ЛИДИЯ ЛЕСНАЯ. ПОРХАЮЩАЯ ДУША
Виктор Кудрявцев. «Я пою так, как пою — я…» (Вступительное слово)
Для начала — короткое незамысловатое восьмистишие под названием «Женщина», принадлежащее перу Григория Томилина (сборник «Зигзаги». Феодосия, 1917):
Осела грязь. Вода застыла,
Под солнцем радостно искрясь.
Дневное яркое светило
В сиянье превратило грязь.
Я подошел и тронул палкой
Там, где искрилася вода, —
И лужа стала грязной, жалкой,
Какой она была всегда.
Это откровенно глумливое, направленное против тогдашних «эмансипэ» стихотворение вряд ли было бы достойно внимания, не будь оно посвящено нашей героине — Лидии Лесной, культивировавшей в своем творчестве экзотизм, чувственность, легкую иронию и внимание к «милым мелочам».
Надо сказать, на рубеже 10-20-х годов прошлого века Лидия Лесная, не в пример нынешним дням, была хорошо известна читающей России, имела как своих восторженных поклонников, так и суровых критиков, язвительных пародистов. Она явилась виновницей мемуарного очерка «Аллея причуд» известного советского поэта Леонида Мартынова. Ее «любовь к пороку», изломанности, извращенности, даже «патологии» решительно осудил молодой Михаил Зощенко в главе «Нежные люди» своей незавершенной книге «На переломе».
Неоднократно имя поэтессы всплывало в подходящий момент в стихах ее современников. Вот, например, весьма показательные строки Павла Егорова из сборника «Черная орхидея» (М., 1918):
Полунагая. На целомудренно белой кровати,
Лаская меня, возбужденного, лохматого,
Ты сказала, задыхаясь от моих объятий:
«Мне нравится Анна Ах…
А тебе, мой милый?..»
И целуя тебя с новой страстью и силой,
Я ответил, для чего не зная:
«А мне — Лидия Лес…»
Через мгновенье мы обеих поэтесс забыли,
Потому что у них стихи, а у нас бы ли.
А вот рифмованное признание в любви к обладательнице «порхающей души» Бориса Корнеева, ставшего позднее известным поэтом-переводчиком (сборник «Юность». Пг., 1916):
Я не знаю, кто вы, незнакомка,
Но вы еще, наверно, юная,
Потому что поет капризно и тонко
Ваша душа многострунная.
Вы — актриса, и жизнь ваша — сцена,
Ваше царство заколдованное,
Вы — пленница любовного плена,
Смелой мечтой вознесенная.
Я люблю отдаться вашим строкам:
Они к туманным сказкам влекут,
И аромат греха не кажется пороком
В ваших жеманных «Аллеях причуд».
«Северянин в юбке» одних читателей раздражал, эпатировал (см., например, пародию в журнале «Красная колокольня». 1918, № 1), других заставлял улыбнуться, но никого, пожалуй, не оставлял равнодушным. А это удается далеко не каждому поэту.
Лидия Валентиновна Лесная (наст, имя и фам. Лидия Озиясовна Шперлинг) родилась 20 декабря 1889 (1 января 1890) года в Киеве (или Бердичеве). Имеются у биографов сомнения и в дате ее рождения: в ряде источников указывается 1883 год. Некоторая путаница в биобиблиографических справочниках связана еще и с тем, что в русской литературе зафиксировано наличие и других авторов с подобным псевдонимом, например, Лидии Владимировны Гештовт.
Что касается нашей героини, то едва закончив гимназию (попутно шли занятия в театральной студии), она пришла в киевский русский театр Н. Н. Соловцова, играла, и вполне успешно, у режиссера К. А. Марджанишвили.
В 1909–1916 годах выступала в театрах Херсона, Гомеля, Симбирска, Петербурга, где ее партнерами по сцене становились, помимо прочих, Л. Д. Блок и лирическая героиня блоковских «Снежной маски» и «Фаины» — Наталия Волохова, которой позднее подруга посвятила стихотворение «Петербург».
Литературный дебют Лидии Лесной состоялся в 1907 году в киевском журнале «В мире искусств». Начиная с конца 1913 года ее стихи стали появляться в столичной периодической печати, в частности, в «Огоньке» и «Ниве», позднее — в «Солнце России», «Аргусе» и ряде других популярных журналов. В эти же годы был опубликован и не без успеха поставлен на провинциальной и столичной сценах ряд пьес Лидии Лесной, среди которых наибольший интерес у публики и критиков вызвали «Алые розы. (Дни войны)».
В 1915 году в петроградском издательстве «Прометей» вышел первый, достаточно объемистый, сборник стихов Лидии Лесной «Аллеи причуд», имеющий, по обыкновению тех лет, строгую авторскую циклизацию. Книга не осталась обойденной вниманием критиков, которые встретили дебют молодого автора вполне благосклонно, отметив некоторое влияние эгофутуристов, прежде всего И. Северянина, попеняв на «корявую, антимузыкальную и капризную манеру» ее творчества, но, вместе с тем, и назвав Лидию Лесную «одаренной поэтессой города». Действительно, в актив начинающего автора можно было занести не только умелое использование в сборнике акцентного стиха, раешника, интересные находки в области ритма и рифмы, но также — изящество, легкую, ироническую игривость, непредсказуемость сюжетных ходов…
Все это не в последнюю очередь повлияло на то, что Аркадий Аверченко, успешный редактор, признанный «король смеха», пригласил Лесную на должность секретаря «Нового Сатирикона». В 1916–1918 годах поэтесса опубликовала на его страницах изрядное количество своих стихотворений, некоторые из которых соседствовали на полосе с остросатирическими, антимилитаристскими произведениями Владимира Маяковского.
Вскоре после октябрьского переворота начались годы скитаний Лидии Лесной по городам и весям России: Баку, Омск, Барнаул… Всюду она достаточно активно вливалась в местную литературную жизнь: принимала участие в работе клубов, литобъединений, стоящих порою на совершенно различных творческих платформах, печаталась в целом ряде газет и журналов. Второй и последний сборник стихотворений «Жар-птица», интересный прежде всего жанровым многообразием, поэтесса выпустила в Барнауле в 1922 году.
