ену — на четвертом этаже, с видом на лагуну, но нужно было ждать до вечера, когда выедут постояльцы. Я бросил чемоданы в комнате Билла, и мы спустились на террасу в бар — повидаться с другими делегатами и заодно выпить.
Венеция действует на человека успокаивающе, в каком бы расположении духа он ни находился, то ли из-за отсутствия машин, то ли из-за какого-то особого света, то ли из-за того, что, куда бы ты ни посмотрел, у тебя перед глазами нетронутое прошлое. Но, несмотря на все это, несмотря на три бокала «Беллини» и довольно живую беседу с коллегами-писателями за коктейлем, мои мысли все время возвращались к тому, что случилось в аэропорту.
Я с трудом заставил себя слушать какую-то энергичную немку. Целых три года писала она биографию Бернарда Шоу и только в конце обнаружила, что Майкл Холройд ее обогнал.
— Здесь хватит места для обоих, правда ведь? — повторяла она трагическим голосом, и у меня возникло тягостное ощущение (впоследствии подтвердившееся), что она хочет подсунуть мне свою рукопись. — И потом, я подробно описываю то, что другие пропустили. Я имею в виду сексуальные недостатки Шоу.
— В самом деле? Как интересно!
— У меня есть собственная теория на этот счет. Моя книга будет называться «Профессиональный девственник».
— Она хорошо пойдет, — сказал я. — Думаю, вы провели очень оригинальное исследование.
Я как-то посетил унылую святыню в Эйот-Сент-Лоренсе и охотно верю в то, что при жизни Шоу это был далеко не отель «Цветок страсти». Но разбираться во всем этом дальше у меня желания не было.
— Надеюсь, до отъезда мы еще поговорим об этом, — заявила она со зловещей решимостью.
К счастью, от дальнейших откровений меня спас работник отеля, сообщивший, что моя комната свободна. Я извинился и шепнул Биллу, что неплохо было бы улизнуть и спокойно пообедать вдвоем.
Разобрав чемоданы, я не вернулся в компанию, а уселся у балконного окна и залюбовался открывшейся передо мной картиной. И вот, наблюдая, как по Большому каналу проплывает флотилия гондол, набитых восторженными японцами, я снова увидел этого старика щеголя и эту девушку. Они проехали прямо подо мной на частной быстроходной лодке, которую вел мускулистый человек в майке, и из Большого канала направились в лагуну — видимо, собрались пообедать на одном из малых островов. На старике был тот же наряд, что и в аэропорту, а девушка переоделась. Они сидели взявшись за руки, но их нельзя было принять за любовную парочку, скорее за отца и дочь. Их появление опять вывело меня из равновесия. Я следил за ними, пока они не скрылись из виду.
Во время обеда мои мысли блуждали далеко. Видимо, я был очень рассеян, и Билл не преминул это заметить. Я извинился, сославшись на головную боль после полета, и мы рано разошлись спать. Сон мой часто прерывался, меня мучило одно навязчивое видение: мы с Генри без конца искали Софи и не могли найти.
Проснулся я с уже настоящей головной болью. В ожидании дорогого континентального завтрака я раскрыл дневник, который всегда вожу с собой, и нашел запись, сделанную в ту ночь, когда мне сообщили о смерти Генри. Странно — она состояла из одного краткого предложения: «Генри покончил с собой в Москве» — и ничего больше. Ниже на той же странице, откликаясь на драматический оборот событий в России, я разразился абсолютно мирским комментарием о том, что сейчас, когда все старые враги сметены со сцены, за кулисами явно притаилась новая труппа, хорошо подготовленная к продолжению спектакля, что нет занятия более увлекательного, чем война, и все такое прочее.
В ночь, когда до меня дошла эта весть, я сидел один в своей современной квартире в Айлингтоне перед компьютером и пытался восстановить потерянный кусок из романа, который в то время писал. Когда я покупал текстовой процессор, продавец пытался приглушить во мне страх к технике. Употребляя компьютерные термины, он рекомендовал мне его как «дружественный к пользователю». Но в ту ночь он был совсем не дружественным: в нем исчезла половина главы. Лучше бы рухнула половина города! Я печатал к сроку, сразу начисто, полный вперед! — и вот нате: второпях, от усталости нажал не ту кнопку, и откровения музы испарились. Для меня это вообще кошмар, потому что я никогда не веду записей и даже не прикалываю на стенку план сюжета; в моей голове было чисто, как на экране. Я стал читать руководство, но для меня оно было все равно что текст на санскрите. Мне захотелось взять обычное зубило и раскроить этот чертов электронный череп или сделать еще что-нибудь эдакое, только бы вернуть потерянный и так необходимый мне текст. У меня есть «придворный» специалист, которому я звоню, когда что-нибудь не клеится в буквальном смысле слова, — один из тех психов-энтузиастов, которые не умеют писать романы, но способны вытянуть все что угодно из любого упрямого компьютера, — но я не хотел вновь выставлять напоказ свое невежество. Я налил себе виски и стал в пятый раз читать в руководстве раздел «Ликвидация нарушений работы». В нем говорилось: «Перезагрузитесь и ищите потерянные данные с помощью ДОС-файла Undelete Command» — послание от инопланетян! Я нажал клавиши согласно инструкции, как ребенок, подбирающий на пианино «Чижик-пыжик», но спасение не пришло. И вот, когда я уже совсем решился разбудить своего компьютерного хирурга и умолить его сделать срочную операцию, зазвонил телефон — настырно и необъяснимо тревожно, как он всегда звонит в такое беспросветное время в тишине ночного дома.
