Вот, значит, как: Нил Паркинсон уходит со сцены. Ее голос, взгляд, манера держаться – все говорило о том, что после войны ему нет места в ее жизни.
– О, я поеду в Мельбурн, – ответил он небрежно. – Вообще-то мне бы хотелось вернуться в Грецию, на Пелопоннес: у меня там домик недалеко от Пилоса, – но мои родители (во всяком случае, отец уж точно) с годами моложе не становятся. Да и я тоже, если на то пошло. Поэтому, думаю, лучше мне отправиться не в Грецию, а в Мельбурн. Вдобавок в Греции мне пришлось бы вернуться к живописи, а я всего лишь умелый рисовальщик, не более. Странно, но когда-то меня это мучило. Теперь нет. Все это отошло на второй план и кажется теперь несущественным. За последние шесть лет я так много узнал, а барак «Икс» прекрасно завершил мое образование. Буквально на днях я понял, что для меня важнее всего. Знаю, я мог бы стать опорой старику, то есть отцу. Если я собираюсь пойти по его стопам, мне неплохо бы научиться вести семейное дело.
– Придется потрудиться.
– Да, я к этому готов. – Нил поднялся на ноги. – Вы меня простите? Если мы действительно скоро уезжаем, мне предстоит еще сделать массу дел и упаковать кучу вещей.
Сестра Лангтри проводила его взглядом и вздохнула. Пусть у нее с Майклом ничего не вышло, по крайней мере, он показал ей, насколько велика разница между симпатией и любовью. Ей нравился Нил, но она, безусловно, его не любила, хотя о таком муже можно только мечтать: верный, надежный, порядочный, вежливый, прекрасно воспитанный, готовый все сложить к ее ногам. Вдобавок он был красив, обладал хорошими манерами, умел держать себя в обществе. Разумная женщина не предпочла бы ему Майкла. Однако в Майкле она больше всего ценила цельность, а еще ту невероятную внутреннюю силу, что составляла его суть и ясно говорила: никто не заставит его свернуть с избранного пути. Возможно, он оставался для нее загадкой, но, даже не понимая Майкла до конца, она все равно его любила. Ей претила готовность Нила безропотно покориться ее воле, поставить ее желания выше своих.
Странно, но Нил в последние дни как будто обрел покой, хотя, несомненно, понял, что она все уже решила: у их отношений нет будущего, после войны каждый пойдет своей дорогой. Онор испытала облегчение, когда он принял ее решение спокойно, словно вовсе не чувствовал себя отвергнутым. Еще со дня происшествия в подсобке она понимала, что причиняет ему боль, но потом столько всего случилось. В последнее время она нечасто задумывалась о чувствах Нила, а теперь, когда сознание вины стало всего острее, оказалось, что терзала себя напрасно. Нил по-прежнему ее любил, но в его обращении не было ни горечи, ни обиды. Какое облегчение! Выплакаться, излить наконец свое горе и вдобавок узнать, что Нил справился, пережил разрыв с ней. Сегодня впервые за много недель у нее выдался хороший день.
Глава 3
Следующая неделя оказалась странной. Обычно, когда люди покидают места, где прожили месяцы или годы, поднимается суматоха, беготня, бесконечные волнения из-за всего, от домашних любимцев до транспорта. Поспешное свертывание базы номер пятнадцать проходило иначе. Число ее обитателей месяц за месяцем неуклонно сокращалось, осталась лишь малая горсть, ядро, которое предстояло быстро и ловко вылущить, словно орех. Никто здесь не обрастал всевозможным скарбом, что скапливается за годы жизни; в сущности, на пятнадцатой базе не держали иного имущества, кроме самого необходимого. Окрестные деревни не изобиловали изделиями художественных промыслов, мебелью ручной работы и другими ценностями, которые вывозили из послевоенной Европы, Индии, Северной Африки и с Ближнего Востока любители редкостей. Медсестры нередко получали от своих подопечных скромные подарки, в основном мелкие безделушки, которые во множестве мастерили в палатах, но в конце концов все уезжали отсюда с тем же багажом, с каким приехали.
Была объявлена дата отъезда, и обитатели госпиталя готовились к ней с беспрекословной исполнительностью хорошо обученных военных. Назначенный день настал, но пятнадцатая база осталась на прежнем месте. Впрочем, другого никто и не ждал. Объявленная дата служила в действительности предупреждающим звонком, при звуке которого каждому надлежало быть готовым к немедленной эвакуации.
Матрона суетилась и клохтала, обегая бараки. Москитные сетки отошли на второй план, теперь она повсюду носила с собой списки и графики, чтобы сверяться с ними во время нескончаемых инструктажей и совещаний с медсестрами, каждая из которых охотно свернула бы ей шею. Теперь, когда базе пришел конец, сестры хотели лишь одного: провести как можно больше времени со своими пациентами.