Спустя год вернулась в Петроград, сотрудничала во многих, в том числе юмористических, газетах и журналах того времени: «Мухомор», «Смехач», «Бегемот»… Занималась переводами. Печатала критические статьи и рецензии, детские рассказы. Почти десять лет работала на радио, выступала с кукольными представлениями. Несмотря на столь активную деятельность, постепенно оказалась вытеснена на обочину литературного процесса, а потом и вовсе исключена из Союза писателей «из-за отсутствия крупных художественных произведений» (РГАЛИ, Ф. 571).
Первую блокадную зиму Лидия Лесная мужественно провела в Ленинграде, без остатка отдавая свой скромный писательский дар обездоленным детям. Потом — эвакуация в столицу Киргизии, откуда она возвратилась лишь в 1951 году — постаревшей, всеми забытой, практически без средств к существованию. Справиться с отчаянным положением помогло заступничество авторитетной и всеми признанной Т. Л. Щепкиной-Куперник, орденоносца, депутата Верховного Совета СССР и, что немаловажно, также, как и Лесная, тесно связанной и с дореволюционным Киевом, и с театральными подмостками. Предсмертные хлопоты старшей подруги по литературному цеху позволили неугомонной поэтессе вернуться к активной жизни, к работе на детской эстраде.
Пережив многих своих современников, великих и более чем скромных персонажей Серебряного века, Лидия Лесная скончалась в Ленинграде 26 марта 1972 года.
Нежные девы!
Ау! Ау! Где вы?..
АЛЛЕИ ПРИЧУД (Пг., 1915)
«Я помню полки, много, много книг…»
Н. Н. Михайлову
Я помню полки, много, много книг —
И самый воздух — одухотворенный.
Весь этот час, как странный миг,
Волнением моим и вашим сотворенный.
Я помню розу красную на письменном столе,
Ваш взгляд, прикованный к моим капризным строкам, —
В них аромат греха вам кажется пороком,
А мне — исканьем рая на земле.
Аллеи причуд
Все эти понедельники, пятницы, — серенькие дни, —
Я в выдумки одела пестро,
Повесила разноцветные фонарики, — китайские огни, —
Смотрю на этот праздник и улыбаюсь хитро.
Мне нравится гулять по аллейке причуды,
Опьяняться запахом цветов, которых нет,
Забыть все имена, который час, сколько кому лет, —
И ждать чуда.
Пути
Я помню важные лица
Тех, которые говорили: пой, как птица.
И еще был голос чей-то:
Птицы наскучили, пой как флейта.
И еще кто-то сказал с надменной улыбкой:
Вот если бы ты пела скрипкой…
И только теперь мне понятно, в чем радость моя:
Я пою так, как пою — я.
ОНА
«Мне надо, чтоб меня любили…»
Мне надо, чтоб меня любили
Для того, чтоб я расцвести могла.
Я увядаю, если меня забыли,
Я воскресаю, когда я желанна и мила.
Любимый! Ты дашь мне власть — я царица.
Если ты царь — я раба.
Посадишь меня в клетку — я буду птица,
Приласкаешь — я кошка. Ты — моя судьба.
«Иногда она была жгучей и страстной…»
Иногда она была жгучей и страстной,
Иногда — холодной и властной —
И потому она любила то смуглого юношу с сильным телом,
То мечтала о мальчике — золотом и белом.
Иногда ей хотелось больных снов,
Жажды — без утоления,
Жарких слов,
Утомления —
И она искала тогда созвучий
В том, кто сквозь лед — жгучий.
Иногда она ждала покоя —
И любила того, кто давал ей тепло без зноя.
Когда ей, как девочке, хотелось тихой ласки,
Она искала того, кто умеет рассказывать сказки.
А все говорили: «Она такая»,
Какая?
Кто может сказать — чистая она или грязная?
Она — разная.
И кто виноват в том,
Что нельзя всего найти в одном?
«Можно любоваться красивым бокалом…»
Можно любоваться красивым бокалом,
Но когда он пуст, он просто — белое стекло.
Он становится золотым или алым
С той минуты, как вино в него потекло.
И я была, как стекло бокала,
Пока мечта о тебе меня еще не ласкала.
Но ты влил в меня страсть, как золотую пену вина,
И я стала алой —
И ты выпил меня до дна.
«Странное чувство: кружится голова…»
Странное чувство: кружится голова,
Когда ты объясняешь мне непонятные слова, —
Странное чувство! И тем слаще оно,
Что тебе все это смешно
И ты, улыбаясь мне, отвечаешь, —
Почти не замечаешь,
Как загораются во мне отраженные огни.
Что такое «би-моноплан»? Объясни.
«У меня порхающая душа…»
У меня порхающая душа.
Поймай ее в сетку
И посади в клетку —
Пусть сидит, как птичка, быстро дыша.
Верь — я люблю тебя одного, но у меня порхающая душа.
«Они — живые игрушки…»
Они — живые игрушки.
На лбу у них — смешные чубики,
Они наряжаются в тряпочки, любят погремушки —
И в жизнь играют, как в кубики.
Удастся кубики по картинке сложить —
Им легко и радостно жить,
А нет картинки — вместо головы — капуста,
У барышни — лисий хвост,
Там, где был жених с бокалом и говорил тост —
Совсем пусто,
На клумбе растут сапоги и ботинки —
Вообще — ерунда.
Ах, дал бы им кто-нибудь раз навсегда
Правильные картинки!
ОН
«Мне надо, чтобы она говорила “нет”…»
Мне надо, чтобы она говорила «нет», сопротивлялась,
Но быстро смирялась.
Мне надо, чтобы она была светлая, как смех,
Чтобы ее утомляла моя сила,
Чтобы она одного меня любила,
А я любил всех.
Ночью я с друзьями. Она должна кротко ждать
И — это так женственно — страдать.
Я пришел. Она как будто спит, не видит.