Я потянулся к трубке, опрокинув стакан с виски. Доверительный мужской голос, который я не сразу узнал, обратился ко мне по имени:
— Мартин?
— Простите, вам кого? — Я как-то инстинктивно насторожился.
— Пожалуйста, Мартина Уивера. — Первая уловка не удалась, и собеседник перешел на более вежливый тон. — Вы случайно не мистер Уивер?
— Кто его спрашивает?
— Моя фамилия Андерсон. Я хотел бы переговорить с мистером Уивером.
— А в чем дело?
— Это вы — мистер Уивер?
— Минутку, я его позову. — Я прикрыл ладонью микрофон и попытался использовать паузу, чтобы сообразить, кто это Андерсон и почему звонит мне в такой час. Скорее всего, звонят из Америки, подумал я. А телефон дал мой нью-йоркский агент. Американцы часто обращаются запросто к совершенно незнакомым людям. Я попытался было изменить произношение, но это мне явно не удалось.
— Мартин Уивер слушает.
— А, Мартин, простите, что беспокою вас так поздно. — Он снова назвал меня по имени, а затем поинтересовался (впрочем, не выдавая голосом своего любопытства), как бы я прокомментировал последние новости.
— Какие новости?
— Вы не смотрели ночной выпуск?
— Нет. Я работал, и вообще уже насмотрелся, телевизора на неделю вперед. Так что случилось? Еще какой-нибудь переворот? А кстати, вы кто?
— Простите, я не представился? Я работаю в «Сан».
Если представители прессы сваливаются вот так — как снег на голову, можешь быть уверен, что очень быстро и очень сильно пожалеешь, зачем вообще снял трубку.
— Мне очень жаль, но я должен сообщить вам неприятную весть. Ваш старый друг Генри Блэгден сегодня найден мертвым в московской гостинице. Считают, что он покончил с собой… Алло? Вы меня слушаете?
— Да. Какой кошмар… Вы говорите, самоубийство?
— Так передали. Он повесился. Жаль, что я застал вас врасплох, я думал, вы видели телевизионный выпуск. Не могу ли я все же спросить — ведь одно время ваше имя связывалось с его женой?
«Связывалось» — опасное слово у бульварных газетчиков, с плотским подтекстом.
— Возможно, когда-то давно… мы были друзьями и с Генри, и с миссис Блэгден.
— Близкими друзьями, насколько я понимаю.
— Да, хотя в последние годы мы как-то разошлись.
— Но это был счастливый брак?
— У меня нет причин в этом сомневаться.
— Ходили слухи, что у них не все гладко.
— Неужели? Я ничего такого не слышал.
Беседы с журналистами быстро приобретают характер противоестественного сотрудничества: двое абсолютно незнакомых людей морочат друг другу голову.
— Значит, вы не имеете представления, почему вдруг он наложил на себя руки?
— Нет.
— Совсем никакого?
— Совсем.
— Когда вы видели его в последний раз?
— Когда?.. Э-э, мы вместе завтракали у меня в клубе около года или чуть больше назад, точно не помню.
— И как он тогда выглядел?
— Прекрасно.
— Вел себя нормально?
— Да. Послушайте, а к чему все-таки вы клоните? Вы мне сообщили, что мой друг покончил с собой, но пока это лишь слух, и я не хочу сейчас обсуждать, что бы такое могло его до этого довести.
Пока я отбивался от сыпавшихся на меня вопросов, почему-то именно Софи, жена Генри, возникала перед моим внутренним взором. Вероятно, волны моих мыслей передались ему, потому что он спросил:
— Вы будете разговаривать с миссис Блэгден?
— Я даже не знаю, где ее найти.
— О, уверен, мы могли бы разыскать ее для вас.
— Ну конечно, я напишу ей в свое время, но если побеспокоить ее именно сейчас, не думаю, что она будет в восторге.
— Значит ли это, что вы уже не так близки?
— Что за странный вопрос!
Он уловил нарастающее раздражение в моем голосе и снова извинился.
— Просто нам нужно завтра напечатать сообщение, и мы пытаемся собрать как можно больше подробностей.
— Подробностей о чем? О его смерти или о нашей дружбе?
— Ну, очевидно же, что нужно было обратиться к вам. Мнение такого человека, как вы, многого стоит. Он ведь был фигурой общественно значимой, а если вдобавок учесть то, что происходит в Кремле, вся история становится еще более важной. Кстати, вы не в курсе, почему он оказался в Москве именно в это время?
— Нет, не в курсе. Я же сказал, что мы не виделись много месяцев.
— Некоторые считают, что он был связан с разведкой.
— Разве?
— Да. Он, кажется, где только не наследил, и сейчас связываться с разведкой, конечно, опасно. Итак, вы ничего не можете об этом сказать?