– Вам всегда удается прогнать боль.
Так обычно Нил говорил ей, и теперь собственная фраза, услышанная от нее, так глубоко его потрясла, что он резко отдернул руки. Нет, время для разговора еще не настало, как бы ни хотелось ему выговориться.
Он взял корзинку из ее рук, проводил до дверей барака, словно хозяин гостью, затем спустился вместе с ней по пандусу и лишь тогда остановился, передал ношу ей, а потом долго стоял и смотрел ей вслед, слушал, как тихо капает вода с запотевших карнизов, остывающих после дневной жары, как звенит многоголосый лягушачий хор, а издалека доносится нескончаемый шепот волн, разбивающихся о риф, пока серая фигура не растворилась в темноте. В воздухе чувствовалось приближение грозы. «Скоро хлынет ливень, – подумал Нил. – Если сестренка не поторопится, промокнет до нитки».
– Где сестра? – спросил Наггет, когда Нил уселся на ее место и потянулся за чайником.
– У нее голова разболелась, – коротко обронил капитан, избегая смотреть на Майкла, который выглядел так, будто тоже мучился от головной боли, и скорчил гримасу: – Боже, как же я ненавижу разливать чай! Кто опять забрал молоко?
– Я, – отозвался Наггет. – У нас хорошие новости, да? Люса наконец-то похоронили. Уф! Должен сказать, это большое облегчение.
– Да простит Господь его грешную душу, – сказал Бенедикт.
– И все наши души, – прибавил Мэт.
Нил наполнил кружки и начал передавать остальным, подумав: «Без сестры за вечерним чаем веселья мало». Но, может, это одному ему грустно? Остальные вроде бы даже не замечают ее отсутствия.
Наггет, напустив на себя важный вид, достал толстый фолиант, положил перед собой на безопасном расстоянии, чтобы не облить ненароком чаем, и раскрыл на первой странице.
Майкла позабавила и тронула эта картина.
– Зачем тебе это?
– Я подумал о том, что сказал полковник, – объяснил Наггет и коснулся раскрытой книги с благоговением набожного христианина, взявшего в руки Библию. – Почему бы мне не пойти в вечернюю школу и не сдать экзамены? Тогда я смог бы поступить в университет и заняться медициной.
– И чего-то добиться в жизни, – кивнул Майкл. – Отличная мысль! Удачи тебе, Наггет.
Странно, но этот парень почему-то нравился Нилу, хоть он и должен был ненавидеть его всей душой. Но именно в том и состоит главный урок войны, который ему следовало для себя извлечь, как того хотел отец: нельзя позволять чувствам быть помехой и препятствовать тому, что должно свершиться. Нужно научиться жить в согласии с собой, тогда все будет сделано.
– Нам всем придется найти себе какое-то занятие в жизни, когда выберемся из этих джунглей. Интересно, как я буду выглядеть в деловом костюме? Сроду его не носил, – заставил себя произнести Нил и, откинувшись на спинку стула, принялся спокойно ждать, когда Мэт угодит в расставленную ловушку.
Так и вышло. Мэт вдруг мелко задрожал всем телом, и вопрос вырвался у него сам собой, словно он не собирался произносить его вслух, но все время ни о чем другом и думать не мог:
– Как же я буду зарабатывать на жизнь? Я ведь бухгалтер, мне нужно видеть! Армия не станет платить мне пенсию: врачи считают, что с глазами у меня все в порядке! О господи, Нил, что же мне делать?
Остальные разом притихли, все головы повернулись к Паркинсону. «Что ж, начнем, – сказал он себе. Его, как и остальных, задел за живое горестный вопль Мэта, но холодная решимость довести начатое до конца вытеснила жалость. – Пока еще не время вдаваться в подробности, да и место для этого неподходящее, но фундамент можно заложить уже сейчас. Посмотрим, поймет ли Майкл, к чему я клоню».
– Предоставь это мне, Мэт, – уверенно заявил Нил, пожав ему руку. – Ни о чем не беспокойся. Я позабочусь, чтобы все у тебя было хорошо.
– Я никогда в жизни не принимал подаяния и не собираюсь начинать, – отрезал Мэт и гордо расправил плечи.
– Это вовсе не подаяние! – возразил Нил. – Это моя лепта. Ты понимаешь, что я имею в виду. Мы заключили договор, все мы, но мне еще предстоит заплатить свой долг сполна.
Последние слова Паркинсон произнес, глядя не на Мэта, а на Майкла, и тот сразу же отозвался, поняв, что от него требуется:
– Полностью согласен с тобой: это вовсе не милостыня, Мэт, а справедливая плата.
Майкл уже давно знал единственно верное решение, но противился ему и не находил в себе сил предложить, а потому даже почувствовал своего рода облегчение, оттого что его попросили об этом.
Глава 7
Сестра Лангтри успела добраться до своего барака вовремя. Дождь обрушился на остров, как только она закрыла за собой дверь, и за считаные минуты невесть откуда в помещение поползли всевозможные мелкие твари: комары, пиявки, лягушки, пауки, черные потоки муравьев, похожие на вязкий сироп, потрепанные мотыльки и тараканы. Оба окна в ее комнате были затянуты сеткой, и обычно Онор не пользовалась москитным пологом, но на этот раз первое, что сделала, войдя в барак, – сдернула сетку с кольца над кроватью, опустила и расправила.
