атил, когда в лес по ягоды девчонки бегали, признал свою, да стал голову дурить, мол, не просто мать ее сгинула, а отец мой сначала метку силком ей поставил да ложиться с собой принуждал, а как не смирилась с этим да к своим подалась, так объявил ее лишенной своей защиты изменницей и охоту на нее объявил. Выследили, мол, ее его воины и он сам, надругались-натешились, как хотели, отчего она и померла.
— Ну какой же мерзавец! — стиснула я кулаки. — Ведь наверняка он ни одного своего обещания ей держать не собирался, использовал глупую!
— Да, конечно, не собирался, да только Рекра и до сих пор в это верить отказывается. Твердит, что любовь у них была, да меня, тебя и всех аниров проклинает.
— Ну и что с ней делать?
— Здесь ей оставаться нельзя, даже если мы с тобой простим, а ей того не надо, то люди не потерпят такую змею рядом, ни предательства, ни смерти Лиски не забудут ей. Пусть уходит, куда вздумается, глядишь, и найдет себе место где-то, дальше ее судьба — не наша забота.
Что же, другого тут не дано, очевидно. Как ни страшно изгнание, но соверши Рекра нечто подобное в Гелиизене, ее долго бы пытали и потом жестоко бы казнили на площади при всем народе.
— Ну и хорошо, что все закончилось, — вздохнула я, чувствуя себя слишком сытой от нескольких глотков бульона и усталой от этого разговора. — А теперь ложись со мной рядом, наин мой, и давай еще поспим.
— Ликоли… — Опять тень вины набежала на черты Бора.
— Тш-ш-ш! — оборвала его я, сползая с подушек и устраиваясь поудобнее. — Нет у меня сил сейчас с тобой спорить, да и не о чем. Сказала же тебе еще на конюшне, что люблю тебя, а значит, никаких обид держать не собираюсь, шарахаться от меня да корить себя не позволю. Сам меня разохотил постель с тобой делить, вот и не смей теперь бегать!
— Да какой тебе постель делить! — фыркнул предводитель, расслабляясь. — Мне дотронуться до тебя страшно.
— А ты со своими страхами борись! Как я.
Будто крадучись, Бора таки взобрался на кровать и прилег рядышком. Мне тут же стало тепло-тепло, уютно, и словно и ломить да тянуть везде перестало.
— Думал, и забыла, что тогда вгорячах сказала, — тихий шепот Бора пробрался сквозь мою растущую сонливость, а его губы едва заметно коснулись виска, тогда как все тело он старался держать на расстоянии, чтобы не придавить меня ненароком нигде.
— Может и вгорячах, но правда же. От нее никуда не денешься, — пробубнила, не открывая глаз, и услышала рваный, взволнованный вдох супруга.
— И не обнять же тебя…
— Еще успеется.
— Люба ты мне, слов не найду, сказать как. — Новый поцелуй согрел душу. — Каждый день живу и голову ломаю, за что же так одарен сверх меры.
— Да уж, я тот еще подарок.
— Вставай, вставай, Ликоли! — Никогда еще моему мужу не случалось будить меня таким вот образом — тряся и едва ли не крича.
Обычно наши утра томные, жаркие, полные сонных ласк и долгих, неторопливых слияний. Я бы даже испугалась, если бы Бора не улыбался во весь рот и его головокружительной голубизны глаза не сияли.
— Что случилось?
— Вставай же и не разочаруешься! — загадочно подмигнул он мне и, вытащив из-под одеяла, потащил в купальню.
На самом деле, ни один из дней за эти пару месяцев рядом с ним не принес мне разочарования. О ночах-то и говорить не приходится. Наши узы все крепли, мой волшебный полет в наши чувства и не думал прекращаться. Гиса привыкла ко мне и, бывало, сбегая от нянек, ходила за мной хвостом, требуя рассказов о жизни в Гелиизене или баек об Рунаэ, родине моей матери, а иногда и без умолку болтала сама, объясняя большой глупой Греймунне некоторые обыденные даже для анирского ребенка вещи. Единственное, что заставляло меня грустить, — незнание, что там с моим отцом.
Без завтрака, быстро, упрямо не отвечая на мои вопросы, предводитель помог одеться потеплее и повел прочь из спальни. В трапезном зале нас встречала Нарга и, пожелав доброго утра и удачно съездить, сунула Бора явно заранее приготовленный сверток и небольшой кувшинчик с плотно притертой пробкой.
— Мы куда-то едем?
— А как же!
— Ну Бора-а-а! — не выдержав, заканючила я, но все бесполезно.
Прямо у края придомового деревянного помоста стоял сияющий вороными боками Лекуб, запряженный в ту странную штуку — сани. Неподалеку гарцевало с десяток верховых воинов. Бора усадил меня в этот чудной экипаж, завалил по пояс меховыми одеялами и сунул в руки поученное от поварихи.
— По пути поешь, — только и сказал он и присвистнул.
Сани сорвались с места, так что меня вдавило в мягкие подушки за спиной, и дух перехватило. Сразу вспомнилась та, уже кажется, безумно давняя дорога сюда. Домой. Но в этот раз мы, похоже, неслись намного быстрее. Ну еще бы! Мой Лекуб был будто молния, ни одна из спокойных анирских лошадок за ним не поспевала.
Перекусив и запив еще теплым отваром, я держалась, сколько могла, но мое любопытство требовало удовлетворения. Я снова и снова стала приставать к Бора, умоляя поведать, куда же мы так торопимся.
