Сестра Лангтри перевела дыхание и твердо встретила его взгляд.
– Я знаю.
Он рассмеялся.
– Сестра, если мне все равно, почему я здесь, так отчего это волнует вас? Я просто рад, что оказался на базе, вот и все.
Онор шагнула в комнату и медленно проговорила:
– Вы уходите от ответа. Что вы пытаетесь скрыть? Что за секрет никак не можете раскрыть?
Майкл невольно вздрогнул, и на мгновение обычное самообладание изменило ему. Сестра Лангтри вдруг увидела перед собой усталого, немного растерянного мужчину, которого явно что-то мучило. Эта незащищенность обезоружила ее, и она поспешно сказала, искренне, дружески улыбнувшись:
– Нет, не отвечайте!
В ответ выражение его лица смягчилось, глаза потеплели. Он явно хотел сгладить резкость.
– Я не слишком люблю говорить о себе, сестренка, и рассказать не могу.
– Вы боитесь осуждения?
– Нет. Просто, рассказывая о себе, приходится подбирать слова, а я в этом не силен. То есть их нет, когда они нужны.
– Это может сказать о себе каждый. Все, что вам нужно, – это начать, а я помогу пойти дальше.
Майкл вздохнул и прикрыл на мгновение глаза.
– Но мне не нужна помощь, сестра!
Что ж, похоже, время еще не пришло, и Онор сдалась:
– Ладно, тогда скажите, что вы думаете о Бенедикте.
– Почему вы спрашиваете?
– Потому что вам удалось то, чего никогда не удавалось мне. Только, пожалуйста, не думайте, что я обижена: просто мне интересно знать ваше мнение.
– Бенедикт. – Майкл опустил голову и задумался. – Как я уже говорил, у меня не слишком хорошо подвешен язык. Что я о нем думаю? Он мне нравится. И мне его жаль. Бен нездоров.
– Все началось после того происшествия в деревне?
Майкл решительно покачал головой.
– Нет! Намного раньше.
– Всему виной то, что он еще ребенком потерял родителей? Или причина в бабушке, которая его вырастила?
– Возможно. Трудно сказать. Думаю, Бен сам не знает, кто он такой. А если и знает, то не понимает, как с этим жить. Не представляю. Я не психиатр.
– Я тоже, – грустно вздохнула сестра Лангтри.
– Вы все делаете правильно.
– Если уж быть до конца откровенной с собой, на пятнадцатой базе Бен единственный, кто внушает мне серьезную тревогу.
– Вас беспокоит, что будет, когда закончится его армейская служба?
– Да. – Сестра нерешительно помолчала, подыскивая слова, чтобы не задеть чувства Майкла, который так старался помочь Бенедикту. – Понимаете, я не уверена, что Бен сможет жить независимо, сам по себе, но и рекомендовать держать его взаперти мне кажется, было бы несправедливо.
– Вы говорите о психиатрической лечебнице? – в недоумении уточнил Майкл.
– Пожалуй, да. Это единственное, что мы можем предложить таким, как Бен, но я никак не решусь.
– Вы не правы! – воскликнул Майкл.
– Может быть. Потому и сомневаюсь.
– Это его убьет.
– Да, веселого мало.
Лицо сестры Лангтри помрачнело, а Майкл вдруг схватил ее за плечо и встряхнул.
– Только не торопитесь, не решайте ничего в спешке! И, пожалуйста, поговорите сначала со мной!
Рука его оказалась неожиданно тяжелой, и сестра повернула голову, чтобы взглянуть на нее.
– Бену благодаря вам стало лучше, поэтому я и говорю о нем именно с вами.
В дверях показался Нил и с усмешкой заметил:
– А мы голову ломаем, куда вы запропастились: будто сквозь землю провалились.
Сестра Лангтри отступила на шаг, а Майкл отдернул руку, как только услышал голос Нила.
– Не совсем, – отозвалась Онор и почему-то засмущалась, за что потом досадовала на себя и сердилась на Нила.
Майкл не двинулся с места, молча наблюдая, как Нил собственническим жестом предложил сестре Лангтри выйти из санитарной комнаты, потом вздохнул, пожал плечами и отправился следом за ними на веранду. Для разговоров наедине барак «Икс» подходил не больше, чем плац в разгар парада.
Все здесь не спускали глаз друг с друга, каждый был как на ладони, а за сестрой Лангтри следили с особым вниманием. Если ее подопечные не знали, где она и с кем, то не могли успокоиться до тех пор, пока не отыщут. Случалось, они мысленно подсчитывали, сколько времени сестра уделяет каждому, чтобы удостовериться, что всем досталось поровну, то есть тем, кто в этом нуждался. И непревзойденным мастером устного счета был, конечно, Нил.
Глава 2
К рассвету следующего дня прояснилось, прогретый солнцем воздух наполнился ласковым теплом и опьяняющим благоуханием, и у всех поднялось настроение. Покончив с уборкой, мужчины собрались на веранде, а сестра Лангтри ушла к себе в кабинет, где ее ждала бумажная работа. После обеда все собирались на пляж: там наверняка будет сегодня многолюдно. Лишь когда доступ на берег оказался закрыт, пациенты отделения «Икс» осознали, как много значила для них возможность сбросить одежду, отмахнуться от надоедливых мыслей и забот, ни о чем не думать, а просто плавать, жариться на солнце, дремать, погружаться в приятную ленивую истому.