Я ее бужу. Она меня ненавидит.
Плачет. В слезах она милее.
Я ее так нежно жалею.
Улыбнулась. Смотрит одним глазом.
Ласками я туманю ей разум,
Говорю, что завтра возьму ее с собой
И опять делаю ее своей рабой.
«Целовать мне так приятно…»
Целовать мне так приятно
Красной розы нежный рот,
Вспоминая солнца пятна
На дорожке у ворот,
Рыжих кос твоих колосья,
Васильки твоих очей,
День, когда обет принес я:
«Буду твой — или ничей».
Не исполнивши обета,
Красной розы нежный рот
Я целую в память лета
И дорожки у ворот.
AMOROSO
Amoroso
Стихи мои — сказки влюбленные.
Я всегда влюблена, я во все влюблена —
В одинокие думы, когда я одна,
В усталость, когда утомленная;
Когда мне радостно — люблю веселье,
Вино, — когда слышу бокальный звон.
Когда в свежую лягу постель я —
Влюбляюсь в сон.
Жгучие радости — острые
Миги жизни дают мне — причудные, пестрые.
Я солнцу рада — я им пьяна —
Я всегда влюблена!
Я во все влюблена!
Красная ночь
Мы сидели в углу у стола, в красном зале,
В странном зале, где танго танцуют, где грот.
Я не помню того, что вы тихо сказали,
Но я помню, что был как гранаты ваш рот.
Помню холод руки на горячем затылке.
Голос — мед золотой — он напевно ласкал —
И косую зеленую надпись бутылки,
Из которой мы пили наш первый бокал.
Я забуду — и скоро — сон красного зала:
Темный грот, звуки танго — все время сотрет.
Но на день, но на час я узнала, узнала —
Голос — мед золотой и гранатовый рот.
Bilboquet
Давайте сочиним любовь из флирта!
Давайте увенчаем приключенье —
Наденем на него — без строгого значенья —
Венок из мирта.
Хотите — дружбой назовем любви капризы?
Хотите — мы любовью дружбу назовем?
На конкурсе изломов мы ли не возьмем
Любого приза?!
Тайна
Нет, не спрашивай меня ты, чем он мил.
Знаю: ласковый, меня он утомил,
Заласкал — и я усталая лежу,
Никому о тайне сладкой не скажу.
Я совсем теперь не думаю о том,
Чей он раньше был и будет чей потом,
Я не знаю, чем он дорог мне и мил —
Знаю: сладостно меня он утомил.
Чашка
Сегодня разбилась моя синяя чашка.
У нее был золотой край,
А рисунок — белая пташка,
Ангелы, цветы — рай.
И теперь чай пить — совсем не вкусно —
Из двух стаканов мы пьем.
От этого мне больше всего грустно:
Из чашки мы пили вдвоем.
После бала
После вчерашнего бала у меня в сердце ранка:
Ему надо было на Мойку, а ей на Фонтанку.
Он никогда никого не провожает,
Но им по пути — и вот он с ней уезжает.
Скажет ли он на углу — «Извозчик, стой-ка»!
Простится и один поедет на Мойку,
Или он ее довезет?
Ах, злая мысль, как змея, сердце грызет —
И от этого там ранка.
Фонтанка — Мойка… Мойка — Фонтанка…
Три
Не уходи так скоро.
Когда я остаюсь одна,
Я не могу думать без укора
О том, что теперь с тобой она.
И я не могу быть равнодушной
К тому, что она слышит каждый твой шаг,
Знает, когда тебе весело, а когда скучно,
Может рыться среди твоих бумаг.
И мне не может быть безразлично
То, что у вас обоих столько общих дел,
Хотя я знаю отлично —
Быть не Марфой, а Марией — мой удел.
Солнце
Иногда я утром просыпаюсь.
В окно смотрю —
Вижу бледное небо и розовую зарю.
Потом весь день дождь — а я улыбаюсь.
Вот почему я всегда прошу тебя до утра остаться —
Солнце так редко, а мне хотелось бы каждый день улыбаться.
«Японец японку любил очень сильно…»
Измены нет… Любовь одна.
З. Гиппиус
Японец японку любил очень сильно —
Он нежно ее ласкал,
Уносил в своем сердце ее лепет умильный,
Когда ее не было — тосковал;
Он поверял ей важные тайны,
Как мог поверить только японке.
Любовь их была необычайна.
Касания — трепетны и тонки.
Японец поистине любил ее одну.
Но однажды ночью он целовал негритянку.
И все сказани: «Он изменил! Он обманул свою жену!»
Ах, как люди все толкуют наизнанку!
Ведь этой арапке он не доверил важной тайны,
Он по-японски с ней не говорил, —
Значит — она случайна.
Значит — он не изменил.
Сон
Сегодня мне дурной сон приснился:
Будто в принца обратился кот,
Он одной лапой мне в сердце вонзился,
А другой зажал рот.
Я заплакала, хоть и не думала бояться.
Но как смеют принцы-коты
Моего сердца касаться?
Ведь в этом сердце — ты.
Мечты
Я хочу, чтоб исчезло все на свете,
Чтоб вся жизнь куда-то ушла,
И только я лежала бы на диване в твоем кабинете
И смотрела, как ты сидишь у стола,
Читаешь, — весь в своей книге,
Но думаешь: «Через час я ее разбужу».
А я не сплю. Я только тихо лежу.
Ах, мечты! А пока только роли, репетиции, закулисные интриги…
Сказка
Я люблю твои сказки о древнем востоке,
Где женщины были прекрасны, а цари жестоки,
Где верблюды бродили по желтой пустыне,
Где ты был царем, я — твоей рабыней.
Это так хорошо, что мы — звенья одного рода,
Что в нас, как темное вино, кровь старого народа,
Что в стране пальм и львов,
Пестрых тканей и ярких ковров —
Наши корни.
От этого ты мне ближе всех, я тебе покорней.
Хочешь, я опять стану рабыней, а ты царем?
И вместе умрем…
Хочешь?
Он говорил мне…
Как странно, правда? Ты неведомая, новая,
А мне тебя так жалко отпустить.