— Ну какая же ты у меня нетерпеливая, Лепесточек! — упрекнул он меня. — Скажу, но обещай, что не выскочишь из саней да не побежишь впереди жеребца.
— Пф-ф! Зачем бы мне это?
— Рано утром мне с границы доставили донесение. Некто кресс Иногарт Эргер Далио настоятельно просит о встрече со мной.
— Папа? — Голос сломался, и вышел какой-то жалкий писк. — Мой папа приехал? Уже? Но как такое возможно?
Всего три дня назад мы с супругом отправили к моему отцу посланников, что должны были сообщить ему, что все со мной в порядке, и сделать предложение приехать в Аргаст. Местные законы гласили, что любой чужак, который попадает в Аргаст, тут же должен навсегда и остаться. Но мы бы могли повидаться на границе, и я надеялась, что мне удалось бы убедить как-то отца оставить родину и службу у правителя и поселиться со мной. Само собой, просить такое у близкого человека было бы эгоистично, но жить в переживаниях за его судьбу тоже тяжело, да и скучала я безумно. В любом случае гонцы тронулись в дорогу лишь три дня назад, а пути только до столицы от границы была вся неделя даже для верхового. Как же тогда мой отец мог быть сейчас на заставе?
— Ну вот, я так и знал, что ты изведешься, пока доедем, — ворчливо заметил супруг. — Надо было и дальше молчать.
И действительно, с этой минуты мне начало казаться, что несущийся вперед Лекуб еле плетется, а поездке конца-краю не будет. Я то и дело вытягивалась, пытаясь высмотреть, что впереди, и Бора бухтел на меня, требуя сесть нормально и закутаться. Наконец мое ожидание завершилось, и только сани остановились, я выскочила из них, крича «Отец!» во все горло, и бросилась к тому самому гостевому дому, где жила и сама. Но предводитель перехватил меня на бегу за талию.
— Погоди уж, жена моя, пусть воины все проверят сначала.
Смирившись, я озиралась и с удивлением обнаружила целых три больших тяжелых грузовых гелиизенских экипажа, стоящих поодаль.
Аниры тяжело затопали по крыльцу, а мое сердце едва не выскакивало в ожидании.
— Греймунна! — От папиного голоса в груди стало тесно, и я взглянула на мужа с мольбой, но он отпустил меня лишь тогда, когда из дома появился сам отец в сопровождении Вада, что сухо кивнул Бора, сообщая, что все в порядке.
Отпущенная, я понеслась как стрела и бросилась в объятия отца, разрыдавшись. Папа обнимал меня, отстранял, вглядывался в лицо, вытирая ладонями мои слезы и забывая про свои, и прижимал опять.
Я бормотала извинения, он тоже, я говорила, что он неважно выглядит, а он — что я просто сияю. Понадобилось много времени для того, чтобы мы хоть немного успокоились. Обняв меня за плечи, отец склонил голову в сторону терпеливо дожидавшегося рядом предводителя и старательно прочистил горло.
— Приветствую вас, онор Бора, — своим обычным «официальным» голосом начал папа. — Позвольте сообщить вам о цели моего приезда, и прошу выслушать меня и проявить благосклонность и сочувствие.
— Здравствуйте и вам, кресс Иногарт, и каким бы ни был повод вашего приезда, мы ему несказанно рады. Что делает счастливой мою жену, то и меня.
Родитель метнул немного растерянный и беспокойный взгляд на меня, затем на предводителя и продолжил:
— Взгляните на эти три экипажа, онор Бора. Там золото, серебро и бесценные камни, в которые я перевел все, что имел. — Я в шоке ахнула. — Я умоляю вас принять все это от меня в качестве откупа за мою единственную дочь и отпустить ее со мной домой.
Яркий солнечный день вдруг помрачнел от того, как потемнел лицом мой супруг.
— Папа! — воскликнула я, но Бора остановил меня жестом, а потом схватил за руку и потянул на себя.
— Правильно ли я понимаю, что вы, кресс Иногарт, явились ко мне ради того, чтобы выкупить Греймунну, словно она какая-то невольница или вещь, которую можно сначала отдать, а потом попросить назад по сходной цене?
— Бора! Отец! — Я освободилась из захвата предводителя и встала между моими самыми любимыми мужчинами. — Никто не станет сейчас ссориться, и никто никого не продаст и не купит! Папа, я никуда не поеду от моего мужа, я люблю его, счастлива с ним. Тут мой дом теперь. Он мой дом!
Отец выглядел не просто пораженным, а сокрушенным, разрушенным.
— Выходит… все зря, — пробормотал он. — Ты потеряна для меня, Греймунна! Никогда не простишь и не позволишь искупить вину.
Бора вдохнул, явно собираясь сказать что-то, но я положила ему на грудь руку, призывая к молчанию.
— Все мои обиды забыты давным-давно, папа! И ничего не зря. Да, я счастлива, невзирая ни на что, но могу быть и еще счастливее, если ты согласишься остаться здесь со мной.
— Но я ведь… — Родитель, не подумав и секунды, с надеждой уставился на предводителя.
— Все что она пожелает, — сдержанно кивнул Бора на его невысказанный вопрос, и плечи моего отца опустились, будто с них свалилась огромная тяжесть.
— Останусь, конечно я останусь, дочь моя! Что за жизнь мне вдалеке от тебя, моего единственного ребенка!