Барак «Икс», тесная постройка, сколоченная позже других, стоял на самом отшибе, в отдалении от основной обитаемой части госпиталя, где кипела жизнь. Его занимали лишь пятеро пациентов с единственной медсестрой, но вместо радости и оживления в крохотной компании ощущалась общая мучительная неловкость. Редкие разговоры внезапно обрывались, наступала тишина, которую никто не решался нарушить. Когда гнетущее молчание становилось невыносимым, его сменяла вымученная веселость, но за ней неизбежно следовало холодное отчуждение и даже враждебность. Сестра Лангтри большей частью отсутствовала, ей поневоле пришлось работать во всевозможных комиссиях и подкомиссиях, созданных неугомонной матроной, дабы руководить эвакуацией. А пятеро пациентов взяли обыкновение проводить целые дни на пляже, поскольку старые правила, которые жестко ограничивали время отдыха на берегу, утратили силу и канули в вечность.
Сестра Лангтри с грустью сознавала, что пациенты предпочитают, насколько возможно, сторониться ее, даже если бы она могла проводить с ними больше времени. Нил, похоже, ее простил, но остальные нет. Еще она заметила, что в бараке возник раскол. Наггет держался в стороне от остальных; воодушевленный новой целью, полный радужных надежд, он предвкушал встречу с матерью и строил планы на будущее, мечтал выучиться на врача. Все его боли и недомогания исчезли словно по волшебству. Нил и Мэт стали неразлучны. Она видела, что Нил поддерживает Мэта, а тот изливает ему душу, поверяет свои горести. Майклу оставалось лишь заботиться о Бенедикте, как установилось с самого начала. Эти двое тоже не расставались ни на минуту.
Сестра Лангтри чувствовала, что с Бенедиктом неладно, но не знала, чем ему помочь. Беседа с полковником Чинстрепом, как и следовало ожидать, ни к чему не привела, однако тот выразил готовность и даже горячее желание сделать все возможное, чтобы добиться военной пенсии для Мэта, несмотря на диагноз «истерия» в его медкарте. Когда она попробовала убедить полковника направить Бена с базы прямо в солидную психиатрическую клинику для дальнейшего обследования, тот занял твердую позицию: если ей нечем подкрепить свои подозрения, кроме смутных тревог, то чего она ждет от него? Он обследовал сержанта Мейнарда и ухудшений не обнаружил. Как объяснить неврологу, который неплохо знает свое дело, но теряет интерес к психическим расстройствам, если те не связаны с органическими изменениями, что она хочет удержать человека на краю бездны? И как помешать Бену сорваться вниз? Никто в целом мире не знал, как это сделать. Бен всегда был непростым пациентом из-за своей закрытости, вечного стремления отгородиться ото всех. Больше всего сестра Лангтри боялась, что без надежного убежища, барака «Икс», он окончательно замкнется в себе, потеряет последнюю связь с миром. Какое счастье, что Майкл так привязался к нему: наверное, его послал сам Господь. С Беном он добился большего, чем все остальные вместе взятые, включая и ее.
Наблюдая, как ее подопечные худо-бедно обходятся без нее, она начала лучше понимать, что творится с ними и с ней самой. После смерти Люса она с болезненной остротой воспринимала все их поступки и казнила себя, но теперь боль притупилась, начала стихать. Наверное, та бурная сцена в сестринской гостиной помогла ей исцелиться. Обитатели отделения «Икс», сами того не сознавая, разрывали связи друг с другом: та крепкая семья, которой они были, распадалась, рушилась вместе с пятнадцатой базой, – а сестра Лангтри, как мать семейства, острее переживала разрыв и страдала тяжелее, чем ее мужчины, ее дети. Странно: она становилась все слабее, а в них пробуждались новые силы. Не такова ли участь всех матерей? Они пытаются сохранить семью, вопреки естественному порядку вещей, даже когда сохранять уже нечего.
Вчерашние солдаты вернутся уже в другой мир, подумала сестра. В большинстве своем они достаточно сильны, чтобы выжить, а ее задача – попрощаться с ними и проводить в путь. Ей нельзя цепляться за них, как нельзя позволять им цепляться за нее. Надо просто отпустить их, и сделать это, насколько возможно, достойно.
Глава 4
И вот наконец началось: заревели машины, все всколыхнулось, пришло в движение. К счастью, муссоны еще не набрали силу, оставалась надежда, что эвакуация пройдет большей частью не под проливным дождем.
Всеобщая апатия сменилась эйфорией, словно только сейчас, когда долгожданный день настал, люди наконец поверили в него и дом, что казался далекой мечтой, превратился вдруг в реальность. Воздух наполнился оживленными голосами, возгласами, пронзительными свистками, криками и обрывками песен.
Даже строго вышколенные медсестры не смогли сдержаться: бросились обниматься и целоваться друг с другом с поистине голливудским пылом, а иногда и со слезами, – их тоже захватил общий порыв. Куда девалась их армейская выучка – все они стали вдруг просто милыми растерянными женщинами. Для них это прощание было необычайно важным, завершилась целая эпоха в их жизни. Незамужние и в большинстве своем уже на полпути к пенсии, в этом неприветливом пустынном месте они отдавали все силы великому делу. Отныне их жизнь уже не будет настолько значимой, наполненной смыслом. Пациенты стали сыновьями, которых у них никогда не было, но из бездетных женщин вышли хорошие матери. А теперь все закончилось: им оставалось лишь благодарить Бога, – но в душе они знали: ничто не сравнится с радостью и болью, с безмерным счастьем и жестоким отчая