Ну, погоди, — смотри: мой кабинет, моя столовая,
А здесь — вот видишь — шторы опустить —
Настанет сразу ночь. Темно. Камин горит.
А ты моя. Со мной. И так ты мне мила.
И кто-то знающий надземность — говорит,
Что ты мне все пути к былому замела.
Как странно все. И то, что ты мне так близка.
Скажи мне: «у тебя», не говори «у вас
Мне хорошо…» Не плачь. О чем твоя тоска?
Дай мне ласкать тебя и слезы пить из глаз —
Любить тебя…
Себе — в зеркало
Отчего у тебя печальные глаза? Не грусти.
Не навеки же ты говоришь «прости» —
Ты говоришь только «до свиданья» — до мая.
Не грусти. К тебе это не идет — ты смешная.
Можешь купить себе золотой сургучик,
Пять новых карандашей и ручек,
Духи, которые будут завтра пятном на портьере,
Помечтай о блестящей поэтической карьере —
Но только не думай о том, что ты уедешь —
И тебя заменит другая —
Все будет хорошо. Не тоскуй, моя дорогая.
Петербург
Наташе Волоховой
Как хорошо на набережной ночью!
Сверкнул глазами и исчез мотор. Мы одни.
Вдали биржа, как сказка. Облаков клочья.
Вода. Огни.
Петербург разве город? Это призраки из гранита.
Петербург разве город? Это чудо сна.
Здесь хочется быть красивой, знаменитой.
Нельзя сказать: «я люблю Петербург» — я влюблена.
У жизни в лапах
Уехать из Петербурга — как это больно.
Так мало я здесь была — и вдруг кто-то говорит: «довольно…»
Петербург — милый, ты — сон, ты сказка, ты мой!
Уехать из Петербурга я не могла бы даже зимой,
А теперь, когда настанет нежная северная весна —
Будут белые улицы и острова без сна,
Летний сад станет зеленым,
Липы зацветут и клены,
Он начнет хорошеть ежечасно, —
Уехать теперь — это так ужасно!
Vertige
Как хорошо встречаться ночью у Альбера,
Будто мы чужие друг другу, —
Мы среди пестрой толпы как две точки одного круга,
И несметно для других подымать свои фужеры.
Играют танго — горячий и сладкий,
Как милый взгляд, который я ловлю украдкой.
Пьем Capri. Мотом Brambino.
Твои губы — темные рубины.
Глаза — золотые меды.
Как же можно говорить, что у Альбера скучно, а весело в Villa Rode?!
Несбыточное
Он сказал: «Останьтесь!
Неужели в конце марта
Я не повезу вас на острова?»
Не сбудется. Его слова,
Как лошади, не добежавшие до старта,
Они прозвучали как выстрел в пустыне,
Но в сердце моем нет места сомнениям,
И я только прошу: «Солнце, не пой о весеннем!
Небесная вуаль, не будь такой синей!»
В поезде
Ехали в поезде девочка и мальчик —
Ехали и радовались всему —
Тому, что вот — цапелька на болоте, вот — речка, вокзальчик,
Мальчик рад девочке, а она — ему.
Девочке и мальчику было так безразлично,
Что Петербург тем дальше, чем ближе мы к югу,
Они пили молоко, спали отлично
И, шаля, обнимали друг друга.
Мальчик и девочка! Счастливые дети!
Как вы расстались в Курске легко!
Ах, хочу быть как вы — забыть все на свете,
Ловить рукой дым и пить молоко.
Письма
На столе все твои письма. Сижу,
Окруженная серыми листами
И будто тебя ласкаю, когда рукой по ним вожу.
Смешные буквы! Все с хвостами!
И чем непонятнее —
Тем приятнее.
Кажется, что не перо и чернила,
А душа на бумагу слова уронила.
Кажется, что эти слова ты прошептал.
А в последних письмах ты стал
Писать четко. И все буквы так гладки.
Не надо! Ведь письма — это загадки.
Писать четко — большой порок:
Строчки нужны только для того, чтобы читать между строк.
Хмель
После хмеля всегда бывает похмелье.
Любовь твою — пью, как волшебное зелье.
Душа в бреду. Тело в огне.
Я твоя. Ты весь во мне.
Твои ласки горят на мне рубинным ожерельем —
Ты — мой хмель! Кто будет похмельем?
Похмелье
После темного, как кровь, вина —
В золотом и пенном мое веселье.
Когда выпит хмель до дна —
Жду похмелья.
Его глаза были, как старый мед,
Звуки голоса — капли золотой влаги.
Твои аквамарины — как острый жгучий лед.
В голосе — чеканное серебро старой саги.
Он был — страсть — темная и жаркая.
Ты — поцелуй, нежный и порочный.
Он — кровь, алая, яркая.
Ты — странный плод — сладкий и сочный.
С ним выпила свой хмель я.
От тебя жду похмелья.
Без маски
Ты сказал: «Нет, не можешь ты совсем не думать обо мне —
Ведь ты вчера еще меня любила»…
Милый,
Разве дело в дне?
Что такое: сегодня, вчера?
Разве нужны дни, вечера,
Ночи —
Для того, чтобы стали желанны не золотые, а синие очи?
Я сама не знаю, как это случилось,
Что вчера я в том храме молилась —
Сегодня в ином.
Что вчера я упивалась красным вином,
Сегодня пью белое,
Все это потому, что живое тело я,
Во мне — алая кровь.
Я не могу сказать: «Вот это — навеки — моя любовь» —
Не могу навыки застыть в одной думе я —
Я не мумия.
Рассвет
Уже не ночь — еще не утро.
В небе краски перламутра.
Есть и серое и розовое,
Но все неясно. Все грезовое.
Еще свечи не догорели,
А в окне уже улыбка белого рассвета.
Это — утро апреля.
Уже не зима — еще не лето.
И ты пришел ко мне в этот странный час
И смотрел на меня, не отрывая глаз,
Но не сказал ни да, ни нет.
Ты весь был как этот странный рассвет.