Несмотря на дождь, она сходила в баню принять душ, потом укуталась в халат, подложила к стене в изголовье две тощие подушки и взяла в руки книгу, но открыть ее не было сил, а сон не шел. Тогда Онор откинулась на подушки и принялась слушать неумолчный глухой грохот дождя по железной крыше. Когда-то в детстве этот звук казался ей самым волнующим и чудесным на свете: для дочери фермера дождь – предвестник расцветающей жизни, – но здесь, где расточительная природа совершала нескончаемый стремительный круговорот цветения и увядания, ливень лишь наглухо отрезал Онор Лангтри от окружающего мира, оставил наедине с собственными мыслями. Дождь заглушал все звуки, нужно было кричать в самое ухо, чтобы вас услышали, и сквозь чудовищный шум пробивались лишь те голоса, что звучали в голове.
Тошнотворный ужас после сцены с Майклом, когда она вдруг обнаружила, что способна наброситься на горячо любимого человека, сменился апатией и отвращением к себе, но к этому чувству примешивалось и желание оправдаться в собственных глазах. Разве Майкл не обошелся с ней так, как ни один мужчина не должен поступать с женщиной? Разве не оказался извращенцем, не предпочел ей Люса Даггета? Господи, ну почему из всех мужчин на земле он выбрал именно его?
Бесплодные мысли. Похоже на бесконечный путь в гору по серпантину: круги все сужаются, но путь никуда не ведет, никогда ей не достигнуть вершины. Она так устала от самой себя! Как она могла допустить такое? И кто такой Майкл Уилсон? Ответов она не знала, так зачем задавать вопросы?
Москитная сетка не давала дышать, и Онор нетерпеливо ее отдернула, а не услышав тонкого комариного писка, похожего на вой пикирующего бомбардировщика, обрадовалась, совсем позабыв, что грохот дождя перекрыл бы даже этот гул. Под сеткой было слишком темно, чтобы читать, и, избавившись от нее, сестра Лангтри почувствовала облегчение, понадеявшись, что чтение поможет ей успокоиться и уснуть.
Не прошло и минуты, как с потолка упала пиявка: должно быть, выползла из какой-то трещины в крыше, – и бесшумно шлепнулась прямо на голую ногу Онор. Давясь от отвращения и гадливости, сестра принялась яростно стряхивать извивающуюся тварь, но оторвать пиявку все не удавалось. Тогда она вскочила с постели, зажгла сигарету и, уже не думая, что может обжечься сама, прижала раскаленный кончик к скользкому черному кольчатому тельцу. В тропиках пиявки крупные: четыре-пять дюймов длиной, – и Онор поняла, что не выдержит, не сможет дождаться, когда она отвалится сама. Наблюдать, как эта ползучая тварь все глубже входит в нее, разбухает, напивается кровью досыта и, наконец, отваливается, словно самовлюбленный мужчина после соития с женщиной, было выше ее сил.
Когда поджаренная тварь съежилась, сестра стряхнула ее на пол и пришлепнула туфлей. Ее сотрясала дрожь, она чувствовала себя оскверненной, замаранной, словно какая-нибудь героиня викторианских романов. Гадкая, мерзкая, отвратительная тварь! Боже, ну и климат! Да еще этот ужасный дождь! И проклятая вечная дилемма…
Вдобавок ранка, которую оставила пиявка, продолжала кровоточить, и прижатая к ноге салфетка пропиталась кровью – слюна кровожадной твари содержит фермент, препятствующий свертыванию. «Ранкой нужно заняться немедленно, – сказала себе сестра Лангтри, – иначе в местном климате она быстро превратится в язву».
Не часто пятнадцатая база так явственно напоминала ей о себе полным одиночеством, неустроенностью, горькими мыслями и самокопанием. Из всех мест, где она побывала, призналась себе Онор, доставая йод и стерильные тампоны, база номер пятнадцать, пожалуй, самое унылое, похожее на бессмысленную, никчемную декорацию, на мрачный театральный задник, вызывающий клаустрофобию. На сцене перед ним разыгрывается драма человеческих чувств, желаний и страстей. Но в этом есть своя логика. Существование пятнадцатой базы не имело бы смысла, будь она не призрачной серой декорацией, а чем-то иным. Другого такого выхолощенного, тоскливого места не существовало на свете: даже у какого-нибудь насквозь сырого палаточного городка эвакуационного пункта было свое лицо. Пятнадцатую базу создали для военных нужд, при строительстве в расчет принимались лишь требования войны. Недостатки местности, условия работы медиков, благополучие пациентов – все это не имело значения. Неудивительно, что база стала просто мирком из разрисованного картона.
Сестра Лангтри положила ногу на жесткий деревянный стул и обвела глазами свою убогую каморку. Со стен, покрытых крупными пятнами плесени, сочилась вода, изо всех темных щелей выглядывали тараканы и нетерпеливо шевелили усиками в ожидании, когда потушат свет. Казалось, это дурной сон, нелепая выдумка.
«Скорее бы домой! – впервые подумала Онор. – Может, там я буду наконец счастлива!»
Часть шестая
Глава 1
Онор Лангтри пришла в сестринскую гостиную на следующий день, около четырех часов пополудни. Ей удалось немного успокоиться, и теперь она с удовольствием предвкушала, как выпьет чашку чая. Пять сестер разделились на два кружка и сидели в разных концах комнаты. В стороне от всех мирно дремала в кресле Салли Докин. Ноги ее покоились на соседнем стуле, а голова склонялась все ниже, пока не упала на пышную грудь. Сестра вздрогнула, чуть приоткрыла сонные глаза и собралась было закрыть опять, но тут увидела, что в дверях стоит подруга, и помахала ей рукой.