По окончании школы Онор направили в одно из женских отделений больницы, где она и встретила своего дерматолога, недавно получившего должность консультанта. Они сразу же понравились друг другу, и его приятно удивило, что сестра Лангтри так скоро ответила ему взаимностью. Это Онор поняла сразу и лишь гораздо позже догадалась, как сильно его влекло к ней как к женщине. К тому времени она уже успела в него по уши влюбиться.
Он одолжил у своего холостого приятеля адвоката ключи от квартиры в одном из высотных зданий в конце Элизабет-стрит и предложил ей встретиться там. И она согласилась, сознавая, на что идет. Доктор уже объяснился с ней, что далось ему нелегко, и она оценила по достоинству его прямоту и честность. Он никогда не разведется, чтобы жениться на Онор, это невозможно, но он любит ее и страстно желает видеться с ней тайно.
Построенная на честном соглашении, их связь распалась примерно год спустя. Они встречались, когда доктору удавалось выдумать предлог, что порой бывало непросто: к дерматологам не обращаются за неотложной помощью, как к хирургам или акушерам. «Только представь, как кожника вытаскивают из постели в три часа ночи, чтобы помочь пациенту с тяжелым приступом угревой сыпи», – пошутил он однажды. Онор тоже бывало трудно вырваться с работы, ведь она была всего лишь младшей сестрой, еще носила крахмальный фартук и не могла потребовать, чтобы дежурство перенесли на более удобное для нее время. Пока длился их роман, им удавалось видеться не чаще раза в неделю, а случалось, и раз в месяц.
Онор Лангтри нравилось думать о себе не как о жене, но как о любовнице: если жены покладисты и безобидны, то любовницы окутаны неким ореолом очарования и тайны, – однако реальность оказалась иной. Они встречались урывками, тайком и почти тотчас воровато расходились. Онор была несколько обескуражена, когда вдруг осознала, что во время свиданий едва ли не все время они проводят в постели, а иным, более интеллектуальным формам общения уделяют жалкие минуты. Не то чтобы ей не нравилось предаваться любви или она считала это занятие недостойным и унизительным: она быстро усвоила уроки своего доктора, а ум и фантазия подсказали, как применить новые знания, чтобы продолжать дарить любовнику наслаждение и находить в этом удовольствие, – но ей так и не удалось заглянуть в сокровенные глубины его души, хотя он сам дал ей ключи от тайника: у них просто не оставалось на это времени.
И вот настал день, когда он сказал, что охладел к ней, причем сказал прямо, без объяснений, без попыток оправдаться. Она выслушала свой приговор спокойно, с невозмутимым лицом, как того требуют вежливость и воспитание, затем надела шляпку, перчатки и навсегда ушла из его жизни, но ушла уже в ином обличье, с иными чувствами.
Ей было больно, очень больно, но мучительнее всего оказалось не знать причины. Почему так вышло, что послужило причиной? В светлые минуты Онор жизнерадостно убеждала себя: все закончилось из-за того, что он перешел опасную черту – слишком сильно привязался к ней, и мимолетность их отношений стала для него невыносимой, – но в моменты откровенности с собой признавалась, что истинная причина в сочетании неудобств и удручающего, тоскливого однообразия, которое с некоторых пор отравляло их связь. Должно быть, та самая скука и заставила его когда-то завести роман с ней. Но была и еще одна причина: изменилось ее отношение к нему. Ей все труднее стало скрывать возмущение и обиду, оттого что она была для него лишь партнершей в постели, не более. Обольщать его и очаровывать без конца означало бы посвятить все свое время и силы ему одному, как, весьма вероятно, и поступала его жена.
Всевозможные женские хитрости и уловки представлялись Онор пустым, никчемным занятием. Она не собиралась растрачивать жизнь на то, чтобы угодить какому-то самовлюбленному нарциссу, для которого в целом мире существует лишь он один. Женщины в большинстве своем выбирали именно такую судьбу, но Онор Лангтри всегда знала: это не ее путь. Она вовсе не испытывала неприязни к мужчинам: просто чувствовала, что стать женой и посвятить себя кому-то одному было бы ошибкой.
Итак, она продолжала работать в больнице и находила в этом радость и удовлетворение, которых, скажем прямо, не обрела в любви. Свою работу она обожала. Ей нравилась больничная суматоха, торопливая деловитость, постоянное движение, смена лиц и сложные, захватывающие проблемы, что вечно подбрасывала ей жизнь отделения. Близкие подруги (а у нее их было несколько) только переглядывались и качали головой: «Бедная Онор просто помешалась на работе! Это какая-то инфекция, не иначе».
Наверное, у нее были бы другие романы, и, возможно, один достаточно серьезный, чтобы заставить ее передумать насчет замужества, но вмешалась война. В двадцать пять лет Онор Лангтри одной из первых добровольно ушла на фронт медсестрой, и с того дня армейская служба не оставляла ей времени подумать о себе. За годы войны она прошла длинную череду эвакопунктов в Северной Африке, Новой Гвинее и на островах южной части Тихого океана, так что со временем последние воспоминания об обычной жизни стерлись из ее памяти. О что это были за годы! Тягостная, суровая монотонность будней, изматывающая и вместе с тем завораживающая, настолько далекая от обыденности, что в сравнении с пережитым тогда все остальное во многом казалось ей сущей мелочью. Фронтовые медсестры жили одной сплоченной семьей, и Онор принадлежала этой семье всем сердцем, всей душой.