Голубая тайна
Сначала мне показалось, что ты — принц золотой,
Потом, что ты — английский лорд.
Сначала — что ты робок и недоволен собой,
Потом, что ты влюблен в себя и горд.
Ты зажег мое воображенье —
Я вся — голубой костер —
И легким движеньем
Все прошлое стер.
Мое сердце двоится, —
Оно и верит и боится.
Ты, что в крови
Тебе кажется, что на мне маска и котурны,
Что говорю я «литературно».
Но ты не прав — нет.
Каждый звук у меня яркой кровью согрет,
И, когда я говорю —
Я горю.
В душе моей нет сцены и кулис.
Для меня правда то, что ты — бледный нарцисс.
Что моя любовь — огненный поток
И заливает тебя, мой тонкий цветок.
Что твои глаза — голубое вино.
Так говорю я — и иначе говорить мне не дано.
Разве творить нежные ласки —
Значит быть в маске?
Голубое вино
Ласки твои — шелковая тина.
Твои волосы — золотая паутина.
Глаза — фиалки.
Разве бывают мальчики русалки?
Твой смех — будто ночью звенит горный ключ.
Как лунный луч,
Голубое серебро взгляда.
Разве бывают мальчики наяды?
Твои ласки томительны.
Целовать тебя сладко.
Мальчик мучительный —
Загадка!
Ревность
Не целуй его, когда вы вдвоем в уборной
И он еще без грима.
Я вижу это, проходя мимо,
И волнуюсь мыслью вздорной.
Когда твои нежные губы
Касаются его кожи — мне больно.
Я бледнею невольно.
Ведь его щеки грубы.
У него не глаза — а щелки.
У него на полке
Грязные манжеты.
Он смешной, когда раздетый.
А может быть, все это моя выдумка — моя ошибка?
Вероятно. Иначе ты бы не говорил, что я — твоя золотая рыбка…
Красный тюльпан
Я никогда не умела ответить на вопрос —
Какие мне больше нравятся цветы:
Чем фиалки лучше или хуже роз?
Но помог мне ты.
Красный тюльпан —
Холодный цветок, сладкий обман —
На рассвете ты мне принес.
И теперь я знаю: тюльпаны лучше роз.
Irroy caprice
Поцеловать тебя? А твой поцелуй не колет?
Он не игольчатая ласка пенного вина?
Я не могу противиться, когда твой взгляд так молит,
Я пью сладкие иголочки на губах твоих. Я пьяна.
И ты пьян? разве?
И ты рад маленькой язве
На нижней губе? Она припухла и горит.
Но она говорит
Обо мне, и ты ей рад.
Целовать еще? Пусть на всем теле ласки горят.
Живая кукла
У меня есть кукла — Леля белокурая.
Я ее никогда не ласкаю и считаю дурою —
Она какая-то бескровная.
Но в общем отношения у нас очень ровные.
Если бы на то моя воля,
Я бы куколкой сделала моего Лелю.
День и ночь я бы его ласкала —
Никуда не отпускала.
Он тоже очень хладнокровный,
Но — думаю — с ним мои отношения не были бы так ровны.
Ночью
Тоска была в голосе, когда он сказал — «сказочка».
Было все как сон.
Мой бокал — плоская вазочка —
Издал тихий звон,
Коснувшись его бокала.
«За вас» — я сказала.
Слез ли больше было в его сердце — смеха ли?
И почему он остался, когда мы все уехали?
Почему?!
Чудо
Как в озеро синее
В твои глаза окунулась —
Вернулась
Вся в шелковой тине я,
Обвили меня зеленые хвощи.
Иду весенней рощей —
Дивятся все роскоши наряда
И думают — наяда!
Я ведь я была только раз
На дне хрустальных глаз.
Больная любовь
Не хочу больше чучелом
Бессловесным быть,
Принимать любовь мне наскучило —
Я хочу любить.
Глаза печальные!
Все ласки жгучей жалости
Я отдам вашей усталости —
Озера хрустальные.
Бред одной ночи
Я сказала, что не поеду. Боже!
Не могу видеть этих грустных глаз!
— «А там в ложе
Вянут цветы, ожидая вас» —
Я пьянею от этого бреда.
Я не могу — я еду.
Довольно муки в глазах — довольно!
Мне больно!
У Пана
Иногда сказки сбываются,
Но тогда они уже не сказки —
А как же они тогда называются?
Вдруг со всех вещей сорваны маски —
И будни стали прекраснее грез.
Неужели меня сюда поезд принес,
А не ковер-самолет?
Неужели это — ель растет,
А не дерево рая?
Неужели правда — в году стало два мая?
Ах, правда, правда, все наяву —
Я в сказке живу.
Но это не рай — а домик в лесу:
Сосны, зеленый пруд, русалка плетет косу.
Внутри домика лесенка
На вышку ведет.
На башне хрустальная песенка
Звенит и труба поет.
Ах, хорошо! Только как же называются
Сказки, когда они сбываются?
Моя душа сегодня
Сегодня душа моя — молчаливая царица —
Она никого своим словом не хочет дарить.
Она низко опускает стрельчатые ресницы,
Д ля того, чтобы взглядом ни с кем не говорить.
Сегодня душа моя — нежная царевна,
Глаза которой синее и прекраснее твоих,
Движенья — переливны, как вальс ночной, напевны,
А голос — таинственнее шорохов ночных.
Сегодня душа моя — бледная царевна,
И в глаза твои я сегодня не хочу смотреть —
Пусть они будут тихи, пусть будут гневны —
Мне все равно — погаснут они или будут гореть.
Сегодня душа моя — одинокая королева.
Все потеряно, но — гордая — она не будет искать.
Моя душа сегодня — неискушенная Ева —
Она умрет без ласк, но не станет ласкать.
Я одна
Только в молчании, только в глубокой тишине молчания
Я могу сказать, как люблю — сказать себе самой.
Четки маятника качания.
Сухо звенят кузнечики. Стучит сторож ночной.
Я на подоконнике сижу силуэтом.
Крылом меня задела стрекоза.
