В таком сильном волнении и расстройстве сестра Лангтри не видела его уже давно. Вероятно, сыграло роль появление Уилсона. Она прекрасно понимала, что поведение Нила в тот день связано не только с ней: прибытие новичка всегда нарушало покой в бараке и тревожило старожилов. Кроме того, Майкл не принадлежал к породе ведомых и, похоже, не собирался признавать главенство Нила и подчиняться ему, а тот привык именно к такому поведению окружающих и диктовал пациентам свои правила.
– Вам придется переступить через это, Нил! – заметила Онор резко. – Вы прекрасный, достойный человек, отличный офицер, пять лет безупречно несли службу. Ведь до сих пор не установлено, что именно ваша ошибка привела к гибели людей. Вы солдат, вам хорошо известно, насколько сложно все предусмотреть. Прошлого не исправить! Ваши люди погибли, и меньшее, что вы обязаны сделать в память о них, – жить в полную силу. Чем вы поможете вдовам и сиротам, если будете сидеть здесь и сокрушаться, жалея не их, а себя самого? Никто не давал вам письменной гарантии, что жизнь всегда будет складываться так, как нам бы хотелось. Приходится просто мириться с тем, что есть, хорошо это или плохо. Вы сами знаете! Довольно.
Настроение у Нила заметно поднялось. Он широко улыбнулся, взял сестру за руку и прижался щекой к ладони.
– Ладно, сестричка, я вас понял. Постараюсь быть пай-мальчиком. Не представляю, как вам это удается. Думаю, дело тут не в словах, а в вашем лице. У вас всегда получается прогнать боль. Если бы вы только знали, как много значит для меня ваше присутствие в этой богадельне. Без вас… – Он пожал плечами. – Я даже вообразить не могу это место без вас.
Он сказал, что ей всегда удается прогнать боль, но она понятия не имела как! Ведь одних добрых дел недостаточно. Ее разум пытался вывести магическую формулу исцеления, но та всякий раз ускользала.
Сестра Лангтри нахмурилась, всматриваясь в лицо мужчины, что сидел по другую сторону крошечного стола. Разумно ли было поощрять его, принимая редкие знаки внимания? Ах, если бы можно было разъединить чувства и долг! Что, если, сближаясь с Нилом, она в действительности не помогает ему, а только вредит? Взять, к примеру, сцену, что сейчас разыгралась: в какой мере это лишь уловка, чтобы привлечь ее внимание? В их отношения вторглись чувства: Нил стал для нее прежде всего мужчиной, не пациентом, – и это мешало ей быть объективной и ровной со всеми. Она все чаще стала ловить себя на том, что думает больше о будущем, хотя именно настоящее требовало ее внимания и на нем следовало сосредоточить все свои силы. Надо признать, мирное время открывало перед ней массу самых соблазнительных возможностей: это и отношения с Нилом, и даже, возможно, брак, – но думать об этом здесь и сейчас было неправильно, несвоевременно.
Нил привлекал ее как внешне, так и внутренне. Они принадлежали к одному кругу, их многое связывало, у них было много общего, так что дружба их казалась вполне естественной. Ей нравилось в нем все: образованность, интеллект, широта кругозора. Нил, можно сказать, восхищал ее, если не считать его непреходящей болезненной одержимости самим собой. Когда он настойчиво возвращался к кровавой бойне и твердил, будто с того дня вся его жизнь наполнена безысходной тоской, унынием и мраком, Онор слабо верилось, что в мирное время у них сложатся прочные отношения. Она не хотела связывать свою жизнь с мужчиной эмоционально искалеченным, даже если его ущербность понятна и объяснима. Партнер должен быть равным ей, а не цепляться за нее и поклоняться как божеству.
– Для того я и здесь, чтобы избавлять от боли, – беззаботно произнесла Онор и мягко высвободила руку, стараясь не задеть его чувства. Медицинская карта Майкла все еще лежала перед ней на столе, и она взглядом указала на нее. – Простите, что приходится прерывать наш разговор, но меня ждет работа.
Нил поднялся и с просительными нотками в голосе поинтересовался:
– Но ведь оформление нового пациента не помешает вам зайти к нам позже, правда?
Онор удивленно взглянула на него:
– Конечно, нет! Разве я когда-нибудь пропускала вечернюю чашку чая в палате?
Глава 6
Полковник Уоллес Доналдсон, освещая себе путь фонариком, брел в дальний конец территории госпиталя, не в силах отделаться от обуревавших его возмущения и досады. Ну и обращение! Какое безобразие! Война закончилась, и в затемнении уже не было нужды, но командир базы не мог распорядиться, чтобы хоть немного прибавили света! Госпиталь окутывала тьма, бараки казались необитаемыми, за слепыми черными окнами не светилось ни единого огонька.
За последние полгода госпиталь при базе номер пятнадцать заметно обезлюдел, однако продолжал занимать прежнюю территорию, словно изрядно похудевший толстяк, который за неимением средств на новую вынужден носить старую, ставшую для него слишком большой одежду. Госпиталь строили американцы, но уехали, оставив кое-какие постройки незаконченными и лишь отчасти меблированными, а исправлять недоделки оставили австралийцам, что двигались все дальше на запад через Ост-Индию.