Годы войны не прошли бесследно, хотя природная рассудительность и выносливость помогли ей выстоять и ее тело пострадало меньше, чем у большинства ровесниц, как и рассудок. При переводе на пятнадцатую базу Онор вздохнула с облегчением. Командование хотело отправить ее в Австралию, но ей удалось этого избежать: она чувствовала, что опыт и крепкое здоровье принесут стране куда больше пользы именно в таком месте, чем дома в Сиднее или в Мельбурне.
Около полугода назад напряжение последних лет стало ослабевать, и у Онор Лангтри появилось время немного поразмышлять, разобраться в своих чувствах и решить, как она хочет распорядиться собственной жизнью. Все чаще ей в голову приходили вопросы: сможет ли она теперь вернуться к работе в обычной больнице и тем довольствоваться? Это ли ей нужно? Все чаще задумывалась она о глубоко личной, сокровенной стороне жизни, что лежит за пределами сестринского служения.
Если бы не Люс Даггет, она, вероятно, никогда не пришла бы к мысли, что готова ответить на чувства Нила Паркинсона. Когда Люс появился в отделении, Нил еще страдал тяжелыми приступами душевного расстройства, и Онор думала о нем лишь как о пациенте, не более. Люс что-то изменил в ней: она и сама не вполне понимала, что именно, – но когда неспешно, с видом хозяина положения вошел в барак, то показался ей таким нормальным, основательным и уверенным в себе, что у нее перехватило дыхание. Два дня она ходила словно зачарованная, ее влекло к Люсу, он пробудил в ней давно забытые переживания: она вновь почувствовала себя женщиной, красивой и желанной, – но, верный себе, он сам все разрушил: начал издеваться над несчастным солдатиком, которого отправили в госпиталь после попытки покончить с собой в лагере. Обнаружив, что принимала свинец за золото, Онор едва не подала в отставку. Это был глупый, необдуманный порыв, призналась она себе позже. Тогда же все виделось ей в ином свете. По счастью, Люс не подозревал, какое сильное впечатление произвел на сестру Лангтри: очевидно, это был тот редкий случай, когда он не воспользовался плодами победы. Люса только что перевели в отделение «Икс», и, чтобы освоиться, он отложил на время попытку укрепить отношения с сестрой, но опоздал всего на день. Когда он решил наконец ее покорить и пустил в ход все свое обаяние, сестра дала ему резкий отпор, уже не заботясь о его слабости и уязвимости.
Пусть это и было легким помрачением ума, незначительным отступлением от правил, но стало своего рода поворотной точкой, началом перемен. Возможно, Онор Лангтри осознала вдруг, что война вот-вот завершится победой и ее странная жизнь подходит к концу, а может, Люс выступил в роли прекрасного принца и пробудил ее ото сна, навеянного ею самой, но с того дня она незаметно для себя стала задумываться о вещах, весьма далеких от безграничной преданности сестринскому долгу.
Наверное, поэтому, когда Нил Паркинсон выбрался из тяжелой депрессии и проявил к ней интерес, Онор Лангтри увидела в нем хорошего человека и привлекательного мужчину. Тогда и начала расшатываться ее приверженность правилу медсестры оставаться отстраненной. Нил нравился ей все больше, но лишь теперь это чувство начало перерастать в любовь. Он не был самовлюбленным нарциссом, смотрел на нее с восхищением и бесконечно ей доверял, любил ее. Острую радость доставляли ей мечты о жизни с Нилом после войны, и чем стремительнее приближалась эта жизнь, тем нетерпеливее она ждала ее.
Приученная к железной самодисциплине, Онор Лангтри запрещала себе думать о Ниле как о мужчине, задерживать взгляд на его губах или руках, воображать, как он целует ее, как они предаются любви. Стоило лишь допустить подобные мысли, и это непременно случилось бы и обернулось катастрофой. Онор хорошо понимала: пятнадцатая база не то место, где можно завязать близкие отношения в надежде сохранить их до конца жизни, – и знала, что Нил чувствует то же самое, иначе они уже стали бы любовниками. Было даже забавно ходить по туго натянутой проволоке страстей над жестко подавленными желаниями, влечениями и порывами, притворяться, будто ничего не видишь и не чувствуешь…
Онор заметила, что ее часики показывают без четверти девять, и невольно вздрогнула. Если не отправиться сейчас же в палату, все решат, что она уже не придет.
Глава 8
Сестра Лангтри вышла из кабинета и направилась по короткому коридору в палату, не подозревая, что шаткое равновесие барака «Икс» уже нарушено.
Из-за ширм напротив кровати Майкла доносились приглушенные голоса. Она проскользнула между ширмами и оказалась возле стола. Нил сидел на самом конце скамьи, ближе всего к торцу, где стоял ее стул. Мэт выбрал себе соседнее место. Бенедикт с Наггетом расположились по другую сторону стола, но оставили свободный угол скамьи рядом с ее стулом. Сестра Лангтри тихо заняла свое обычное место во главе стола, обвела глазами четверых мужчин и спросила: