и выкинул наружу, откуда послышались бульканье и предсмертный хрип. Но победитель уже и не смотрел на поверженного противника, он бросился ко мне, издавая жалобные, совсем не вяжущиеся с такой горой мускулов звуки. Я увидела родные, мои любимые, самые прекрасные и невыносимо голубые глаза на израненной морде и зарыдала отчаянно и в голос, намертво вцепляясь руками в короткую пушистую гриву.
— Ты пришел! Пришел! Как же я люблю тебя, Бора! — провыла в мягкий мех, а он издал страдальческий стон.
Прямо в моих судорожных объятиях он стал меняться, и обнял в ответ, но я закричала снова от того, что болело все и всюду.
— Прости-прости-прости меня, Лепесточек, — взмолился Бора. — Вины моей вовек перед тобой не избыть, не сразу понял я, зачем Рекра позвать меня с утра решила. Наблюдала ведь она за тобой, догадалась-узнала, что к Лекубу помчишься первым делом. Хитрая девка вместе с Кего уговорились, что если уж не украсть тебя, так хоть извести.
Вот такая я оказалась для врагов легко предсказуемая.
— За… забери меня домой, — прошелестела последним усилием, прежде чем позволить себе больше не удерживать сознание.
ЭПИЛОГ
— Ну вот и хорошо, вот и славно, пичужка. Возвращайся давай, нечего тут без дела валяться. — Сквозь липкую, неохотно отпускающую меня тьму, пробивался монотонный бубнящий голос старого Ундо. — У тебя ж вон муж необласканный, прям высох весь, домочадцы опять же все извелись. Конь чахнет, не ест, не пьет, земляк ходит мрачнее тучи. Она лежит тут, молчалива-недвижима уж семь дней! Просыпайся-просыпайся, пичуга!
Веки разлепились с трудом, и, несмотря на полумрак в комнате, глазам вначале было трудно.
— Вот это дело! — одобрительно пробасил пожилой целитель, улыбаясь в свою густую бороду. — Вот это ты молодец!
Я хотела позвать мужа, но горло забыло, что нужно делать для того, чтобы выходили звуки. Бора появился в поле моего зрения сам, как откликаясь на мой мысленный призыв, и я едва сразу не разрыдалась, взглянув в его осунувшееся и смертельно бледное лицо. Но от судорожного вдоха грудь пронзило такой болью, что слезы полились уже по другой причине. Мне вдруг разом привиделось все случившееся на конюшне, но особым ужасом обдало от воспоминания о неспособности нижней части тела двигаться. Запаниковав, я задрыгала ногами под одеялом и, наконец, смогла вскрикнуть, но теперь уже от радости.
— Лепесточек, успокойся! — бросился ко мне Бора, падая на колени перед кроватью и обхватывая в талии, осторожно, но крепко. Надежно. — Все закончилось, и никогда больше я не оплошаю.
— Такие обещания раздавать не слишком ли самонадеянно, — послышалось ехидное замечание главного рунига откуда-то из дальнего угла. — Рад приветствовать вас в сознании, кресса Греймунна.
Я, удивленно моргнув, глянула на Иносласа, он же усмехнулся мне:
— Я не торопился уйти, а вашему супругу было как-то абсолютно не до моей скромной персоны, чтобы выкинуть прочь.
— Не уйдешь сейчас — и я точно это сделаю! — пригрозил предводитель, не поднимая головы от моего живота.
— Ну, раз уже понятно, что умирать моя бывшая подопечная не намерена, то я и правда откланяюсь. Всего доброго, кресса Греймунна. Выздоравливайте поскорее и держите в голове, что я обитаю совсем неподалеку, и в случае чего…
— Не будет никаких случаев! — рыкнул Бора, и несносный руниг убрался, прежде чем я собралась с силами ему ответить.
— Вада? — спросила, опустив ладонь на макушку мужа, и все внутри затрепетало от его живого тепла, от ощущения его волос между пальцами.
Глаза опять помокрели, но каждый резкий вдох напоминал, что срываться в плач не стоит, это совсем-совсем не понравится моим ребрам.
— Уже на ногах и здоров как бык! — ответил предводитель, нежно, словно это была тонкая соломинка, беря мое запястье и подтягивая руку к своим губам.
— Дак и она скорее скорого тоже бегать станет, предводитель! — вмешался Ундо. — Не о чем горевать тут. И это… пойду и я, пожалуй. Посплю чуток внизу у Нарги на кухне, там моим костям ох как тепло. Да и глядишь, старая мне чего вкусненького выделит.
— Спасибо вам, — прошептала я.
— Обязан я тебе до конца жизни, Ундо, — кивнул ему Бора, лишь на мгновение отрываясь от меня взглядом.
— То же мне, нашел чем обязываться… — бурча себе под нос, старый лекарь нас покинул.
— Хочешь есть, пить, обмыться? — торопливо спросил мой анир.