В свои лучшие дни госпиталь вмещал до пятисот пациентов, так что три десятка офицеров медицинской службы и полторы сотни медсестер сбивались с ног, а свободный от дежурства вечер представлялся им несбыточной мечтой. Теперь же пациенты занимали лишь полдюжины бараков, в том числе, разумеется, и барак «Икс», стоявший у самого края обширной пальмовой рощи, владелец которой, голландец, заработал на копре солидное состояние. Из трех десятков офицеров медицинской службы осталось лишь пять хирургов да столько же врачей различного профиля, включая единственного патологоанатома, а по просторным спальням среднего персонала торопливо сновали всего тридцать медсестер.
Полковника Доналдсона как невролога назначили в отделение «Икс», когда пятнадцатая база перешла в руки австралийцев. Ему вечно доставались психически неуравновешенные бедняги, что всплывали на поверхность, словно пена в кипящем котле, как снимают шумовкой накипь, и их отправляли в «Икс».
До войны полковник Доналдсон стремился утвердиться на Маккуори-стрит, отвоевать себе местечко на самой престижной арене капризного мира медицины Сиднея. В 1937 году, пока человечество пыталось выкарабкаться из Великой депрессии, удачные биржевые спекуляции принесли Доналдсону хорошие деньги и позволили приобрести практику на вожделенной Маккуори-стрит. Большие гонорары из самых крупных клиник уже потекли рекой в его карманы, когда Гитлер вторгся в Польшу. С того дня многое изменилось. Иногда полковник Доналдсон со страхом спрашивал себя, возможно ли, что все вернется на круги своя и будет как раньше, до 1939 года. Глядя на мир со дна преисподней под названием «база номер пятнадцать», последнего из череды дьявольских мест, где он успел побывать, полковник сомневался, что хоть что-нибудь теперь станет прежним, даже он сам.
Семья его занимала весьма высокое положение в обществе, хотя за годы Великой депрессии фамильное состояние Доналдсонов пугающе убавилось. По счастью, брату Уоллеса, биржевому маклеру, удалось это исправить и вернуть утраченные богатства. Как и Нил Паркинсон, полковник говорил по-английски без малейшего австралийского акцента, за его плечами остались колледж Ньюингтон[3] и Сиднейский университет, но дальнейшее медицинское образование он получил в Англии и Шотландии, поэтому ему больше нравилось думать о себе как об англичанине, чем как об австралийце. Не то чтобы он стыдился быть австралийцем, просто ему казалось, что считаться англичанином престижнее.
Если он кого-то и ненавидел, то, без сомнения, ту самую женщину, к которой сейчас направлялся: сестру Онор Лангтри, жалкую козявку лет тридцати, если не моложе, с дипломом медсестры, но без армейской выучки, хоть она и служила в армии с начала 1940 года, как ему было известно. Дамочка эта была для него загадкой. Судя по безупречному выговору и правильной речи, она получила прекрасное воспитание и образование, а на медсестру выучилась в Королевской больнице принца Альфреда, где готовили блестящих специалистов. Держалась эта нахалка без должной почтительности, словно вовсе не сознавала, что, по существу, ей отведена роль прислуги. Если уж быть честным перед самим собой, сестра Лангтри пугала Доналдсона до смерти. Всякий раз перед встречей с ней он долго собирался с духом – неважно, о чем пойдет речь. Эта женщина всегда ухитрялась с такой свирепостью вынести ему мозг, что он долго потом не мог прийти в себя.
Его раздражало буквально все, что было с ней связано, даже ширма из пивных крышек. Нигде больше не разрешили бы повесить нечто подобное, только здесь. Даже матрона, мерзкая неотесанная ведьма, всегда с большой опаской входила в барак «Икс». Когда-то, в первые дни существования госпиталя, одному из пациентов надоело слушать ее долгие наставления сестрице Лангтри, и он расправился с нею весьма простым и действенным способом: просто подскочил и разорвал ее форменное платье от ворота до подола. Конечно, его признали буйнопомешанным и сейчас же отправили в Австралию, но после этого происшествия матрона – она же старшая медсестра – старалась не задевать обитателей барака «Икс» и как можно реже туда заглядывать.
Лампа в коридоре осветила высокую фигуру полковника Доналдсона, щеголеватого мужчины лет пятидесяти, с густо-багровым, в синеватых прожилках лицом, выдававшим пристрастие к выпивке. Его щеки и подбородок были гладко выбриты, а тщательно ухоженные седоватые, со стальным отливом усы – подстрижены на военный манер. Войдя в барак, полковник снял фуражку, и на его сальных седых волосах, уже не густых и не пышных, осталась вдавленная полоска от околыша. Лицо Доналдсона с бледно-голубыми, слегка навыкате глазами сохранило следы былой красоты, как и широкоплечая подтянутая фигура с почти плоским животом. В строгом костюме безукоризненного покроя он некогда выглядел весьма представительным мужчиной, а уж теперь, в безупречно сшитом военном мундире, смотрелся и вовсе не хуже фельдмаршала.