К середине утра от обычной тягостной апатии не осталось и следа, все с нетерпением предвкушали поход на пляж. Люс задумал поспать и улегся на одну из коек, стоявших на веранде. Нил уговорил Наггета с Бенедиктом сыграть в карты, и все трое расположились за столом. Майкл отвел Мэта в дальний конец веранды, где под окном кабинета сестры Лангтри стояло несколько кресел и можно было уединиться. Мэт хотел послать письмо жене, и Майкл вызвался ему помочь: написать под диктовку. Миссис Сойер еще не знала о слепоте мужа: он потребовал, чтобы от нее это скрыли, и хотел сообщить сам, со временем. Из сострадания сестра Лангтри согласилась, хотя знала истинную причину: Мэт отчаянно надеялся, что до встречи с женой случится чудо и зрение к нему вернется.
Он диктовал, Майкл писал, а когда Мэт закончил диктовать и прослушал написанное, попросил добавить:
– Поскольку рука у меня еще не зажила, написать для меня это письмо согласился мой друг Майкл Уилсон. Но ты не волнуйся, у меня все хорошо. Ты же умная женщина и сама понимаешь: будь ранение серьезным, меня давно отправили бы в Сидней. Пожалуйста, не тревожься обо мне. Обними и поцелуй за меня Маргарет, Мэри, Джоанну и малышку Пэм. Скажи им, что папочка скоро вернется домой. Я очень скучаю по вам. Береги себя и девочек. Твой любящий муж Мэтью.
Все письма домой были чем-то похожи. Мужчины, корпевшие над ними, в большинстве своем представить не могли, что когда-нибудь их занесет так далеко от дома и родных, что придется взяться за перо и бумагу. Вдобавок письма проходили военную цензуру, поэтому многие писали, как правило, скупыми словами, отстраненно, мучительно преодолевая искушение излить душу, поведать близким о невзгодах и разочарованиях. Большинство мужчин отправляли письма домой регулярно, словно дети, сосланные в ненавистную школу-интернат. Когда человеческая жизнь деятельна и наполнена радостью, острое желание написать далеким любимым быстро угасает.
– Ну как, сойдет? – с тревогой спросил Мэт.
– Думаю, да. Я сейчас вложу его в конверт, а перед обедом отдам сестре… «Миссис Урсуле Сойер…» А какой у вас адрес, Мэт?
– Драммойн, Финглтон-стрит, дом девяносто семь.
Люс небрежной походкой прошелся по веранде и, плюхнувшись в плетеное кресло, воскликнул с издевкой:
– Никак маленький лорд Фаунтлерой[12] творит добрые дела!
– Если будешь сидеть в этом кресле в одних шортах, останешься полосатым, как арестант, – предупредил Майкл, положив в карман письмо Мэта.
– Да хрен с ними, с полосками!
– Придержи язык, Люс, и сбавь тон, – попросил Мэт и с поразительной точностью указал на открытые жалюзи в кабинете сестры Лангтри.
– Погоди-ка, Майк! У меня тоже есть письмецо для жены Мэта, можешь отправить его вместе со своим, – понизил голос Люс, чтобы на другом конце веранды его не услышали. – Хочешь, прочту? «Дорогая мадам, вам известно, что ваш муж слепой, как летучая мышь?»
Мэт вскочил с кресла, да так быстро, что никто не смог бы его удержать. Майкл едва успел броситься между взбешенным слепцом и его мучителем.
– Все в порядке, приятель! Люс, как обычно, в своем репертуаре: говорит гадости. Успокойся! Я же сказал: все хорошо! Он не смог бы этого сделать, даже если б захотел: письмо задержали бы цензоры.
Люс наблюдал за ними, откровенно наслаждаясь спектаклем, и даже не потрудился подобрать вытянутые ноги и уступить дорогу, когда понял, что Майкл решил отвести Мэта к остальным, сидевшим за столом, однако Уилсон предпочел не поднимать из-за этого шум и решил дело мирно: просто обошел его.
Когда они ушли – Мэт подсел к столу, а Майкл скрылся в глубине барака, – Люс неспешно поднялся, подошел к ограждению веранды, облокотился на перила и склонил голову набок, чтобы слышать через открытое окно, что происходит в кабинете сестры Лангтри. Если бы кто-то и бросил взгляд в его сторону, то ничего бы не заподозрил: ленивая поза не наводила на мысль, что Люс жадно прислушивается к разговору за окном, – а до него тем не менее доносилось каждое слово. Потом дверь закрылась, и снова наступила тишина. Люс проскользнул мимо картежников и вошел в барак.
Майкла он нашел в подсобке: тот намазывал маслом ломти хлеба. Свежий хлеб с хрустящей корочкой был единственным кулинарным изыском, который могла предложить своим обитателям пятнадцатая база, да и тот появился совсем недавно. И пациенты, и врачи, и медсестры при всяком удобном случае поглощали его в немалых количествах: он и впрямь был хорош. К девяти часам вечера, когда на базе выпивали последнюю кружку чая перед отходом ко сну, от щедрого суточного хлебного пайка не оставалось ни крошки.
Подсобка служила не кухней, а лишь хранилищем для провизии и посуды, которую здесь же и мыли. Вдоль стены под продолговатым проемом, забранным решетчатыми жалюзи, до самой двери в санитарную комнату тянулся грубо сколоченный кухонный стол и буфет. Под окном помещалась раковина, а на столе в некотором отдалении от нее стояла спиртовка. Здесь недоставало холодильника, но с перекладины под крышей свисал на веревке и лениво покачивался, крутясь, словно китайский фонарик, ящик из проволочной сетки, где хранили продукты.