— Пока бы только сесть попрямее, — улыбнулась ему я, — да на тебя посмотреть.
— Я за свою оплошность и взора твоего не заслуживаю, — проворчал Бора, вскакивая, и, осторожно приподняв меня, положил под спину еще пару подушек.
— Да в чем ты оплошал-то? — возмутилась я, пусть и очень тихо. — Я же могла и не пойти на конюшню в то утро, и ничего бы у них не вышло. Или этот бурый монстр мог и через месяц, и через два там однажды меня подстеречь. Это же дело случайности.
— Нет, кабы не праздник да не народу столько почти всю ночь напролет, все сыты-пьяны, то ни за что бы Кего было не пробраться в мой двор незамеченным.
— А кто он такой… был? — Убил ли зверь моего мужа его?
— Был, — твердо кивнул Бора. — Сын он последнего предводителя Свирепых, Оури, которого я два года назад тоже убил, когда он со своей ордой в мои пределы сунулся. Лекуб-то от него и остался. Кего тогда совсем юношей был, испугался да с недобитками обратно убежал, а я пожалел да выслеживать и добивать не взялся. Вот и напрасно. Он, видишь что, окреп, сил набрался, про Рекру вон вызнал и про тебя потом, задурил девке голову брехливыми россказнями про ее мать и моего отца, про родство их по духу супротив нас, мягких к людям и слабых аниров, да убедил отомстить любой ценой. Посулил, что, если выйдет у него Аргаст захапать, он ее своей диалой возьмет. Ну и она с червоточиной оказалась, поддалась алчности и вранью.
— А что за история про твоего отца и ее мать?
— Ты ешь — я рассказываю, — поставил условие супруг, поднося к моему рту чашку с густым бульоном.
Я послушно отхлебнула и, чуть переместившись, успела чмокнуть его большой палец. Посудина заплясала, бульон едва не разлился, Бора глянул с укором, но при этом с облегчением. Вот и правильно, прекращай винить себя, любимый. Вышло все, как вышло — жива и такой оставаться и намерена.
— Я уже говорил тебе, что мой отец принял решение привезти вдов Свирепых в Аргаст, причем он никак это внятно не объяснил даже самым преданным воинам и друзьями. Уже позже стало ясно, что вдова Сакру подпоила его как-то дурманящим разум зельем, заставив воспылать к ней похотью дикой. Отомстить она задумала сразу же: у Свирепых кровная месть — непреложный закон. Так уж вышло, что наша с Ивка мать не была диалой моего отца… столько лет вместе, и всегда вроде у них ладно было… но нет, он все ждал ту самую… Ну да неважно это все. Так вот, как только привез он эту вдову безымянную, то в первую же ночь метку ей и поставил! Ни мы, ни воины его никак в толк не могли взять, что же с ним творится. По всему же видно было: и злобная она, и ненавидит всех вокруг, и отец ей не по сердцу… а он как сам не свой делался все больше. Подозревать всех вокруг начал в не пойми каких грехах, срывался, бояться прямо его народ стал. И чем дальше, тем хуже. До тех пор, пока Нарга однажды ночью не поймала эту самую вдову на творении того зелья — видно, запас у нее кончился. Крик-скандал поднялся, отец ни в какую в дурное верить не хотел, на ближайших друзей преданных бросился, и под весь этот шум та отравительница коварная и убежала. К своим, в земли Свирепых подалась — не терпелось ей похвалиться, что самого предводителя аниров отравила, душу-сердце изгадила. Да лишь на их первых же дозорных нарвалась, так все ее торжество и закончилось. Они только метку моего родителя увидели — и обезумели… — Бора, хмурясь все больше, тряхнул головой. — Сотворили с ней, перед тем как растерзать, такое, о каком ни тебе, никому лучше и не знать, Лепесточек.
— Но если мать Рекры свои же и убили, отчего же она на тебя и меня зло держала?
— Тут такое дело… — вздохнул предводитель. — Отец, когда нашел ее тело, совсем умом тронулся. Выследил да убил каждого, кто ее… А потом и против своих повернулся… Впал в неистовство, решив для себя, что если бы домашние не уличили его диалу в плохих делах да не напугали, она бы не убежала и ничего с ней не случилось. И никаким доводам, что скоро она бы его до смерти бы извела и никогда жить с ним по чести не собиралась, что это зелье ему разум терзает, а не любовь настоящая сердце сушит, не внимал. Моему старшему брату пришлось против него встать… И принять потом на себя обязанности предводителя. А о подробностях той истории болтать никому не велено было. Ушла чужачка и ушла, а старый предводитель устал да в леса отшельником жить подался. Только кто лично всему свидетелем был, тот и знал, а Рекра мала была, и всего ей, само собой, не рассказали. Вот подлый Кего тем и воспользовался. Он ее, оказывается, еще полгода назад перехв