Где ты? Мне надо тебя спросить… О чем? Кажется, об этом:
Что синее: васильки или твои глаза?
Королева ночи
К тебе пришла ночью женщина в черном —
Гордая, похожая на испанку.
Она рассказала тебе о чем-то позорном
И показала свежую ранку.
Темны были глаза ее, как порочная ночь.
Ты хотел ей сказать слово утешения —
Ты хотел ей просто помочь
И снять с души ее прегрешения,
Но ей нужны были ласки жгучие,
Она жаждала последнего позора.
И никли ее плечи, как ивы плакучие,
От презрительной жалости твоего взора.
И ты погасил свое искушение,
А в ней зажег неугасимую муку,
И ты не положил милостыни утешения
В протянутую за подаянием руку.
И она ушла с гордой осанкой,
Развенчанная тобой ночная королева,
И горела на сердце свежая ранка,
Сжигая слезы обиды и гнева.
Обручение
«Я хочу померяться силами с волной,
Я больше ждать не могу.
Ты подождешь меня на берегу?
Тебе не страшно одной?»
И ты смело поднял руку
И ударил волну в лицо.
Тихо-тихо, без стука
Упало на дно кольцо.
Ты на берег вышел победный —
С морем навек обручен.
Так чем же ты так огорчен,
Мой мальчик бледный?
Осень
Я не могу смотреть без боли
На трамвай, номер третий.
Он возил нас к приморскому вокзалу,
Отгула мы уезжали в поле,
Оттуда — в домик, самый милый на свете,
Где я сказку сказок узнала.
Теперь я больше туда не поеду — домик пуст.
И только голый малиновый куст
Стережет сад.
И цветы табака увяли и на земле лежат.
Целый день дождь идет.
Сосны стоят печальные.
И только по-прежнему труба на башне поет.
И звенят колокольчики хрустальные.
После разлуки
На длинных, золотых, на загнутых ресницах
Повисли слезы, будто капельки росы.
Похоже, что все это только снится:
Так тихо. Так тепло. Стучат часы.
Лежу и слушаю тебя. Как странно —
Я не в вагоне. Сладкая нирвана
Меня окутала, и говорить мне лень.
Какая острая, смешная тень!
Ведь это ты? — Не может быть. — Конечно!
Ты на стене — урод… Ты на стене — потешный.
Ну, улыбнись! Зачем слеза на шелковых ресницах?
Все это наяву, все это нам не снится, —
Так улыбнись же…
Мимоза
Корзинку привезли из Ниццы,
И в ней мимозы золотые ветки.
Мои цветы любимые! Они здесь редки.
Будь осторожен — крышку не сломай…
Вдруг в декабре — расцвел благоуханный май,
Вновь раскрываются нежнейшие глубины,
Опять в твоих глазах горят аквамарины
И голубыми кажутся ресницы.
Для нас весна, когда деревья в серебре,
К нам май двенадцатый слетает в декабре.
Друзья
Ты пойдешь сегодня вечером к белокурой певице,
Ты будешь ласкать ее, целовать ее колени.
Через час у обоих станут розовыми лица,
А руки — бессильными от истомной лени.
А потом ты ей скажешь: «Ты такая красивая!
Твои волосы — шелковые паутинки»…
И польются слова неверные, льстивые,
Ярко расписные, как лубочные картинки.
Потом ты закуришь египетскую папиросу
И спросишь: «Хорошо со мной тебе, милая?»
Кажется, никогда бы тебе не простила я
Только этого одного вопроса.
Но я знаю: ты скажешь и это.
И еще много близких мне слов.
Знаю, как шепнешь: «Не надо света,
Я погашу»…
Хорошо. Пусть. Но я очень прошу —
Не читай ей моих стихов.
Конец
«Я должен быть одиноким»…
Вот все, что он сказал. Разве это так много?
Никогда его глаза не глядели так строго.
А голос — не был таким глубоким.
Все ясно. Ни лжи. Ни обмана.
Что может быть души его белоснежней?
«Я не изменился. Я прежний
И любить тебя не перестану.
Но я по природе своей одинок.
Жизнь вдвоем — тесная клетка».
И все. У нее остался его серый платок.
На нем — белая метка.
Обреченная
Как скучно без цветов! Как скучно без вина!
Как скучно без людей, смешно влюбленных!
С тоской мечтаю я о веках, опаленных
Ночами, пролетавшими без сна.
Угарный яркий зал, колючее вино —
И скрипка черного Гулеско!
Мишурной цепи этой я звено,
Я — луч искусственного блеска.
Как цветок
Мне сладко было пить густой пахучий яд,
Как бархат красных роз в большом пучке мимозы…
О празднике далеком говорят
Мне лепестки увядшей красной розы.
Я вспоминаю… я пьянею…
Целует лепестки горячий жадный рот…
Я пламенею…
О, роза красная! Цвели мы с ней — и вот —
Я вяну вместе с нею.
Карточка
Яну К…скому
Я нашла сегодня вашу карточку в бюваре —
И… Помните ночь на благотворительном базаре?
И ночь у меня?
И мутный рассвет петербургского дня?
Как встречи наши были праздничны и ярки!
Помните красные цветы и желтое вино
Нашей любимой марки?
И как мы «опустились на дно?»
И белый кувшин — «на текущий счет?»
Ах, поток жизни течет и течет —
И все уплывает…
Но я хочу верить и верю — бывают —
Прекрасные миги, которые не знают смерти.
Я верю — и вы поверьте.
Ракета
Все любят землю, а мы паркет
Для денди в искусстве.
Все жаждут молний, а мы ракет,
Солгавших о чувстве.
Нас только двое — и ты один —
Сплетем треугольник.
Ты будешь раб наш — властелин,
Наш царь и невольник.
От мира скроет тройную страсть
Тройная загадка.
Пойми, как страшно любовь украсть —
И как это сладко.
КИСЕЙНОЕ
Кисейное
Красиво было то, что вы меня не знали,
И я почти не знала вас, что рук
И губ прикосновений оба не искали,
А наши письма начинались: «Нежный друг».
Волнующей казалась наша переписка —
Капризные причудливые речи —
И грациозным то, что друг от друга близко
Мы оба долго избегали встречи.
И эта нежная, прекрасная влюбленность —
Как это грустно, милый друг, как странно —
В вас вызывала только утомленность,
Казалась вам нарочной и обманной.
А так красиво было — вы меня не знали,
И я почти не знала вас. Мы рук
И губ прикосновений оба не искали,
А наши письма начинались: «Нежный друг».
Вспомнилось
Как хорошо тогда мне было с вами —
Так радостно глядеть в молчанье ваших глаз
И тихо говорить полусловами
О том, что я люблю и что волнует вас.
А на полу квадрат оконной рамы
Нарисовала яркая луна.
Вы помните — сидели до утра мы —
Вы — на ковре, я — в кресле у окна…
Такие синие
Я лежу. Сквозь ветки пинии
Смотрит неба бирюза,
Как твои — такие синие
И печальные глаза.
Брови тонкой чистой линией
Обвели твои глаза.
А глаза — такие синие,
Так печальна их слеза.
Твой полет — орла орлинее,
Клич — грознее, чем гроза,
Но всегда — такие синие
И печальные глаза.
Портрет
Да, да, мне нравится, что он всегда серьезный,
Так детски рад тому, что сам в ее carnet
Себя вписать успел на танец грациозный
И счастлив он, крича: «et tout le monde tour-mez!»
Что с дамой в vieux Bruxelles изысканно флиртуя,
Ее уводит незаметно в зимний сад,
Роняет поцелуй за пальмой или туей
И возвращается взволнованный назад.
А после бала он в углу своей кареты
Устало-бледный, тихий, кутаясь в меха,
Капризы четких рифм сливает в триолеты,
Плетет в узорчатость нежнейшего стиха
Воспоминания о том, как в зале бальной
Творил причудливый и сложный котильон.
Он весь — игра огней.
Он весь такой хрустальный, —
В ажуре серебра старинный медальон.
Между строк
Бывает часто так, что маленькое «да»
Звучит холодным словом расставанья,
Но как мне нравится услышать иногда
В едва заметном «нет» — полупризнанье.
Бывают часто незначительны слова,
Но ласковы зовущие улыбки —
И кружится в истоме голова,
Как будто от напева тихой скрипки.
Бывают странные волнующие сны
И нежные рассветы пробужденья, —
Как белой ночи северной весны
Под розовым закатом — зарожденье.
Дома
Так печальна моя комнатка-светелочка —
На столе горит игрушечная елочка
И задумчиво молчат слоны угрюмые.
Вечерами я хожу по комнате и думаю:
Отчего мне так милы цветы увядшие?
Отчего дороже мне подруги падшие?
Но молчит моя светелка одинокая —
Вся пустая кажется она, высокая.
Жгу стихи мои. Жаль тех, кому писала я,
Жаль себя — зачем душа во мне усталая.
Догорая, гаснут огоньки на елочке,
И темно становится в моей светелочке.
Моряку
Я люблю тоскующие души —
Все равно о чем тоска.
Ты — моряк, я выросла на суше,
Но мы оба наши замки строим из песка.
Ты тоскуешь по родному морю,
Я тоскую по твоим очам —
И мы оба грезим по ночам
О просторе.
Ты покой души своей нарушил,
Оттого она мне так близка.
Я люблю тоскующие души —
Все равно о чем тоска.
Весна печальная
Нет, нынешней весной не расцветут фиалки —
Там, где кровь — фиалки не цветут
И венков лиловых не сплетут
Наяды и русалки.
Не расцветут в лесах, обрызганных слезами,
Под ветками израненных берез
Подснежники — они не дети слез,
Они умрут под огненными небесами,
И не увидит ландыш, ландыш, царь хрустальный,
Как прилетит смеющийся апрель —
Нет, нынешней весной один цветок печальный
Нам подарит земля измученная — иммортель.
Из Альфреда Момберт
Piccolo и Piccola
Жили-были — были-жили,
В кабачке одном служили
Piccolo и Piccola.
И в одной конурке спали
Две слезы одной печали —
Piccolo и Piccola.
Зимний холод, ложе жестко,
Но прелестны два подростка:
Piccolo и Piccola.
Двое деток. Где ж развязка?
Без развязки эта сказка. —
Piccolo и Piccola.
ОБРЫВКИ КРУЖЕВ
Умное
В жизни надо быть цепкой,
Как лапка попугая —
Бодрой и крепкой,
Знать: не ты победишь, победит другая.
Погибнет тот, кто пред жизнью смутится.
Жизнь — женщина и надо взять ее силой:
Сначала она возмутится,
Потом скажет — «милый».
Вещи
Все вещи на моем письменном столе и туалете
Бездушны, когда в комнате они, я и кто-нибудь третий.
Но когда я с ними одна —
Я вижу, что им своя жизнь дана.
Вчера ночью подбежал к чернильнице флакон,
Он облил ее духами,
Он обнимал ее прозрачными руками
И столько нежных слов сказал ей он.
А она отрицательно головой качала
И молчала —
Она любила костяную вставочку с золотым пером.
Флакон утешала бутылочка, в которой бром,
Смеялись подсвечники, что было сил,
А пудреница сплетню плела.
Флакон подбежал к краю стола,
V фарфоровой кошечки носик отбил,
Пресс-папье расцарапал
И бросился на пол.
Кошечка потерлась об чернильницу льстиво
И скатала: «Разбился? Не жалей.
Он был такой некрасивый».
Грамматика
Девочка никогда не получит за диктовку пять —
Она слишком любит букву «Ћ».
Маленькая, примирись с двойкой,
Но во вкусах будь стойкой:
Пиши «зеленая ћль»
И «налћтћла мћтћль».
Нет лучше мотива,
Чем — «это красиво».
Толкователь
Слезы — это фонарики.
Освещают тьму тоски.
Люди-сухарики,
Или — плоские куклы из дубовой доски: —
На них нарисованы лица,
Они говорят слова
И называются: юноша или девица,
Министр или городской голова.
Монеты — подставочки к дьявольским пирожным —
У кого их больше, тот ближе к аду.
Но кто может быть настолько осторожным,
Чтобы сказать — «мне их не надо»?
Жизнь — мельница с тремя крыльями:
Любовь, деньги и слава.
За них все цепляются с огромными усильями,
Но срываются и падают — налево или направо.
Кто покорно. Кто кричит.
А мельник смотрит и молчит.
Теперь
Ау! Ау! Где вы,
Милые девы?
В облаках душистой пудры
Вы нежны и сереброкудры.
Вы легко скользили по паркету
И мечтали о любви в ажурных боскетах.
Вы дарили няне на Рождество душегрейку
И горько плакали, хороня канарейку.
А кавалеры, что были вам хорошо знакомы,
Писали на память стихи в альбомы.
Нежные девы!
Ау! Ау! Где вы?
Голос ответил: «Молчи!
Они теперь зубные врачи».
Верность
Она была верной супругой.
Однажды утром она рассказывает другу:
«Мне снилось, будто я наяда и живу в Ниле.
Вдруг пять змей в колокола зазвонили —
Я вспорхнула и улетела в Америку».
«Все истерика, — презрительно сказал он, —
Бабий сон!
Скажите пожалуйста — Наяда из Нила!»
Вечером она ему изменила.
В театре
Я подумала: «Ей, вероятно,
Будет приятно»
И девочку в театр привела я,
Но она горько плакала о том, что принцесса злая,
Что всем принцам головы рубит
И ни одного не любит.
Маленькая, не плачь.
Ведь это женщина, а не палач —
Ее сердце плачет вместе с тобой.
Скоро-скоро и она станет рабой.
Поцелуй
Молчаливы и холодны были уста,
Но сердце его — ее целовало.
Невеста глупа и проста —
Ей этого мало.
«Разве лучше, чтоб сердце молчало,
А губы горели?» —
Строго сказал он невесте.
Невеста мечтала:
«Ах, если б сумели
Гореть они — вместе!»
Из окна
Смотрю в окно вагона. В жемчужной полумгле
Красные и оранжевые огни заката.
На черной вспаханной земле
Зеленые, бархатные квадраты.
Вдали как точки —
Фигуры крестьян.
А воздух так по-весеннему пьян.
Горько пахнут вспухшие почки,
Влажно пахнет трава.
И так истомно кружится голова
У дивчины в цветистом платочке,
Когда за товарной площадкой
Целует парубок ее украдкой.
Близко от окна проплыла водокачка.
Под краном лужа — пьет воду рыжая собачка.
Популярно
На тротуаре сидел голубок.
Шла старушка. Уронила шерсти клубок
На тротуарные плитки.
Птичка взяла в клюв кончик нитки
И с ней в небо улетела —
На тротуаре осталось клубковое тело.
Слушай со вниманьем:
Это называется «дуалистическим миропониманьем».
Петух
Жестяной петушок на трубе на крыше
Пел: «Живые петухи! А я всех вас выше»!
А рыжий Петька, взъерошенный от чувства мести,
Пел: «А зато ты плоский! а зато ты из жести!»
И помчался в кухню после этого спора,
Так что задрожали пушистые шпоры,
Взлетел на плиту, тряся красною бородкой,
И лег на сковородку.
Изжарился в масле наш рыжий петух,
Но выше трубы поднялся его дух.
Игра
Поздно ночью, когда уснут все птички,
Я подожгу золотым огоньком спички
Твой маленький домик
С сосновым потолком
Для того, чтобы было о ком
Написать стихов маленький томик.
Когда пишешь о том, что есть —
Непременно нужна лесть.
А писать правду смело
Можно только о том, что сгорело.
Что — юность?
Бабушка видит во сне внука.
Жена видит — скуку.
Невеста — жениха.
А мне снятся (когда сны без греха), —
То золотой дворец,
То волшебный ларец,
То нежный принц, то страшные гады.
И очень я этому рада,
Потому, что это значит, что когда мне будет даже сто лет,
У меня в душе будет весенний свет.
Березки
Ах, какие смешные эти березки!
Нарядились! По белым платьицам развели черные полоски,
На ветках повесили зеленые сережки
И стоят на дорожке,
Будто красавицы-девицы —
Ждут, чтоб полюбили их птицы.
Березки, птицам совсем не надо
Красы вашего наряда.
Им крылья природой даны —
Они летуны!
У них воздушно каждое перышко на крыле.
А у вас — листочки-то в воздухе, а корни — в земле.
Апрель
Я не люблю зимы, ее метелей,
И хлопьев в воздухе, как стаи мотыльков,
Ее трескучих ледяных оков —
И в январе мечтаю об апреле.
«Апрель, царевич светлый, не пора ль?»
Ах, нет еще — еще февраль,
А после март, — его обманчиво дыханье,
Но зори марта — как вишневый сок,
Но зори — как безумной кисти пламенный мазок,
Но зори — как холодного пожара полыханье!
И вот — пришел мой радостный апрель
С лицом порочным и наивным —
И как звонка, как переливна
Его свирель!
Я не люблю зимы — ее морозов, вьюг, метелей
И в январе уже — с тоской мечтаю об апреле.
Слова
Как обидно, когда красивое слово
Служит для названия чего-то темного, злого.
Например: как красиво Слово — пиво.
Будто в жизни многоцветной, далекой от нашей —
Золотой легкий напиток в золотой чеканной чаше.
И вдруг — это то, что пьют толстые, тяжелые,
И от него опьянение грубое, невеселое.
Так хочется, чтобы все прекрасное в мире
Было как царь — в короне и порфире.
Дар Яриле
Мне хочется стихи мои, как жемчужинки, снизать
В легкое узорчатое ожерелье,
Потом снова шелковинку развязать —
Разбегутся зернышки говорливой трелью.
Я их соберу, ссыплю в ларец
И понесу в золотой дворец,
А там, если посмею,
Я их подарю
Среброкудрому царю,
Царю Берендею.